Долгое время по крупицам собирал факты и свидетельства немногих еще живых очевидцев уникальной истории, не имевшей аналога в мировой авиации. Пересказываю так, как это представилось и увиделось мне. Впрочем, тема и сюжет — всегда только канва. Литературные герои, как реальные люди, зачастую в возникающих ситуациях ведут себя непредсказуемо и даже независимо от желания автора.

Признаюсь, люблю жанр на стыке документа и воображения, ограниченного размышлениями, разбуженного чувством как бы сопричастности к тому, что на самом деле происходило много лет назад. Вообще, мне близка мысль Льва Толстого: «Напрашивается то, чтобы писать вне всякой формы... высказывать, выливать, как можешь, то, что сильно чувствуешь».

И сегодня хорошо помню тот день — 9 мая 1945 года. Вена. Фронтовой госпиталь, куда попал после освобождения из филиала Маутхаузена — концлагеря в австрийском городе Санкт-Пельтен, и в руках у меня, десятилетнего, неигрушечный парабеллум, и со всеми ранеными, кто на ногах, палю в голубое небо и совсем уже не по-детски задыхаюсь общим ликованием: ПО-БЕ-ДА!

Истинную цену ей, выстраданной, долгожданной, познавал потом, взрослея.

Несколько десятилетий собираю архив. Тут газетные вырезки, выписки из мемуаров генералов и маршалов, в том числе и германских, книги и воспоминания рядовых участников сражений, письма фронтовых лет, скупые рассказы очевидцев, горькие исповеди бывших военнопленных — потом узников Воркуты, Джезказгана, Колымы, Норильска, Чукотки...

В том, что не превратился в «червя архивных бумаг», решающую роль сыграл Константин Михайлович Симонов. После знакомства по переписке посчастливилось видеться и общаться с ним в 1960-1970-е минувшего века. В нечастые встречи в Москве он с присущими ему лаконичностью и сдержанностью, с душевным тактом старшего товарища, узнав о моем увлечении, показывал кое-что из своего уникального архива военных лет. В этих документах за короткими строчками и сухими цифрами ощущался бешеный пульс того времени и словно слышалось натужное дыхание солдат и взводных, комбатов и командиров дивизий. То была мозаичная, но масштабная и потрясающая правда о тех 1418 днях и ночах. Несколько раз Симонов разрешил присутствовать в его рабочем кабинете на съемках документальных фильмов из цикла «Солдатские мемуары»: беседы с артиллеристами, пехотинцами, саперами, танкистами... Живыми героями, полными кавалерами ордена Славы. В перерывах с перекурами была возможность общаться с ними, и я впитывал не только слова, но и акценты, интонации, подтексты. То была замечательная школа, где познавался истинно народный дух, не приукрашенный никакой пропагандой.

Есть еще одна, быть может, самая главная причина моего неизбывного интереса к разным аспектам давно минувших боевых дней. Люблю наш разноплеменной народ и его уникальную историю. В ней хватало душевных обвалов, идейных оползней, черных страниц и трагедий. Но, по-моему, однозначно аморально и просто преступно извращать, искажать, ретушировать историю полуложью и полуправдой. А сегодня самое непоправимое в Украине при отсутствии всякой внятной идеологии — то, что закрываются глаза на штамповку поколений иванов, не помнящих родства. На это трудятся паны и панночки так называемой «элиты нации».

Загляните в школьные учебники, познакомьтесь с «изысканиями» новоявленных авторов — их хватает в публикациях СМИ и книгах, издаваемых, в основном, на деньги украинских диаспор в Америке, Австралии, Европе и Канаде. Они бесплатно рассылаются по библиотекам Украины, где современной отечественной литературы кот наплакал. А от прочитанного оторопь берет!

Оказывается, «лицари ОУН и УПА» непричастны к гибели сотен тысяч евреев, поляков и украинцев на Волыни, в Подолье и Полесье, к гибели мирных жителей Прикарпатья. Эти вояки, которыми командовал бывший гауптман СС Шухевич, якобы сражались с регулярными частями вермахта «за самостийну Украину». Правда, ни в одном источнике я не нашел подтверждения тому, что УПА освободила от фашистских оккупантов хотя бы один город. Ведь утверждают: была армия! Не полк, не дивизия — армия. Вот тут и возникает вопрос: «А был ли мальчик?» Насчет доблести хватит, пожалуй, одного примера — это сокрушительное поражение дивизии СС «Галичина» под Бродами от частей Первого Украинского фронта под командованием маршала Конева.

Когда Уинстон Черчилль узнал, что партизанское соединение Иосифа Броз Тито насчитывает сто тысяч бойцов, он немедленно отправил в Югославию военную помощь, понимая, какая это грозная сила, сковавшая действия десяти гитлеровских дивизий. Балканские партизаны успешно сражались за освобождение родины от фашистской нечисти, взаимодействуя с солдатами Красной армии.

Мифическая цифра в сто тысяч «лицарей УПА» вызывает естественный вопрос: а чем же они занимались, кроме мелких и редких стычек с немцами и советскими партизанами да убийств по ночам сельских активистов и специалистов — агрономов, врачей, строителей, учителей, приехавших из восточных областей и России? Да разве еще междоусобными разборками между бандеровцами, мельниковцами и отрядами создателя «Полесской Сечи» Тараса Боровца за верховенство и доставшееся от вермахта «наследство» — оружие, боеприпасы, медикаменты...

Всегда был я безоговорочно против идеализации и лакирования прошлого. Нельзя замалчивать правду, какой бы горькой и суровой она ни была для обеих сторон. Но никогда не соглашусь с бесстыжим очернительством и злобной клеветой на собственный народ, на его поистине подвижнический путь среди вершин и пропастей грозовой эпохи.

В той войне, которая для многих поколений, в том числе и для миллионов украинцев, была и останется Великой Отечественой, сошлись в смертельном противостоянии не Гитлер и Сталин. Напомню, Лев Толстой, создатель «Войны и мира», решительно отвергал трактовку событий Отечественной войны 1812 года как столкновения самолюбивых амбиций двух императоров — Александра I и Наполеона, подчеркивая: «Были миллионы других причин». И красноречиво однозначна в романе оценка характера сражений для России: «Дубина народной войны...»

В 1941 году выбора не было: или фашисты поработят и уничтожат всех, или все вместе одолеют коричневую чуму, уже нависшую и над Европой, и над СССР. Вот сквозь такую призму нужно рассматривать и оценивать события тех трагических лет.

По договору о нейтралитете и взаимовыгодном сотрудничестве, а также в полном соответствии с соглашением о научно-техническом обмене военными специалистами Люфтваффе нацистской Германии в 1940 году направило в СССР группу летчиков и инженеров авиационной промышленности. Немцы дотошно и прилежно знакомились со всеми типами военных самолетов, их вооружением и техническими характеристиками. За три с лишним месяца пребывания в Союзе немцы посетили более сотни авиабаз, участвовали в учебных воздушных боях, изучая тактику асов Красной армии. Шестьдесят три летчика из состава германской делегации имели немалый опыт, добытый в небесах над странами покоренной Европы.

Уже «Барбаросса», план вторжения в СССР и блиц-крига на его территории, был утвержден Гитлером, и тайно велась поэтапная подготовка к его реализации на всем протяжении государственной границы. А Генеральный штаб по личному указанию Сталина продолжал гостеприимно принимать партнеров по нейтралитету — военных специалистов разных родов войск, демонстрируя открытость. С ответным визитом советская сторона не спешила, разумно полагая: вряд ли немцы допустят к новейшим образцам самолетов фирм Дорнье, Мессершмитта, Хейнкеля и Юнкерса. Но в конце весны 1941 года после повторного звонка в Кремль рейхсмаршала Геринга — мол, почему русские нарушают договоренность, Москва срочно создала группу... из четверых летчиков-испытателей — Викторова, Стефановского, Супруна и Федорова. Почему только четверых? Именно столько немецких асов погибло при выполнении сложных фигур высшего пилотажа. По воспоминаниям очевидцев, так распорядился Сталин, добавив: «Если что и случится, пусть будет баш на баш. Специалистов беречь надо».

Официально командировку выписали на три месяца, но при устном инструктаже в ЦК партии и наркомате ВВС строго предупредили: всю запланированную программу нужно выполнить... за три недели, уплотнив график полетов в три-четыре раза.

