|
|
|
|
|
Она родилась 10 февраля 1927 года, ровно через 90 лет после смерти Поэта. Упаси
бог, я не провожу никаких параллелей. Но знак беды в этом совпадении все-таки
есть.
198-й квартал
В этом поселке почти все были «врагами народа». В тридцатые сюда ссылали
кубанских кулаков и донских казаков. А сразу после войны в скотных вагонах
привезли несколько сотен «американских шпионов». Их во время оккупации Украины и
Белоруссии 14—15-летними пацанами немцы угнали в свой фатерланд.
Для моего отца это были самые страшные годы. Скупой на проявления чувств, он
каждый раз, вспоминая Германию, не мог сдержать слез: «Хозяин, рыжая свинья,
заставлял меня жрать помои. Если отказывался, бил ломом. Спал я в конюшне, на
полу».
Отец плакал. Не от ощущения прошлой физической боли, а от унижения и жалости к
себе. От того, что в той неволе внутри его дрожащего подросткового тела
зашевелился, ожил раб, злобный и тоскливый. Он вспоминал, и ему было обидно и
стыдно за себя падшего. И потому он плакал.
Когда мы, его сыновья, стали что-то понимать и задавать вопросы, отец вдруг
замолчал, отчетливо осознав, что подробности немецкого плена, его впечатления и
страдания не найдут ответного чувства в наших детских, не отягощенных печалью
душах. Он спрятал помои, лом, бегающих по ночам сарайных крыс на дне своей
тревожной памяти. И оставил только для себя. Уже несколько десятков лет я не
слышал его рассказов о немецкой каторге…
А освобождали из плена украинских и белорусских ребят американцы. В пересыльном
лагере парни о многом говорили между собой: как приедут домой, как начнут
устраивать новую мирную жизнь, женятся. Но самое главное: дома ждут мать,
братья, сестры. Может быть, повезло, и остался жив батька.
Об этом заявил и маршал Конев, специально приехавший к интернированным обещать
родину, которую ребята могут увидеть уже через несколько дней. Просил только не
поддаваться американской агитации и, если будут приглашать, не ехать за океан.
Не поддались! Конечно, «на ридну Украiну» и не менее «радную Беларусь»!
Загрузились в эшелон, застучали по рельсам колеса. Спустя два месяца приехали…
на Урал, в Серовский район. На лесоповал. Худые, изможденные, в скудной, не по
сезону одежонке — в наступающую зиму. Поселили в бараке, где вдоль стен ровными
рядами тянулись двухъярусные свежесбитые нары.
— Устраивайтесь, — хмуро бросил начальник участка, встречающий очередных
народных врагов. — Вообще-то мы немцев ждали.
Поселок не имел названия. Вместо него было число, соответствующее номеру
квартала — лесной деляны, на месте которой возник населенный пункт. Поэтому он
так и назывался: поселок «198-й квартал». Немцы нумеровали в концлагерях каждого
пленного в отдельности. Наши обезличивали скопом. Действительно, чего
церемониться с предателями! Разумеется, никаких документов у вновь прибывших не
было. Сколько им предстояло здесь жить и вкалывать, никто не знал. А тот, кто
знал, — молчал.
недостойна быть комсомолкой
В том же году в «198-й» приехала Валя Маряхина. Родилась она в Верхотурье,
известном во всей России своим монастырем. Там закончила семь классов.
Отца своего, Степана Гавриловича, служившего в органах, не помнила: тот утонул,
когда ей было всего три года. Отчим невзлюбил Валю сразу и навсегда. Ремень и
кулак были основными аргументами в его общении с падчерицей. Валина мать, моя
бабка, Агриппина Михайловна, боялась мужа и в его воспитательную науку не
встревала. А потом, когда появились другие дети, и вовсе уже было не до старшей.
В 41-м отчим ушел на фронт. И пропал без вести. До сих пор о его судьбе мы
ничего не знаем. Валя, к радости матери, в начале войны уехала в город Серов,
поступила в педучилище. Хорошо училась, закончила с красным дипломом, за что
распределили ее в номерной поселок сразу заведующей детским садом и приняли без
экзаменов в пединститут на заочное отделение.
Карьера у бойкой, симпатичной и неглупой девушки ожидалась блестящая. Вскоре
местные комсомольцы избрали ее секретарем своей организации. На том собрании ей
запомнилась назидательная речь парторга: ни в коем случае не общаться с хохлами.
А если, не дай бог, какие-то шуры-муры, последствия ожидают самые неприятные.
Валя горячо поддержала старшего товарища. Она уже сама была кандидатом в
коммунисты и искренне презирала всех подонков, мешающих строить светлое будущее.
А этим, которые были сначала под немцами, потом у немцев, потом у американцев,
как можно доверять?
Но прошло время, и комсорг вдруг поняла, что не общаться со «шпионами»
невозможно. Просто других парней в поселке не наблюдалось. В клубе, кроме
женатых «кулаков» и безногих инвалидов, попадались только парубки с акцентом. В
магазин зайдешь — тоже говор нерусский. А в воскресенье хоть на улице не
появляйся — со всех сторон только и слышишь: «Яка гарна дiвчiна. Шо ты вечиром
робишь?» Чтоб вас всех разорвало!
Но избегай — не избегай «врагов народа», а дальше поселка, где живут эти
негодяи, не убежишь. Постепенно местные молодайки, не обремененные
коммунистическим сознанием, потихоньку стали встречаться с украинскими и
белорусскими ребятами. Природа брала свое. Сначала парочки прятались от
соглядатаев, потом махнули рукой на запреты и открыто месили советский гибрид,
настоянный на хохляцко-кацапских дрожжах.
Попутал грех и Валентину. Худенький, невысокенький, но настырный хлопец Иван
добился-таки своего, и мама однажды почувствовала, что она уже не одна: под
сердцем забилась новая жизнь.
Этот позор вскоре стал предметом жесткого разговора с начальством. «Как ты
могла, комсомолка, без пяти минут член КПСС, связаться со шпионом? Мы в тебя так
верили!» Робкие попытки объяснить, что никакой он не шпион, а, совсем наоборот,
наш, советский, что она любит Ивана, что он хороший, работящий, лишь подлили
масла в огонь.
«Мы тебя, Валентина, предупреждали, теперь пеняй на себя». Ее исключили из
кандидатов, выгнали из комсомола. Выгнали бы и с работы, но не было во всем
поселке специалиста, который бы мог ее выполнить.
Я родился в 47-м, одним из первых в поселке, где запрещались браки между местным
населением и интернированными. Но природа, повторюсь, не терпит пустоты.
|
|
|
|
|
|