... В бане стоит оглушительный грохот. Даже до относительно мирной раздевалки
доносится металлический лязг и тысячеголосый гам, как в кино про Александра
Невского.
Получив у банщицы, лоснящейся особым, только банщицам присущим сальным
самодовольством, номерок, мама с Антошкой находят среди рядов одинаковых
облезлых шкафов свой, сразу же ставший самым симпатичным, и раздеваются.
Казалось бы, раз ходишь в баню каждую неделю — пора бы и привыкнуть, ан нет.
Антошка стесняется, сразу же покрывается гусиной кожей и, предвидя будущие муки,
слегка подрагивая, начинает нервно подвывать, как солистка перед концертом. Мать
же, безжалостно впихнув в тесный, испачканый чернильными сальностями шкаф
тулупы, валенки и прочее, не подлежащее стирке шмотье, уже голая и потому
странно сутулая идет к банщице с просьбой приютить санки, «чтобы добры люди не
приголубили».
Не взглянув ни на заискивающую маму, ни на санки, та равнодушно кивает и с
особой, опять-таки только банщицам присущей важностью втягивает в себя черный,
пахнущий веником чай.
На чугунной лестнице, ведущей в женский банный зал, полутемно и очень холодно.
Здесь всегда гуляют сквозняки, и чугун холодом обжигает босые ступни. Мама
спускается медленно, боясь оступиться и загреметь вниз. Корзина на толстом
брезентовом ремне давит ей на голое плечо, оставляя красный рифленый след. Шум
побоища приближается.
На полпути они останавливаются передохнуть, и, как всегда не вовремя, Антошка
спрашивает:
— Мам, а баня похожа на ад?
Взвалив опять корзину на плечо, мать без разговоров сурово берет Антошку за
руку, и они продолжают спускаться. Однако раздражение все же выплескивается, и
несколько ступенек спустя мать ворчит:
— Не не задавай ты, ради Бога, дурацких вопросов своих, помолчи — за умную
сойдешь. Не похожа баня ни на какой ад. Уж на что и похожа, так на чистилище. А
что оно такое — сама не знаю, не спрашивай.
Не дав дочери разразиться новым вопросом, мать толкает тугую дверь предбанника.
Грохот тазов, льющейся воды и сотен перекрикивающихся голосов обрушиваются на
них, так что теперь и они вынуждены кричать, чтобы расслышать друг друга. Весь
зал застилает плотный, хоть ложкой ешь, туман, слоисто поднимающийся к тусклым
лампам в сетках под темным сводчатым потолком. Сквозь него можно разглядеть лишь
пару первых рядов низких каменных лавок на ржавых чугунных стойках, на них тазы
с бельем и расплывчатые очертания моющихся тел, принимающих самые неприличные
позы в попытке достичь мочалкой самых труднодоступных мест. Тела принадлежат
обыкновенным тетенькам, каких каждый день видишь на улице и не удивляешься, но в
бане они выглядят так устрашающе, что иногда Антошке кажется, будто в качестве
животного она попала в жуткий женский зоопарк, а неведомые зрители смотрят на
нее сквозь зарешеченные окна под потолком и насмехаются; а иногда — что баня —
это единое, подвижное, но как бы неодушевленное женское тело и Антошка с мамой —
часть его. Меж тем мать тянет Антошку вглубь зала, где, отыскав свободную лавку,
оставляет дочь стеречь ее, чтоб не заграбастали, а сама отправляется на охоту за
тазами и шайками. ...