— Вам не привыкать, — улыбнулся главный авиатор Красной армии генерал-лейтенант Яков Смушкевич, известный испанским республиканцам под псевдонимом «генерал Дуглас». Ивана Федорова, тогда Жуана Федрикоса, он запомнил со встречи на аэродроме Лос-Алькасарес под Мадридом:

— Не успел прибыть, в тот же день бросился в бой и «хенкеля» завалил. Вот так и действуйте, сталинские соколы!

Дисциплинированные немцы, веками приученные к орднунгу, то есть порядку во всем, сначала недоумевали, потом удивлялись и теряли дар речи, когда с самого начала «эти сумасшедшие русские» вместо установленных двух делали по восемь вылетов ежедневно, не повредив ни одной машины, пилотируя с изяществом и легкостью, словно они создали сложную технику. А ведь летали на бомбардировщиках, истребителях и штурмовиках разных модификаций! «Нет, это невозможно!» — повторяли потрясенные инструкторы, механики и мотористы, а инженеры авиационных фирм молчаливо пожимали плечами — происходившее не укладывалось в голове. Какой уж тут орднунг...

К 18 июня 1941 года основная программа советской делегации была выполнена. На этот день и были назначены показательные полеты на столичном аэродроме Темпельхоф, к которому с утра потянулись любители подобных зрелищ. Потом на автобусах прибыли курсанты военных летных училищ, представители самолетостроительных заводов и конструкторских бюро, чиновники разных ведомств вермахта. Перед самым началом на лимузинах пожаловали высокопоставленные чины Люфтваффе во главе с рейхсминистром Герингом, офицеры Генерального штаба и партийная элита рейха с Гитлером.

Вряд ли можно описать, как и что демонстрировали в берлинском небе летчики Викторов, Стефановский и Супрун в полетах группой. Их безукоризненной слаженности в сложнейших фигурах высшего пилотажа толпа громко аплодировала, восторженно кричала, не обращая внимания на угрюмо застывшие лица начальства на трибуне. Но когда ввысь взвился двухмоторный истребитель «хейнкель», за штурвалом которого был Федоров, шум начал угасать, и вскоре тишина накрыла аэродром. Зачарованные глаза тысяч людей не отрывались от летней голубизны, по которой, словно серебристым шелком, челнок-самолет вышивал каскады немыслимых узоров воздушных пируэтов... Может, вот так же завороженно, затаив дыхание, древние люди наблюдали парение Икара в небесном просторе?

Кто знает, о чем думал Геринг, стоявший рядом с Гитлером. Он, признанный ас Первой мировой войны, наверное, понимал, что летчика такого мастерства, увы, нет в Люфтваффе.

А до начала Великой Отечественной оставалось четыре дня.

Как водится, по случаю завершения программы по обмену опытом в резиденции на Лейпцигерштрассе рейхсмаршал устроил прием. После дипломатических тостов — «За летчиков великой страны!», «За доблестное оружие рейха!» — Геринг от имени правительства вручил каждому почетный знак отличного пилота и денежную премию — юбилейную золотую монету достоинством в десять тысяч марок. Потом под почтительные рукоплескания присутствующих он, приняв из рук фюрера коробочку, объявил, что за высочайшее летное мастерство Иван Федоров награждается Рыцарским железным крестом с дубовыми листьями. По реалиям того времени этот орден первой степени приравнивался к Золотой Звезде Героя Советского Союза.

Награда из рук Гитлера тяжким крестом на долгие годы придавила судьбу одного из талантливейших советских летчиков.

На его боевом лицевом счету сбитых фашистских самолетов не меньше, чем у Ивана Кожедуба или Александра Покрышкина, удостоенных звания Героя трижды. Справедливости ради нужно заметить: у них неофициальный список побед тоже был куда внушительней. Но почти все, что сбивалось за линией фронта, особенно при свободной охоте над территорией, занятой противником, не засчитывалось. Фотопулеметы, фиксировавшие победы, на истребителях не устанавливались.

В годы Великой Отечественной Федорова неоднократно представляли к высшему званию страны, последний раз в августе 1944 года, когда он в одном бою сбил шесть вражеских самолетов, одного — тараном. Представление подписывал начальник штаба 6-го ИАК полковник Н. П. Жильцов. Но, как и предыдущие, оно «затерялось».

Конечно, не замечать боевых успехов Ивана Евграфовича Федорова было немыслимо, и его широкую грудь украсили четырнадцать орденов: Александра Невского, шесть — Отечественной войны I и II степеней, четыре — Красного Знамени, три — Красной Звезды.

После войны, вернувшись на 301-й авиазавод в Химках летчиком-испытателем КБ Семена Алексеевича Лавочкина, он первым в мире преодолел звуковой барьер, вел самолет-носитель при испытаниях атомной бомбы над Новой Землей, облетал десятки реактивных крылатых машин. Именно по настоянию конструктора в личной беседе со Сталиным в 1948 году Федоров получил, наконец, Золотую Звезду и орден Ленина.

Мне кажется, главная причина заключалась в том, что существовавшая Система тайно и явно ненавидела людей одаренных, самостоятельных, ярких, не укладывавшихся ни в партийный устав, ни в табели о рангах, ни в укоренившийся принцип «Я начальник, ты дурак!» И в этом смысле несчастье Федорова было в том, что он родился летчиком. Уникальным, как, скажем, Нестеров или Чкалов. В воздухе он умел все. А на земле... Невольно вспоминаются заключительные строчки знаменитого стихотворения «Альбатрос» Шарля Бодлера:

Но ходить по земле среди свиста и брани

Исполинские крылья мешают тебе.

Понятно, крыльев его не лишали. Кто-то же должен, смертельно рискуя, уничтожать в небе врагов, испытывать новые самолеты и ломать звуковые барьеры.

Пожалуй, была еще одна причина. В Третьей воздушной армии служил и сын Сталина. Василий Иосифович, молодой разудалый «без пяти минут генерал», официально числился командиром полка. Но настоящим лидером элитного соединения, по сути, был талантливый летчик — опытный Виталий Попков, закончивший войну дважды Героем. Тот самый Попков, ставший прообразом комэска Маэстро в знаменитом фильме Леонида Быкова «В бой идут одни старики». Именно с таким позывным он летал, а в свободные минуты между боями играл на трубе и руководил джаз-оркестром эскадрильи, шефом которой был Леонид Утесов, подаривший полку два истребителя с надписью на борту «Веселые ребята». Ребята и впрямь умели «веселиться»: к концу войны среди них насчитывалось одиннадцать Героев Советского Союза, а Попков выиграл воздушные дуэли у Отто Графа и Вилли Бартца, входивших в первую десятку самых известных асов Люфтваффе.

А Василий Сталин совершил всего 26 боевых вылетов и сбил лично два самолета. Говорят, отчаянным и смелым был до абсурда, но летчиком-середнячком — нельзя стать крылатым даже по желанию Политбюро. Возможно, сын вождя не смог совладать с завистью. Во всяком случае, факт: в документальной книге о боевом пути Третьей воздушной армии, увидевшей свет после войны, нет даже упоминания об Иване Евграфовиче Федорове.

Впрочем, сам летчик мало заботился о благосклонности вышестоящих начальников и их родственников даже по фамилии Сталин — не тот был масштаб человека и не тот характер.

Уместно вспомнить, что еще 22 февраля 1938 года в Кремле Калинин вручил вернувшемуся из Испании капитану Ивану Федорову орден Ленина и Золотую Звезду под 35-м номером. Но уже 27 февраля вышло Постановление Верховного Совета СССР об отмене ранее изданного указа. Правда, оно коснулось многих «испанцев».

В День Красной армии полторы сотни молодых офицеров всех родов войск, собравшись на банкете в Центре переподготовки командного состава и хорошенько «приняв на грудь», стали выяснять, кто важнее в современной войне — авиация, пехота или танки... Бурный спор перерос в драку, которая закончилась перестрелкой. В горячке, неразберихе и сутолоке Федоров (между прочим, мастер спорта по боксу) выбил из рук какого-то штатского пистолет, ну и врезал, естественно, как на ринге. Тот отлетел к камину, ударился головой об угол и... скончался, не приходя в сознание. Он оказался сотрудником НКВД в штатском. Хоть и не бог весть какого чина был покойник, но ведомство Ежова вцепилось в летчика мертвой хваткой. Завели дело, нашлись, понятно, нужные свидетели. Запахло трибуналом. Спас Федорова маршал Ворошилов, давний покровитель земляка по Луганску. Просчитав ситуацию, он помог исчезнуть в самый разгар ежовщины. Так Федоров в ранге военного советника под псевдонимом Ван Фодже оказался в Китае. Потом были Хасан, Халхин-Гол, «незнаменитая» финская кампания... И всюду, выполняя специальные поручения руководства, летчик при случае продолжал сбивать вражеские машины, совершенствуя мастерство и тактику воздушного боя, в частности, свободную охоту.

