Литературно-художественный и публицистический журнал

 
 

Проталина\1-4\18
О журнале
Редакция
Контакты
Подписка
Авторы
Новости
Наши встречи
Наши награды
Наша анкета
Проталина\1-4\16
Проталина\1-4\15
Проталина\3-4\14
Проталина\1-2\14
Проталина\1-2\13
Проталина\3-4\12
Проталина\1-2\12
Проталина\3-4\11
Проталина\1-2\11
Проталина\3-4\10
Проталина\2\10
Проталина\1\10
Проталина\4\09
Проталина\2-3\09
Проталина\1\09
Проталина\3\08
Проталина\2\08
Проталина\1\08

 

 

 

________________________

 

 

________________________

Людмила Барабанова

 

 

Нелегкая судьба легкого пера

 

Начну с истории, можно сказать, нелепой, если бы испытание временем не придало ей тайно мерцающий смысл: как я отказалась учиться журналистике в Ленинградском университете. Ситуация складывалась так. Закончив школу с золотой медалью, я впервые покинула папу с мамой, впервые в жизни села в поезд, увлекаемая в культурную столицу туманными представлениями о классической филологии.

Кто знает, был ли в тот год урожай на медалистов, или тому виной недоверие к приехавшим издалека, только на факультете филологии ЛГУ пошли сплошные собеседования. И на них внезапно вышел мне боком метод соцреализма. Сейчас я могу внятно сказать только об одном его постулате: отражать жизнь в ее революционном развитии. А тогда с перепугу вспомнила три догмата — вместо положенных семи или одиннадцати, кто его знает?

Это сейчас уместны подтрунивания и подмигивания, а в середине пятидесятых шутки с соцреализмом, а равно и небрежение к нему обходились дорого. После собеседования меня, раздавленную своим ответом, отозвала в сторону прокуренная академическая дама и говорит: «Мы возьмем вас на отделение журналистики, если вы не против». Так я впервые услышала слово «журналистика». В состоянии шока я забрала свои документы и мигом забросила их на филфак пединститута имени Герцена. Клеймо позора жгло мою душу особенно нестерпимо оттого, что моя одноклассница Ирина Тужик благополучно прошла проверку на профпригодность.

Правда говорится: что ни делается — все к лучшему.

В институте случилось несколько незабываемых встреч-событий. В семинаре Виктора Николаевича Бернадского мы узнали многое об идеях Ключевского, самого глубокого российского историка. Мои институтские друзья охотно знакомили меня с городом, где каждый дом, каждый мост и канал открывают страницы нашей истории. Приезжал ли на гастроли пианист Глен Гульд, или показывали похороненные ранее в запасниках картины Матисса и Пикассо; Смоктуновский ли играл князя Мышкина в БДТ или Бялый читал лекции о Достоевском в университете — мы всюду совали свой нос. Дежурили ночами в филармонической очереди, ходили пешком с палаткой по пушкинским местам в Псковской области, прибегали на Фонтанку к ступеням Публичной библиотеки или на площадь Искусств, где разворачивались полемические баталии по поводу тупиковости соцреализма в визуальных искусствах. Никто меня не спрашивал, пойду ли я, хочу ли я. Говорили коротко: встреча в таком-то месте, в такой-то час. Город, по существу, стал моим университетом.

В 1974 году я получила первую премию от Союза журналистов. Тогда вручали ее без помпы, без фанфар и стечения публики. Я заведовала отделом культуры в редакции «Тюменского комсомольца» и привезла из Тобольска очередную порцию очерков. В том же году — через несколько месяцев после премии — вылетела из редакции, как пробка из шампанского, вместе со своей подопытной культурой, вместе с моим культом дружбы и всеми прекраснодушными порывами, так как не дозрела в мировоззрении.

Конечно, под моим увольнением «по желанию» была определенная подоплека.

Я оказалась в вакууме, потеряла привычную среду обитания: газет-то в ту пору в Тюмени было две — партийная и комсомольская. И Николай Яковлевич Лагунов, партийный функционер в роли редактора «Тюменской правды», мигом привел меня в чувство, когда я сделала над собой громадное усилие и попробовала сотрудничать с партийной прессой. Осыпав мой текст комплиментами, он переписал мой материал от первого до последнего слова. Еще и резолюцию вынес: «Отлично!» Интересно все-таки, кому?

Вот тогда-то, сжав зубы, я и поклялась себе навсегда уйти из журналистики. Тихо сопеть в издательстве Тюменского университета — таков мой затвор на тридцать лет. До рекорда Ильи Муромца, сидевшего на печи тридцать три года, слегка не дотягивает.

Это сейчас можно говорить эпически величаво: затвор на тридцать лет. А в час пик не помышляешь ничего такого ни на тридцать лет, ни на ближайшую неделю. Душа съеживается от отчаяния: тотальный кризис. Единственное, что было в состоянии поднять меня на ноги по утрам, — соображение, что надо варить дочери кашу.