28 июля 1942 года Народный комиссар обороны Сталин подписал приказ № 227 «Ни шагу назад!», которым предусматривалось создание дополнительных заградительных отрядов, штрафных батальонов и рот в пределах фронтов и армий — там, где это диктовалось обстановкой. Отряды войск НКВД по охране тыла действовали с первых дней войны. Чем они занимались, можно судить по одной справке Управления особых отделов на имя Берии.

«С июля по октябрь 1941 года задержаны 656 364 военнослужащих, среди которых были изменники, дезертиры, мародеры, распространители провокационных слухов, трусы и паникеры, самострельщики. Арестованы 25 878 человек, из них 10 тысяч расстреляны по приговорам военных трибуналов. Все остальные сформированы в части и вновь направлены на фронт».

Такая вот арифметика.

Летом 1942 года ситуация была ужа катастрофической. Оправившись от поражения под Москвой, немцы начали крупномасштабное наступление на юге, глубоко прорвав оборону. Многие части Красной армии откатывались за Дон, открывая дорогу к Волге и на Кавказ. Сталин вынужден был открыто признать: «После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало меньше территории, намного меньше людей, хлеба, металла. Ни шагу назад!»

Будущий генералиссимус не изобретал велосипед. Идея ставить отборные проверенные полки позади неустойчивых частей наемников или новобранцев родилась еще в IV веке до нашей эры, и подобная тактика применялась во все времена и практически во всех армиях. Кстати, такие отряды наряду с полевой жандармерией были и у гитлеровцев, а штрафные подразделения — десять батальонов, сто рот — появились у них сразу после разгрома под Москвой.

У нас порядок был такой: тем, кто по приговору суда или трибунала получал десять лет, заключение заменялось тремя месяцами штрафных частей. Или до ранения. Да вот уцелеть «до первой крови» за эти три месяца на самых опасных участках фронта удавалось далеко-далеко не всем. Как тут не вспомнить пронзительные строчки из песни Владимира Высоцкого: «Вы лучше лес рубите на гробы — в прорыв идут штрафные батальоны».

Был бы приказ, а исполнители найдутся. С формированием подобных подразделений в стране проблем не было. В лагерях ГУЛАГа хватало «контингента», возвращались вышедшие из окружения и бежавшие из плена. Особисты таких сразу «брали на карандаш». Не дремали и военные трибуналы. Только на направлениях Сталинградского и Юго-Восточного фронтов за неполных два месяца летом 1942 года из 140 тысяч задержанных беглецов с передовой почти 30 тысяч человек направили в штрафные батальоны и роты. В первые — средних и старших командиров всех родов войск общей численностью 800 бойцов в каждом, во вторые — рядовых и сержантов, а также бывших уголовников. Сколько из них осталось в живых, история умалчивает, а бои там шли жесточайшие.

Важно напомнить, что в это самое время проявлялись и массовый героизм, и беспримерная стойкость, и самоотверженность. Примечателен факт — признание начальника Генерального штаба вермахта генерала Гальднера: только за первые семь недель после начала войны немцы потеряли в боях с Красной армией живой силы и боевой техники В ДЕСЯТЬ РАЗ БОЛЬШЕ, чем за четырехлетнюю кампанию по оккупации практически всей Европы!

Жажда сражаться с ненавистными захватчиками поднимала с госпитальных коек даже инвалидов. Долгое время считалось, что Алексей Маресьев, после ампутации стоп вернувшийся в авиацию, был единственным с подобной судьбой. Тут сыграли роль знаменитая «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого и одноименный фильм с популярным киноактером Павлом Кадочниковым. Но история сохранила и другие имена. Без обеих ног продолжал сбивать фрицев в Заполярье летчик Захар Сорокин, тоже ставший Героем Советского Союза. Донбассовец, живший в Мариуполе, командир полка штурмовиков Антон Белецкий весной 1942 года был тяжело ранен, перенес несколько операций, остался без ноги. Но уже через год упорных тренировок снова сел за штурвал боевой машины...

Этот далеко не полный перечень имен дополню еще одним. В 1943 году при форсировании Днепра на Букринском плацдарме двадцатилетнему командиру дивизиона противотанковых орудий Василию Петрову оторвало обе руки. За тот бой он был удостоен звания Героя. Весной 1944 года вернулся в родную часть на передовую. Командовал полком. За мужество и отвагу в боях уже на берегах Одера получил вторую Золотую Звезду.

Подобное происходило не только в Союзе. Всему миру известен командир эскадрильи истребителей Королевских ВВС Великобритании и Северной Ирландии сэр Дуглас Бадер. Он тоже совершал боевые вылеты без ног, ему изготовили специальные протезы.

Весь мир жил на пределе возможностей.

Разве такое подлежит забвению и переоценке?

Это и есть жестокая, суровая правда о том, как добывалась победа в той войне. Она окуплена миллионами жизней представителей разных государств и народов, в том числе и многострадальной Украины.

Не нам задним числом гадать и судить, как и что могло случиться, если бы... У истории нет сослагательного наклонения. Но мы вправе и просто обязаны знать, как и что было на самом деле.

Поздняя весна 1942 года на северо-западе России выдалась промозглой, затяжные дожди днем и ночью полоскали набухшую землю, и самолеты сиротливо мокли на полевых аэродромах, прикрытые маскировочными сетками. Ржевская наступательная операция Красной армии захлебнулась, хотя главную задачу — стянуть в этот район крупные группировки немецких войск, не допуская их переброски к Волге — выполнила.

На страницах «Истории Второй мировой войны» генерал вермахта Типпельскирх подтвердил: «Прорыв удалось предотвратить только тем, что три танковых и несколько пехотных дивизий, которые уже готовились к переброске на Южный фронт (к Сталинграду. — В. К.) были задержаны и введены для локализации прорыва».

В конце июля 1942 года командующий Третьей воздушной армией Калининского фронта, один из первых Героев Советского Союза генерал-полковник Михаил Михайлович Громов вышел из штаба, испытывая обиду. Иван Степанович Конев деликатностью не отличался, и дело было не в субординации.

— Нет, ты мне скажи, ангел небесный, — щурился командующий фронтом, поглаживая лысую шарообразную голову, — долго еще эти фрицы будут, считай, безнаказанно утюжить передовую? Голову не дают поднять матушке-пехоте... Что ж твои соколы, как куры на насесте?

Громов молчал. Объяснять, что метеосводка зависит от Бога и что в эскадрильях каждого полка больше половины — недавние курсанты, считал излишним. Это ведь не их вина. Для боевой выучки требуется время. А фрицы — пилоты приличные, у каждого под крыльями половина европейского неба побывала. Серьезная школа. Обидно, потому что пока противопоставить нечего. С пополнением новой техникой не так уж и проигрываем «мессерам» в вооружении и скорости. Просто классности не хватает его безусым сержантам и «кубарям». Хоть самому за штурвал садись! Да ведь не генеральское это дело, ему воздушной армией командовать доверили.

— Ладно. Понимаю, Михал Михалыч, — Конев примирительно улыбнулся, — дыры у тебя в кадрах. Зато теперь пехоте полегче будет — любое танкоопасное направление штрафниками заткнуть можно.

— Заткнуть-то можно, Иван Степанович. Только побаиваюсь, как бы с этой директивой не наломать дров. — Громов говорил сдержанно, тщательно подбирая слова. — У меня в дивизиях прокуроры да смершники уже человек двадцать арестовали. Ну, побузил кто-то спьяну в ресторане или послал сгоряча гарнизонный патруль ко всем архангелам... За это сажать? Страна его годами учила, сложную боевую технику доверила. Его дело — бить врага в небе. А мы ему, в лучшем случае, винтовку в руки да бутылку с «коктейлем Молотова» — иди под танк! Или высотку безнадежную брать врукопашную... И вся наука накрылась, а зачастую и человек...

Генерал Конев промолчал. Он никогда вслух не обсуждал приказы, подписанные Сталиным.

— Небо над передовой постараемся прикрыть, Иван Степанович. Наскребем десяток, кто поопытней, соберем пару эскадрилий, пусть барражируют над линией фронта.

— Ну и на том спасибо. Пора уже прищучить немцев, летают, что на параде...

Сопя от неостывшей обиды, Громов подошел к своей машине. Таких и в Москве больше ни у кого не было. «Кадиллак» ему персонально подарил президент США Рузвельт в 1937 году, когда вместе с Данилиным и Юмашевым они успешно завершили беспосадочный перелет Москва — Северный полюс — Сан-Джансинто под Лoc-Анжелесом. Господи, пять лет всего прошло, а, кажется, целая вечность миновала!

Когда генерал бывал в добром настроении, машину водил Вася, неизменный водитель командующего, конопатый, рыжеватый и вечно улыбчивый сержант, выглядевший моложе своих двадцати лет. Сейчас Вася стоял у капота, переминаясь с ноги на ногу.

— Тут ребята наши проезжали. У нас ЧП, товарищ генерал. Приземлился на новом самолете какой-то майор Федоров. Особисты его арестовали почему-то...

Громов сжал желваки, взглядом показал шоферу на заднюю дверцу и сел за руль. Водил он виртуозно и ездил немыслимо быстро. Да и что тут ехать — до Мигалово, где располагался штаб Третьей воздушной армии, три десятка километров.

Значит, какой-то майор Федоров... Ну конечно, откуда Васе знать Ваню Федорова, общего любимца довоенного отряда летчиков-испытателей. Уже в пятнадцать лет он поднялся в небо над Луганском, а инструктором был сам Василий Степанчонок, ас из асов. И то, что с поразительным хладнокровием вытворял в поднебесье этот паренек — Михаил Михайлович имел право так говорить, Иван почти на двадцать годков моложе — казалось порой непостижимым. А ведь рядом какие летуны были — Левандовский, Серов, Чкалов... Потом уехал с добровольцами в Испанию. Вернулся с медалью «За храбрость» и орденом «Лавры Мадрида», по заслугам к званию Героя был представлен... Несокрушимой смелости человек, а уж летчик ювелирного мастерства. Мельком увидал в начале войны в Москве — уезжал Федоров в Горький испытателем вместе с КБ Лавочкина. Верней, увозили его чуть ли не под конвоем, потому что норовил сбежать на фронт... Вот и удрал, выходит. Ах, Ванька, бесшабашная душа!

Завизжав всеми покрышками, «Кадиллак» буквально встал на дыбы у здания штаба. Громов легко взбежал на крыльцо. В коридоре его поджидал заместитель по летной подготовке Георгий Филиппович Байдуков — и правая рука во всех делах, и товарищ незаменимый, и летчик знаменитый не только тем, что летал с Чкаловым через Северный полюс в Америку.

— Где? — коротко спросил Громов.

— В комнате особиста, — так же коротко ответил Байдуков и добавил вполголоса: — Ты, Миша, пока форсаж не включай, я уже позвонил наркому авиапромышленности. Ванька-то, стервец, на испытательном «Лаге» с новым вооружением оторвался. Ну, Шахурин, ты же его знаешь, сказал, мол, будем думать. У НКВД свои начальники, свои игры.

— Если что, Сталину позвоню, — обронил Михаил Михайлович. — Этим живоглотам Федорова не отдадим. Мало того, что самородок, так и боевой опыт какой! Цены ему нет, особо по нынешним временам, когда каждому бойцу рад.

Байдуков согласно кивнул.

— С Иваном, полагаю, мы и без Сталина уладим. Ты лучше пока Гостинцеву позвони, прямо взбесился директор авиазавода, требует вернуть и грозит трибуналом. Лавочкин, правда, настроен миролюбивей — просто вернуть со строгачом.

Громов прикидывал варианты, думал. В это время в коридор выбежал дежурный связист ВЧ.

— Товарищ генерал, правительственная.

Звонил нарком Шахурин.

— Ну как там твой любимец? Хулиган окаянный! Двенадцать рапортов настрочил, без него, видите ли, немца не одолеем! А потом подряд три мертвых петли нарисовал и после каждой под мостом проскакивал, представляешь? Да по радио открытым текстом: «Лечу на фронт, ждите с победой...» Ну, что молчишь?

— Улыбаюсь. Ты же мужик добрый и умный, летунов любишь.

— В печенках вы у меня сидите, анархисты вечные! Ладно, слушай. Значит, пошло распоряжение в твой штаб и Коневу: летчика-испытателя майора Федорова перевести для проведения спецзадания — испытания нового самолета в боевых условиях — в подчинение командующего Третьей воздушной армии. Доволен?

— С меня причитается, Алексей Иванович. За нами не заржавеет, сам знаешь.

— То-то. Лучше пусть Федоров пяток «мессеров» на мой счет запишет, у него это ловко получается! Хулиган, но толковый!

Громов вошел в кабинет. Взъерошенный, в красных пятнах, Федоров вскочил, в глазах плеснулась радость.

— Товарищ генерал...

Особист со значением приподнялся, властно бросил:

— Молчать! Арестованному не положено!

Не глядя на энкаведиста, Громов генеральским голосом рявкнул:

— Отставить. Свободны, капитан.

— Разрешите доложить...

— Я сказал, отставить! В шифровальную. Там есть все, что требуется. Нас не беспокоить. Ясно?

Обернулся к повеселевшему Ивану, протянул руку.

— Ну, здоров, чертушка! Устроил переполох на всю Расею... Добился своего? И новый истребитель Лавочкина пригнал. Будем испытывать в боевой обстановке. А что это ты в майорах засиделся? Кажется, еще в финскую тебя в подполковники произвели?

Федоров махнул рукой, мол, что о мелочах.

— Нет, брат, вернем третью шпалу в петлицы. Завтра же подам рапорт на очередное звание.

Заглянул Байдуков, хитро посмеиваясь.

— А чего это наш особист, как кот, кипятком ошпаренный?

— Заходи, Жора. Гляди, каким мужиком Иван стал. Заматерел. И вот что я сразу надумал. Голову ломали, как тебя для курсов высвободить. Вот он шанс — с неба упал. Беру Федорова замом по летной подготовке.

Байдуков похлопал по крепкой спине растерянного от всех новостей летчика.

— Этот потянет! Он всех научит, как надо нещадно немца давить в небе — хоть огнем, хоть тараном. В Испании ведь начал винтом кромсать?

Федоров смущенно кашлянул.

— Было дело, Георгий Филиппович.

Громов хмыкнул.

— Скромник, понимаешь. Он под Мадридом начал с немцами разбираться — больше двух десятков «мессеров» и «хейнкелей» сбил, причем двух таранил, мне рассказывали.

Поучительна история воздушного тарана — особого тактического приема в бою, «чисто русского изобретения», как писали на Западе. В августе 1914 года впервые его применил знаменитый летчик штабс-капитан Нестеров. Он погиб. Но уже в марте 1915 года пилот Казаков повторил подвиг и благополучно приземлился.

В Красной армии этот сложнейший тактико-технической прием получил дальнейшее развитие, даже был узаконен «Указанием по воздушному бою летчиков-истребителей»: «Таран отнюдь не акт самопожертвования. Таран нужно уметь делать».

Первыми красными соколами, применившими таран, считаются Иван Федоров и Антон Губенко — соответственно, в октябре 1937 года под Мадридом и в мае 1938 года над Ханькоу на стороне Китайской народной армии. В следующем году у Халхин-Гола список продолжили Виталий Скобарихин и Александр Мошин. Все они, кроме Федорова, были отмечены званиями Героя.

22 июня 1941 года советские истребители сбили 76 немецких самолетов, из них 14 — таранами. Под Минском в 4 часа 15 минут счет открыл младший лейтенант Дмитрий Кокорев. Среди первых же героев был и донбассовец Петр Харитонов, который под Ленинградом винтом своего истребителя разнес в щепки стабилизатор «мессера». А 10 июля I94I года старший лейтенант Николай Терехин в одном воздушном сражении таранил два «юнкерса»! Кстати, и первый в истории ночной таран совершил в небе над Москвой 7 августа 1941 года советский летчик младший лейтенант Виктор Талалихин. Всего же за Великую Отечественную было зафиксировано 660 дневных и ночных таранов. Последним — в мае 1945 года над Берлином — был старший лейтенант Федор Петров.

Что к этому добавить? С немецкой стороны известен единственный случай. Произошел он в марте 1944 года на Западном фронте, когда Герман Граф крылом своего истребителя на вираже случайно зацепил «мустанга». Американский летчик тоже спасся на парашюте.