Если вернуться лет на 15 назад… Наверное, это был январь 1960 года. Мы с Ириной Тужик столкнулись морозным утром у Спасской церкви на улице Ленина. Помню, как мы хохотали всласть над своей участью. Еще звезды не померкли, а мы несемся, вылупив глаза, по своим постам: Ирина — в заречный детский садик бряцать на пианино, а я — в школу № 30 (за виадуком) на ниву народного просвещения с увесистой кипой ненавистных тетрадок. Стоило ради этого голодать-холодать на брегах Невы?!

Когда по весне Ирина узнала о вакансии в редакции «Тюменского комсомольца», мы экстренно обсуждали план дислокации. Она-то уже прицелилась пойти музыкальным редактором на телестудию, и, стало быть, должность литературного правщика в секретариате молодежной газеты выпадает мне. Вариантов нет! Каторжане такой рывок в пространстве называют переменой участи. Я решилась. Стрелы моего раздраженного отца по поводу пронырливых щелкоперов не достигали цели. Я и не собиралась щелкать пером. Думала, буду тихо-мирно пропалывать тексты от всякого мусора.

Словом, журналистика подкралась исподтишка и стала неумолимо прибирать меня к рукам. Первая получка ошарашила меня. Оказывается, за редакционные будни, смахивающие на клубные посиделки (по контрасту с чопорно-казенной учительской) еще и деньги платят! И понеслись дни, исчисляемые верстами и версткою, летучками, взбучками и эфемерными победами. Помню, как впервые мое творение удостоили похвалы на летучке за свежесть подачи — это был отчет о первомайской демонстрации. Помнится и одна из первых командировок по апрельским непролазным топям. Чтоб добраться из Абатского до искомой деревни, мне пришлось напроситься в компанию к трактористу. Мы тащились на тракторе, звеня и подпрыгивая, до утренней зари, и молодой тракторист все смешил меня, допытываясь, сколько же деньжищ отвалят мне за предстоящее расследование.

Кувырок из редакции (читай — из журналистики) оказался травматичным. У меня уходила почва из-под ног: жила-то я работой!

Самая простая фраза: «Есть ли у вас спички?» звучит в разной тональности в лесу у костра или в темном пороховом погребе. У меня как раз получилась ситуация порохового погреба: весь уютный, нелепый, родной уклад взорвался в одночасье от одного моего рискованного жеста… В общем, никогда не подавайте заявление об уходе в горячке… Могут охотно подписать.

Кстати, за все тридцать лет вынужденно-добровольного подполья ни один из моих редакционных коллег не спохватился, где я, и я проживала словно в шапке-невидимке или в параллельном мире. Предложение к сотрудничеству возникло непредвиденно. Вдруг приехала дама из Свердловского Средне-Уральского книжного издательства (изящная аббревиатура: СУКИ), нашла меня и говорит: «Пишите книгу о Тобольске. Хотите — о кремле, хотите — о городе». Чудеса, да и только! Конечно, я не сразу смекнула, что в Свердловске просто-напросто в подшивке тюменских газет выудили серию моих очерков о заповедном умирающем мире. И года два еще я пребывала в раздумье «быть или не быть?», пока судьба снова не хлестнула кнутом. Разлетелся вдребезги наш брак с Володей, и, спасая себя от разрушительной стихии развода, я взяла с собой двенадцатилетнюю дочь Катю, и мы двинулись в Тобольск уточнять городскую топографию, собирать факты и легенды и развеивать собственную печаль.

На книжку о Тобольске («Этюды о заповедном городе», 1986) появилось три рецензии — и все непечатные. Первая: редакторы Свердловского издательства изъяли из причитающихся мне авторских экземпляров по книжке (правда, с моего ведома), смягчив этот пиратский захват признанием, что никто еще у них не решал краеведческую тему в жанре лирической публицистики. Вторая: тираж в Тюмени разошелся молниеносно, и приятель моего бывшего мужа привозил мне стопку «Этюдов» из Бердюжья — для подарков. Третья: встретивший меня в овощном магазине писатель Борис Галязимов поклонился мне чуть не в пояс — в знак признательности за уровень компетентности. Поскольку я вела с ним до этого только шапочное знакомство, его комплименты возле ларя с картошкой сильно смутили меня.

Нельзя умолчать о том, что, вылетев за рамки своей среды, я спаслась от соблазнов верхоглядства и многих обольщений на этом пути.

Новый роман с журналистикой у меня начался только в 66 лет…

 

 
   
 

Проталина\1-4\18 ] О журнале ] Редакция ] Контакты ] Подписка ] Авторы ] Новости ] Наши встречи ] Наши награды ] Наша анкета ] Проталина\1-4\16 ] Проталина\1-4\15 ] Проталина\3-4\14 ] Проталина\1-2\14 ] Проталина\1-2\13 ] Проталина\3-4\12 ] Проталина\1-2\12 ] Проталина\3-4\11 ] Проталина\1-2\11 ] Проталина\3-4\10 ] Проталина\2\10 ] Проталина\1\10 ] Проталина\4\09 ] Проталина\2-3\09 ] Проталина\1\09 ] Проталина\3\08 ] Проталина\2\08 ] Проталина\1\08 ]

 

© Автономная некоммерческая организация "Редакция журнала "Проталина"   27.01.2013