Как положено, угостив проголодавшегося гостя, Громов осторожно спросил:

— Как твои, в порядке?

— Насчет стариков не знаю, Луганск-то под немцем. А жена Аня на заводе в Горьком, небось, за меня кашу расхлебывает. Директор Гостинцев — мужик злопамятный, как бы не уволил ее с должности пилота связного самолета...

— А ты позвони жене, пусть бросает все к черту и приезжает сюда. Конечно, служить в одном полку позволить не могу. Семейственность у нас карается по законам партийной этики. Но, пожалуй, пилотом связи при штабе. И рядом, и дело общее. — Михаил Михайлович лукаво улыбнулся. — Как видишь, русский мужик не только задним умом крепок.

Помолчали, думая о близких.

— Ну ладно, отдыхай, Иван. Дел у нас с тобой невпроворот. Завтра с утра и начнем. Ты, кстати, о новом приказе Сталина слышал?

— Нет. А что за приказ?

— Давай уж завтра. У меня одна идея наклюнулась, надо еще помозговать. Утро вечера мудренее...

Вообще-то идея у генерала Громова возникла сразу после ознакомления с приказом № 227. А во время разговора с Коневым сложился и план. Необычный, надо признать. Во всяком случае, в практике мировой авиации даже слышать о подобном не приходилось. Так ведь война, тут риск — дело обыкновенное. Конечно, прежде нужно заручиться поддержкой командующего фронтом. Но как раз в этом, полагал Михаил Михайлович, особых затруднений не будет. Коневу нужна надежная крыша над передовыми позициями. Зная властный и напористый характер Ивана Степановича, Громов не сомневался: Конев, приняв решение, быстро все уладит в верхах.

А план вырисовывался таким: среди тех, кто по разным обстоятельствам «загремел» в штрафники, будут и летчики. Пилоты — они ведь и на земле себя чувствуют небожителями, не ocoбо почитают начальство, с трудом терпят военную казенщину, любят рисковую инициативу... Чкалова за отчаянные небесные трюки из авиации отчисляли... Покрышкина из партии исключали и даже под суд хотели отдать за дерзости старшим по званию... Армия держится на чинопочитании... Или, не дай Бог, сбили на вражеской территории, попал в плен... Даже если удавалось сбежать и вернуться в свою часть, особисты не прощают — это вам не Англия, где бежавшего из плена награждали орденом... А уж за самовольное бегство из КБ на испытательном образце нового самолета — пусть и на фронт! — запросто могли по приговору трибунала в штрафники определить. Спасибо, Алексей Иванович Шахурин выручил, отзывчивый мужик нарком... Так вот, отобрать тех пилотов, у кого есть летный опыт, есть на счету сбитые фрицы. Составить хотя бы три-четыре эскадрильи отчаянных, готовых искупить вину. Звучит, конечно, чудно, не выговоришь натощак: летчик-истребитель — штрафник... Но, во-первых, сейчас надо любой ценой отбить у фашистов охоту свободно летать в нашем небе. Во-вторых, людей как можно больше сохранить, до конца войны еще ох, как не близко! Ну и, в-третьих, рядом с опытными бойцами и вчерашние курсанты оботрутся, наберутся ума-разума, извечной солдатской смекалки...

Мд-а-а... А если найдется хоть один подонок — шарахнет по своим и к немцам подастся? Машину-то боевую каждому доверят — и полный боекомплект, и полный бак горючего... Тут одним партбилетом не отделаешься — разжалуют к чертовой матери, в лучшем случае. И Сталин из своих любимцев враз вычеркнет, у него жалости ни к кому нет. Каких мужиков погубил — Алксниса, Рычагова, Смушкевича... Тоже в любимцах ходили — и генералы, и орденоносцы...

Ладно, не время о своей судьбе тужить. На войне все под Богом ходят. Фронт не то место, где о карьере думают. Тут судьба Родины решается, и каждый солдат дорог, а каждый летчик — так втройне.

Хорошо, отберем, скажем, человек тридцать. Кому же такую группу доверить? Тут явный лидер нужен, безоговорочный авторитет во всем, и чтобы, кроме бесстрашия, крепким мужиком был.

Громов перебирал в памяти подходящие кандидатуры — Андрей Боровых, Василий Зайцев, Григорий Онуфриенко. Классные летчики, командиры эскадрилий, гордость армии. Уже отмечены Золотыми Звездами. Опытные, смелые, готовые в одиночку на все — там, в небе. То-то и оно, в одиночку. А командиру штрафников нужно вести за собой всех. И верить, что никто не выстрелит в спину, не нарушит присягу...

Утром Громов в общих чертах познакомил Федорова со своим планом. Когда речь зашла о кандидатурах на командирскую должность, Иван бесхитростно посмотрел в глаза.

— Выходит, товарищ генерал, прилетел в самый раз. Меня ж самого по законам военного времени впору в штрафники записывать. Спасибо, своим авторитетом спасли от трибунала, разве я не понимаю. Так ведь воевать хочу! Доказать, что не зря меня в Испании Красным Дьяволом прозвали, а товарищ Мао Цзедун наградил орденом Бесстрашного Дракона.

Генерал поднялся из-за стола, подошел к окну. Против света его фигура казалась еще выше и внушительней, и Федоров, сам правофланговый, залюбовался атлетическим сложением. Громов еще в двадцатые годы стал чемпионом страны по штанге в тяжелом весе. Вообще, об этом «летчике номер 1 в СССР» ходили легенды, впрочем, вполне достоверные. Выпускник Высшего технического училища был всесторонне одаренным человеком: играл на гитаре и скрипке, брал уроки живописи и рисунка в студии Ильи Машкова. Окончил теоретические курсы Николая Егоровича Жуковского и Московскую школу авиации. Первым в стране выполнил прыжок с парашютом из плоского штопора. Испытал десятки новых самолетов — в том числе «небесный тихоход» У-2, восьмимоторный гигант «Максим Горький», АНТ-25, на котором в сентябре 1934 года установил мировой рекорд дальности полета по кривой, бомбардировщики ТБ-3 и ТБ-7 (они, кстати, бомбили Берлин в августе 1941 года).

Громов вернулся к столу, сел напротив.

— Тебе, Иван, доверю, — отозвался после паузы. — Риск, конечно, есть. Случись что — мне первому ответ держать, идея-то моя. А вот как ты ее нарисуешь... Не от хорошей жизни такие идеи рождаются, как и сам приказ наркома обороны. Положение на всех фронтах... хвалиться нечем. Гитлеровцы в воздухе хозяйничают. Вот уже недели две ежедневно появляются в нашем районе самолеты из эскадры «Мельдерс», размалеванные на бортах картежными мастями — от валетов до тузов. Видно, собрали приличных летчиков с боевым опытом, сколотили группу свободных охотников. Хорошо летают, ничего не скажешь. Клюют моих желторотых, как коршуны цыплят. Большие потери и у наших бомберов, штурмовиков. Кровь из носу — нужно изменить ситуацию. Для начала отдам тебе двух-трех комэсков, наших лучших. Ребята надежные, обстрелянные, у каждого, считай, по десятку «мессеров» сбитых да столько же «бомбовозов». Вот с ними и новичками, которых отберешь, прикрой хотя бы передовые позиции фронта. Ну и к «тузам» присмотрись. Думаю, не так страшен черт, как его малюют. Спесь с них нужно сбить! Тут тебе и карты в руки.

— А техника, товарищ генерал? Чем располагаем?

— Выделим два десятка «Яков», только перегнали с заводов. На подходе «Миги». Пушка, правда, слабовата, но два скорострельных пулемета да шесть реактивных снарядов. А главное — в скорости немцам почти не уступаем. Ну и ты на своем «Лаге» покажи все, что можешь. Как только Конев даст добро, будешь натаскивать новобранцев. Место базирования резервного полка — Торжок. Познакомишься с делами, прикинь, кому доверять можно. По приказу товарища Сталина, если что, имеешь полное право — без суда и следствия расстрел на месте.

— Товарищ генерал, да разве по бумажкам о людях судить? Как НКВД шьет дела, на себе испытал. А вот в небе я любой характер вызнаю. На виражах да горках, в иммельманах да штопорах вся биография прочитается.

— Ну ладно. Все решать будешь применительно к обстоятельствам. Тебе ведь летать с ними. И чем скорей, тем лучше. А Конев, уверен, даст добро.

Через три дня после памятного разговора приказом по штабу Третьей воздушной армии Иван Евграфович Федоров был назначен заместителем командующего по технике пилотирования и по совместительству — командиром особой группы летчиков. Ее укомплектовали по полному штатному расписанию авиаполка — все из постоянного состава в отличие от будущих штрафников, которых называли «переменниками».

Оценив очевидную выгодность предложения Громова, Конев подписал представление о присвоении Федорову звания подполковника, молниеносно «пробил» в верхах все формальности, связанные с комплектованием будущей группы. Была надежда, что истерзанные упорными боями и массированными бомбежками дивизии передовых рубежей наконец-то вздохнут свободней. О новом наступлении, понятно, и речи не могло быть. Ржевская операция и Калининский фронт главную задачу выполнили.

А за излучиной Дона, все ближе к Волге — на всем протяжении Сталинградского фронта — началось сражение двух гигантов. Масштабов сконцентрированных здесь орудий, боевой техники и пехотных дивизий не знала военная история человечества. По сути, решалась судьба не только государств и народов, но и всей планеты.

Из воспоминаний начальника штаба Четвертой армии вермахта генерала Блюментрита: «Только теперь даже в ставке Гитлера вдруг поняли, что война в России, по сути дела, только начинается».

Многоопытный штабист тоже ошибся, ибо после окружения и разгрома Шестой армии и пленения генерал-фельдмаршала Паулюса фашистская Германия не смогла оправиться. Это было началом конца — безоговорочной капитуляции в Берлине в мае 1945-го.

В армии, как известно, приказы не обсуждаются. Назначенный в Третью воздушную заместителем командарма по летной подготовке, Федоров обязан был проинспектировать истребительные полки, особенно те, куда в последние месяцы — после окончания ускоренных курсов военных училищ — прибывало пополнение.

Накануне состоялся разговор с Громовым.

— Понимаешь, Иван, пацаны рвутся в бой, не зная, по сути, с кем придется иметь дело. Нам-то с тобой известно: немец — противник серьезный, да еще и уверовавший в свое превосходство в воздухе. К сожалению, пока отнюдь не мифическое. Но теперь мы обеспечены надежной новой техникой — «Лаги», «Миги», «Яки», союзнички поставляют «аэрокобры», «спитфайры», «харикейны». Задача одна — повышать мастерство пилотирования. Особое внимание — учебным боям и стрельбе по конусу, по наземным целям.

— Да я, товарищ генерал, давно это обмозговал. На всех самолетах нужно пристрелять вооружение не на стандартные двести, а на сто метров. Бить только наверняка. Еще, полагаю, пулеметы и пушку замкнуть на одну гашетку. Точный маневр, мощный залп, и — ауфидерзейн!

— Ну что ж, мысль дельная. Особенно при атаках по вертикали. Рассказывали, ты еще в Испании успешно применял «соколиный удар». Вот и поднатаскай мальчишек! А с инженерной службой насчет изменения прицелов договорюсь незамедлительно.

— О «картежниках» слух какой есть?

— Пока затишье. Может, их гоняют по тем участкам фронтов, где требуется психологическое давление. Мы уже, как обещал Коневу, организовали на аэродромах подскока четыре эскадрильи. Барражируют посменно, контролируют зоны.

Теперь о главном. Недаром говорится: назвался груздем — полезай в корзину. Дело, понятно, непредсказуемое, рисковое, что скрывать. Но при любом раскладе, если хочешь, благородное дело. Государственное даже. Знаешь, сколько у меня за год вчерашних курсантов погибло? Из них могли получиться хорошие истребители, да война такого шанса не дала. Затыкали ведь дыры в небе, как могли... Давит мне душу вина перед их матерями, невестами да женами, ставшими вдовами... А сколько еще сирот в обезлюдевшей России вырастет?! Страшно подумать даже.

Конев уже распорядился выслать уполномоченных для отбора летчиков, угодивших под суды и трибуналы. Разный народ подберется, ясный перец. Только ведь в обычных штрафбатах погибнут они в числе первых, нет у них пехотных навыков — другому учили. На земле воевать — совсем иная наука. Мы же дадим им шанс и вину искупить, если есть такая, и живыми остаться. Я тут успел со знающими людьми побеседовать, и вот какая картина вырисовывается: большинство-то не уголовники, не нарушившие присягу, не трусы. Особисты называют их «окруженцами». Тебе, надеюсь, понятно. Вылетели наши соколики на перехват «юнкерсов», чтобы не дать бомбить передний край. А тех сопровождают «мессеры» прикрытия. Начинается воздушная чехарда, боевая карусель, и в горячке боя крутится она стремительно. Минута полета истребителя — почти десять километров! Догнал фрица, сбил или поджег. Тут и нашему соколу влепили — мотор заглох, тяги перебиты, надо прыгать, если не ранен серьезно... А он уже в полусотне километров от линии фронта. Надо пробираться к своим, опять же, если не угодил в плен да способен передвигаться. Это ж не прогулка по лесу, когда грибы собирают... Да-а. С пистолетиком много не навоюешь. Вот и получается, коли повезет, месяц-полтора бедолага этот в окружении. Во вражеском, надо признать. А потому, по мнению бдительных органов, вполне мог быть завербован. Еще и обвиняют: почему, мол, не застрелился? Ты-то чего улыбаешься?

— Вспомнилась история одна, еще испанская, под Гвадалахарой дело было. Где-то в предгорьях Сьерра-де-Гвадаррамо у немцев аэродром был, откуда они повадились бомбить. Да так внезапно налетали и исчезали, буквально растворялись. Ну, мне с напарником Косенковым, тоже Иваном, приказали разведать. Ясно, в бой не ввязываться. Разведка. Приметили одинокого «хейнкеля», пошли за ним на запад. Что уж там у напарника случилось, не знаю, но решил он фашиста завалить. Горячий, молодой. А немец-то, видать, стреляный волк был, ощетинился всеми пулеметами. Словом, загорелся Косенков. Тут уж и я завелся, хоть и увидел аэродром между гор. И стоят, как на параде, бомбовозы. Не считал, но много. Нырнул на бреющий, да и лупанул по этому параду от души. Заодно и «хейнкеля» оприходовал, он уже шасси выпустил перед посадкой. Чего добру пропадать, думаю. Тут зенитчики взялись залпами палить, серьезно изрешетили мою «мошку». Сумел, правда, за гряду перевалить, а там на малой высоте пришлось прыгать. Что самолет взорвался, фрицы, конечно, видели. Посчитали, и летчик накрылся. А я парашют в расщелине спрятал, отлежался. Ранним утром стал ориентироваться, куда податься. Побродил, смотрю — аэродром-то почти рядом! И у самого края летного поля самолет стоит, готовый к вылету. Часовой с карабином прохаживается, сигаретку курит. Подполз поближе, уладонил вояку — и в кабину. С техникой ихней по трофейным машинам познакомился раньше. Словом, взлетел и сразу, прижимаясь к земле, заюлил между ущельями. Ушел, Бог миловал... Потом, правда, свои же чуть не сбили. Обошлось, однако. Вот с тех пор...

— Прозвали тебя испанцы Дьяблороха. Красный Дьявол, значит. Знаю эту историю и некоторые ее последствия. Люди, не имеющие отношения к авиации, записали это себе в актив — мол, провели успешную спецоперацию. Серьезные ордена получили, между прочим.

— Да ладно, товарищ генерал! В том ли дело.

— Не в том, конечно, ясный перец. Ты ведь только в Испании — по наградным документам — сбил лично 17 самолетов, не считая десятка в группе. Так это официально, когда были свидетели. А счет-то другой, так понимаю.

— Другой, конечно, мы с Толей Серовым любили свободную охоту, редко когда возвращались без победы. Он-то, пожалуй, даже удачливей меня был. Правда, у него до тарана дело не доходило. Я заводной был, не мог противника упустить, хоть убей!

— Вот тут, наверное, причина, почему Чкалов на тебя глаз положил. Он в главном не ошибался. А в отряде испытателей тебя отметил. Да и я, признаться, тоже. Летун ты прирожденный, Иван. Наш человек.

— Спасибо, товарищ генерал.

— Что ты зачастил «товарищ генерал»... Мы же с глазу на глаз.

— Спасибо, Михал Михалыч. Мне такое слышать — никаких орденов не надо.

— Ну, ордена кровью достаются. Знаешь, долго еще тебе икаться будет та драка после приема в Кремле, в которой погиб один из прихлебателей Ежова... Золотую Звезду отняли... Ладно, еще заработаешь. Но вот Рыцарский Крест из рук Гитлера тебе никогда не простят, помяни мое слово. Хотя Родина должна бы и гордиться, ты же один в Союзе такой — прилюдно утер нос Люфтваффе. Но ты запомни, рано или поздно все тайное становится явным. Ты уж потерпи. Как там писал Маяковский: «Сочтемся славою, ведь мы свои же люди...» Кстати, вспомнил, ты стихи-то пишешь? Говорили, душевные строчки получаются, и как тебя на все хватает?

Федоров смущенно молчал. Разве объяснишь?

— Впрочем, закономерно, наверное. Петр Нестеров не только первым мертвую петлю выполнил, но и новый самолет в мыслях вынашивал. А ему славу оперного певца пророчили... Ну ладно, вот что напоследок добавлю. В московской школе авиации был у меня инструктором Александр Петрович Бобков, на ту пору летчик первостатейный, многих молодых к небу приобщил на всю жизнь, и человек начитанный, прозорливый. Как-то зашел разговор о судьбе пилотов, сбитых на вражеской территории, тема ему знакомая, он с немцами познакомился еще до революции. Он побеждал, и ему доставалось. И знаешь, что Бобков ответил? Процитировал из «Положения о военнопленных» царской России: «Воинские чины, взятые в плен, по прибытии из него получают жалованье со дня последнего довольствия на службе за все время нахождения в плену...» Понял, Ваня? Не считали их врагами, предавшими присягу, на войне всяко бывает. Это я к чему. В будущей группе разный народ подберется, ясный перец, только не верю в поголовное предательство, не верю! Небо у нас одно. Наше. И Родина одна. Другой не будет.

— И я так думаю, Михал Михалыч. В этом не сомневайтесь.

Пользуясь относительным затишьем на всех участках Калининского фронта, Федоров в десятидневный срок выполнил всю намеченную программу инспекторской проверки летной подготовки молодых пилотов и прибыл в Мигалово доложить Громову о результатах.

Выслушав доклад, командарм улыбнулся.

— Да мне уже все уши прожужжали! Видишь, не ошибся я с выбором. Кстати, ко всем своим прозвищам можешь прибавить еще одно. Двужильный. Так тебя заочно окрестили. Это заслужить надо.

Однако, хороша присказка, да сказка впереди, значит, так: в Торжок уже доставили… контингент, как выражаются товарищи из особого отдела. Собрали 34 человека. Докладывали, на днях привезут примерно столько же. Кто из них чего стоит, разберешься сам. Но в самый кратчайший срок. По данным разведки, снова объявились «картежники». Так что ноги в руки и, как говорится, с Богом!

— Я, Михал Михалыч, все больше по той пословице: «Бог-то Бог, да будь и сам не плох». Так оно надежней.

На запасном аэродроме к прибытию командира особой группы подготовились основательно. Для «переменников» поставили большую армейскую палатку, где и разместили новичков. Там же, в рощице за излучиной Тверцы, соорудили баню и столовую. По обе стороны взлетной полосы под маскировочными сетками стояли новенькие «Миги» и «Яки» — Громов выполнил обещанное. Да и как иначе? Дело затевалось небывалое и совсем не шуточное.

Один из пленных летчиков рассказал, что в эскадру «Мельдерс» входит специальное подразделение, которым командует полковник барон фон Берг, бывший начальник истребительной авиашколы рейха. Постоянный состав — до 30 пилотов. Дислоцируются они на нескольких аэродромах, расположение которых постоянно меняется. Подчиняются непосредственно Берлину. Еще одна приметная фигура — известный ас Франц Беренброк, отличившийся на Западном фронте в боях с англичанами. Да, опознавательные знаки на фюзеляжах: игральные карты всех мастей, кроме шестерок. Червовый туз у Беренброка, у фон Берга — трехглавый дракон. Как правило, вылетают двумя-тремя эскадрильями на свободную охоту. В их задачу не входит прикрытие бомбардировщиков, этим занимаются другие. Вот такая информация.

Майор НКВД, приказом свыше прикомандированный к штабу особой группы, изложил все коротко и ясно. Потом открыл сейф.

— Товарищ подполковник, тут все личные дела осужденных. Приговоры, краткие характеристики из частей, где они служили. Словом, все, что нужно. Будете знакомиться?

— Да, конечно. Спасибо, майор. — Федоров потер переносицу. — Ключ от сейфа потом верну. Скажите, чтобы меня не беспокоили.

Оставшись один, он взял из стопки несколько верхних папок, разложил на столе. Вообще-то, честно говоря, он и не собирался изучать «все, что нужно». То, что его интересовало, таилось не в сейфе. Но, во-первых, нужно создать хотя бы видимость уважения к этой концелярщине, которую он всегда тихо ненавидел. Во-вторых, подумал: вот странно — бумажки, а в них судьба человека, и не только его самого — близких, родных. Надо хоть по диагонали посмотреть, кто да что.

Открыл первую. Анатолий Решетов. Лейтенант. Был командиром звена. Более сорока боевых вылетов. Сбил лично три «мессера» и три «юнкерса». Награжден орденом Красной Звезды. Подходяще. А за что судили? Расстрелял в воздухе своего ведомого, который неоднократно покидал товарища в бою. Прямо испанский характер! Хорошо хоть трус остался жив, но боевую машину спасти не удалось. За что и получил восемь лет по приговору трибунала.

Дальше. Младший лейтенант Алексей Компаниец. При поступлении в училище скрыл в анкете, что отец, кубанский казак-пластун, был раскулачен, теперь находится в оккупации. Мда-а... Где ж ему находиться в шестьдесят с лишним годков? Он, что ли, фашиста пустил на родную землю? Парень-то слукавил, чтоб воевать, не в тылу отсиживаться. И успел уже пару фрицев сбить...

А тут что? Сразу троица — Федор Калугин, Петр Минченко и Михаил Рыкун. Бросили в котел с кипятком повара столовой, уличенного в постоянном воровстве мяса. Лихо, конечно. Глупо, факт. Сообразно возрасту — пацаны же еще, только три месяца назад после училища «кубарей» на петлицы пришпилили. Может, детдомовские. У тех обостренное чутье на справедливость...

Вот еще один желторотый. Одессит Аркадий Покровский, хотя какой цыпленок? Пяток «мессеров» завалить — это вам не анекдоты рассказывать. А на чем погорел? Ну ясно, обмывал первый орден в буфете городского Дворца культуры. Потянуло на танцы. А девушка ему, орденоносцу, отказала. Запах алкоголя ей не понравился. Вскипела тут хмельная южная натура, стал хамить и цепляться. За девицу заступились. Закончилось все нешуточным мордобоем, когда кричат «Наших бьют!», и статьей уголовного кодекса…

А здесь — прямо шекспировские страсти. Лейтенанту Александру Чертову, недавно официально женившемуся на медсестре Гале, какой-то доброхот шепнул, что она вроде закрылась с оружейником в медсанбате. Ревнивец туда, дверь заперта. Чертов пистолет выхватил и пальнул. Ярость-то ослепляет. Оказалось, никакого оружейника не было и в помине, а вот беременную Галю пуля не миновала. Хотя, конечно, трагическая, шальная нелепость — стрелял-то он по двери, никого не видя. Непредумышленное убийство в состоянии аффекта.

И Гали нет, и будущего ребеночка, и вся жизнь наперекосяк. А летчик боевой, уже больше года воюет, счет личных побед впечатляет. Теперь будет в самое пекло лезть — смерть искать. С таким камнем на душе жить тяжко...

Федоров закурил, надолго задумался. Вспомнились слова Громова об «окруженцах». Подошел к сейфу, выхватил новую стопку папок. Стал торопливо перелистывать, выискивая взглядом в нужных местах казенные слова одинаковых формулировок. Все сходилось. Это были личные дела летчиков, каждодневно рисковавших жизнью, бросавшихся в неравные воздушные схватки, побеждавших врага порой даже на смертельно раненных самолетах. Конечно, кто-то попадал в плен, кому-то повезло бежать при первой возможности...

— Почему не застрелился? — пытали члены особой комиссии НКВД. — Сталинские соколы живыми не сдаются.

— Считал, Родине нужен живой. Фрицев-то кто сбивать будет, вы, что ли?

Иван сжал желваки и неожиданно усмехнулся: он бы и сам так отвечал. С такими хлопцами воевать можно! Осталось проверить летное мастерство каждого и найти общий язык.

Утром Федоров встретился с начальником штаба майором Волковым. Моложавый, тщательно выбритый, в гимнастерке добротного офицерского сукна, на которой бросался в глаза новенький орден Красной Звезды, он производил приятное впечатление и выправкой, и манерой разговаривать, не пряча глаз. Иван Евграфович дружелюбно поинтересовался:

— Давно в авиации, майор? Где служили?

— С середины тридцатых в Киевском военном округе.

— О, считай, земляки. Я тоже начинал в Виннице, осваивал «ишачков», потом уж судьба закружила... На чем летал?

— Да-а, — замялся Волков, — я все при штабе.

— Угу, — поскучнел Федоров. — Дело нужное. Значит, так, майор. После завтрака всех новичков оставить в столовой. Посмотрю, что за... контингент. И передай, чтобы подготовили к полетам пяток «Яков». Продолжим знакомство в небе.

— Кого еще пригласить?

— Никого. Сначала сам разберусь.

По всем законам жанра и жизни эта встреча — ключевая и для сюжета, и для дальнейшей судьбы ее участников.

Федоров неторопливо и цепко осмотрел группу. Все стрижены «под ноль», одеты в застиранные, линялые гимнастерки без знаков различия. Лица насторожены, взгляды выжидающи. В основном молодняк, но есть и почти ровесники.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал внятно и негромко, заметив, как переглянулись люди, уже приученные к другому обращению. — Садитесь. Я не оговорился. С сегодняшнего дня мы товарищи, и дело предстоит общее. Вы зачислены в группу, которой доверено командовать мне. Зовут меня Иван Евграфович Федоров. Тоже истребитель. Летать буду вместе с вами. А в бою, понятно, нет гражданина подполковника. От товарищеской взаимовыручки зависит жизнь каждого. Ну а дело наше — в названии профессии: истреблять врага. Пока он еще силен. Так ведь и мы вроде не лыком шиты. Судя по тому, что отобраны в группу, имеете боевой опыт, личные победы. Это особенно важно. Противник у нас серьезный — эскадра «Мельдерс». Был такой известный ас Люфтваффе, один из немногих награжденных Рыцарским Крестом с бриллиантами. Такую награду у них за красивые глаза не дают. Сам он погиб, эскадру назвали в его честь. Сколотили они несколько эскадрилий свободных охотников, дежурят над передним краем нашей обороны. Ловят зазевавшихся одиночек, потерявших бдительность или получивших в ходе боя серьезные повреждения. Самая легкая добыча для стервятников, особенно когда они в стае. Закон боя, как вам известно, простой: не бросай ведущего, прикрывай в атаке. Думаю, главное поняли, я вам не прокурор и не судья. Идет война, мы все давали присягу, тут и объяснять нечего. Добавлю только: дело не в цене, а в том, за что ее платим. Цена-то, крути — не крути, у всех одна — собственная жизнь. Лично я дарить ее никому не собираюсь. И вам не советую, значит, нужно побеждать! Разделаемся с «картежниками» — вернетесь в родные части, это я вам твердо обещаю. Закончу словами хорошего человека, ими он меня напутствовал, провожая сюда. Сказал он так: небо у нас одно. Наше. И Родина одна. Другой не будет. Вот, собственно, и все. Вопросы будут?

Поднялся один, судя по всему, не робкого десятка.

— Извините, гражданин... товарищ подполковник. Лейтенант... бывший лейтенант Решетов. Хорошо помню, в газете «Известия», еще до войны, читал, что Иван Евграфович Федоров был награжден орденом Ленина и Золотой Звездой. Это ваш полный тезка или...

— Садитесь, Решетов. Признаться, о полном тезке не слышал. Остальное… Будет время — разберемся. Особенно там, в воздухе.

Теперь по существу. Через два часа начинаем учебно-тренировочные полеты в зоне, потом — слетанность парами. Завтра — cтрельбы по конусу и наземным целям. На все про все у нас два дня. Больше нам «Мельдерс» не дает, уже пожаловали.

И самое последнее. Сейчас на известном вам «Яке» кое-что покажу, чтобы мои требования в дальнейшем не казались невыполнимыми. Да и важно, когда в своем командире не сомневаются, верно?

Федоров запрыгнул в кабину самолета и взлетел...

Еще до начала работы над рукописью знал, что никаких описаний воздушных пируэтов и боев не будет. Во-первых, этого добра хватает во многих книгах бывших боевых летчиков, написанных, кстати, бойкими журналистами и литераторами, которые, увлекшись звучными названиями фигур высшего пилотажа — «абракадабра», «горка», «иммельман», «колокол», «полупетля», забыли о самом главном: пилоты никогда не рассказывают о полетах — они показывают! Ладонями обеих рук. Если вам доводилось видеть, как общаются глухонемые, поймете, о чем речь. Жесты выразительней и многозначней слов. Для посвященных, конечно.

Это во-вторых. А в-третьих, рассказываю о людях, а не о технике пилотирования.

Когда «Як» Федорова приземлился, к самолету медленно подошли взволнованные люди. Они молчали, потому что словами такое не выражается. Он им показал, какими они могут быть. И потому — безоговорочно признали в нем вожака, за которым хоть в огонь, хоть в воду! Не просто командира, каких немало бывает на войне. С этой минуты они становились командой, на которую и рассчитывал Иван Евграфович. Не зря же он «кувыркался» в небе...

По свидетельствам очевидцев, за два осенних месяца 1942 года, совершив более 600 боевых вылетов, эскадрильи истребителей-штрафников — те самые шестерки под командованием Федорова — уничтожили 359 фашистских самолетов. Соединение «картежников» эскадры «Мельдерс» перестало существовать. За это время Иван Евграфович 89 раз поднимался в воздух, лично сбил «червового туза» Беренброка, «трехглавого дракона» фон Берга и много еще кого, заставляя «юнкерсы» сбрасывать бомбы, не долетая до наших позиций.

Впрочем, победы над врагом записывались в общий счет Третьей воздушной армии. Правда, все уцелевшие в воздушных боях летчики особой группы были награждены различными орденами, представлены к очередным званиям и возвращены в прежние полки. На четверых из них Федоров подал командующему Калининским фронтом Коневу документы на присвоение звания Героя...

Честно говоря, всегда недоумевал по поводу званий дважды, трижды (маршал Жуков четырежды, а генсек Брежнев и вовсе пятирежды) Героев Советского Союза. Ей-богу, звучит как-то анекдотически! Вон Геракл оставил в мифах Древней Греции и памяти потомков двенадцать подвигов, но ни у кого не повернулся язык называть его двенадцатикратным.

Чтобы воздать должное за воинское мужество, геройский поступок, разве мало иных наград, кроме Золотой Звезды? В дореволюционной России почитали Георгиевских кавалеров, в годы Великой Отечественной особо ценился орден Славы. Обладателей трех его степеней приравнивали к Героям Советского Союза.

Но недопустимо и постыдно, когда в угоду кому-то или чему-то замалчиваются реальные заслуги перед Отечеством. Так, в двухтомном биографическом словаре «Герои Советского Союза» (Москва, 1988) не указано, что помимо ордена Ленина и Золотой Звезды Федоров награжден высшими военными орденами нескольких стран, не сообщается, сколько самолетов он сбил. А вот в английской энциклопедии «Асы Сталина» приведен боевой счет Ивана Федорова в годы Второй мировой войны: уничтожил лично 49 самолетов и 47 — в группе, будучи всегда ведущим. И был же еще внушительный список побед — в Испании, на Хасане и Халхин-Голе, в Китае и Финляндии... Словом, за все военные кампании, в которых ему довелось участвовать, Иван Евграфович сбил 134 самолета, из них шесть — тараном...

Когда дописывались последние страницы этой рукописи, выдающемуся летчику советского периода исполнилось 96 лет. Он родился в Харькове 2З февраля 1914 года. Отцом его был будущий буденновец Первой Конной Евграф Денисов. После ухода в другую семью он записал мальчика Федоровым — в честь деда. Между прочим, дед Федор прожил 123 года.

Люди, встречавшиеся с Иваном Евграфовичем в Москве в те дни, единодушно свидетельствовали, что был он при ясном сознании и доброй памяти, мало того — продолжал писать стихи! Значит, душа требовала. С такой крепостью духа и тела жить ему и жить. В том числе — и в благодарной народной памяти, одолевшей официальное беспамятство.