Мокрый асфальт похож на зеркало. Серое небо, мелкие лужи, твердая дорожка тротуара — просто и понятно, словно маленькая осенняя акварель на стене. Даже вынырнувший из перехода парень не нарушает картины: вытертые джинсы и растянутый свитер отлично гармонируют с окружающим, а поношенный гитарный чехол на спине — последняя деталь композиции. Кирилл всегда бережно относился к инструменту и даже в самых немыслимых лохмотьях умудрялся выглядеть аристократом. Узкие плечи и худые тонкие руки не говорили о близости к спорту, волосы, собранные в короткий хвост, и тонкие очки дополняли образ.

Только что закончился мелкий промозглый дождь, оставив кое-где прозрачные лужи. То и дело налетал прохладный ветер, заставляя ежиться и прятать руки в карманы. Заканчивался октябрь.

Кирилл вышел из очередного перехода, свернул на тротуар и бодро зашагал вдоль дороги. Он неплохо знал город и не собирался бродить по бульварам и проспектам. Сегодня — из пункта А в пункт Б. Сегодня есть дело.

Город живет в обычном ритме: по дороге несутся грязные машины, мимо спешат беспокойные, вечно занятые люди. Хочешь жить здесь — бросайся с головой в мутный водоворот событий, барахтайся, плыви, ищи свое место среди тысяч других. Хватит духу — ныряй до дна, ищи клад, догоняй мечту, но будь готов заплатить. Стоять по колено в этом потоке и смотреть со стороны не выйдет. Кирилл «нырнул», когда впервые взял в руки гитару.

Рядом взвыли тормоза. Серебристая иномарка проскочила перекресток на «красный» прямо перед носом у пассажирской «ГАЗели». Светофор сменил цвет, Кирилл перешел на другую сторону проспекта и свернул к старому драмтеатру. Высокие серые колонны, остатки когда-то белой облицовки на стенах — театр давно закрыли, но он все равно выглядел внушительно в своей безнадежной битве со временем.

Линялые кеды тихо шуршали по жухлой листве. Узкая дорожка, окруженная десятком полуголых каштанов, огибала здание театра и выводила на короткую прямую аллею. Проходя мимо маленького недействующего фонтана, Кирилл невольно замедлил шаг, поправил чехол на спине. Оглянулся по сторонам — никого. Глупая привычка… даже смешно. Раньше здесь собирались такие же бестолковые музыканты — мастера нейлоновых струн и разбитого тамбурина, ценители расхожих рифм и правильной бисерной феньки. Тесный мирок, маленький остров других правил и ценностей. Место, где никого не смущали тертые джинсы, где легкая рука и правильный аккорд — серьезный повод для гордости. Так было. Давно и недолго. Теперь никого не найдешь.

Надо идти. Короткий осенний день не оставляет времени на сантименты. Кирилл снова оглянулся, одернул широкий свитер и зашагал дальше.

Дождь закончился, но плотные серые тучи все так же неспешно ползли по небу, стараясь накрыть бледный пятачок солнца. Осталось немного: пройти короткий неухоженный бульвар, через дорогу к Дворцу молодежи и две остановки вдоль трамвайных путей. Немного странно одолевать дорогу, которую видел раньше только из окна маршрутки. Ничего, зато воздух свежий.

Шарф. Темно-красный вязаный. Длинные смешные косы… Удивительно, какую панику может вызвать простой предмет одежды. Спрятаться, убежать, провалиться сквозь землю — хоть что-нибудь! В последней надежде Кирилл глянул по сторонам — ничего подходящего. Да и поздно уже.

— Кирилл? Привет…

Блестящие черные волосы — целый поток, изломы бровей, чистые серые глаза.

— А? Привет. Извини, не узнал… — скороговоркой начал Кирилл, но вдруг понял, как нелепо выглядит, и затих.

Она изменилась. Аккуратные высокие сапожки, осеннее пальто, сумочка — все так шло ей, что казалось, будто она всегда была такой. Красивая, уверенная, успешная… Чужая.

Неловкое молчание затягивалось. Она опустила глаза, оценила поношенные кеды, джинсы, смущенно улыбнулась. Еще бы, кадр редкий. Молчать становилось невыносимо, а все остроумное внезапно куда-то пропало.

— Как дела? — выдал наконец Кирилл.

— Нормально, — последовал неожиданно спокойный ответ. — Магистратуру заканчиваю… Работа. Как ты?

— Да вот… так, — развел руками. — Неплохо, в общем.

— Как на студии? Все еще пишетесь?

Снова нестерпимо захотелось убежать. Но девушка все так же стояла напротив и смотрела слишком внимательно. Значит, действительно хочет знать.

— По-разному… — попробовал уклониться Кирилл, но вдруг понял — не выйдет. — Со временем сложно. Нужно собирать всех, переписывать акустику, сводить материал, а ребятам сложно сейчас. У Димки ребенок заболел, не вытянешь. Стас тоже инструмент бросил, пропал совсем.

«Тоже» она поняла по-своему. На лице не дрогнул ни один мускул, но левая ладонь собралась в маленький смешной кулачок. «Совсем не изменилась», — вдруг подумал Кирилл и почувствовал, как уходит, растворяется что-то дурное и темное, становится на места то, что было и есть. Не так все просто. Сильная и уверенная, она решила, выбрала, ушла, но все еще сомневается. Встретила упрямого неудачника, увидела тертый чехол на спине — вспомнила.

— Слушай, ты никуда не спешишь? Я знаю одно место, здесь недалеко. Посидим, выпьем кофе, а то я уже забыла, когда мы в последний раз…

Кирилл ощутил сухость в горле, левая рука одернула ремень на плече.

— Извини, мне спешить надо, — прозвучало коротко и бесцветно. «Кофе, посидим…» — все это чушь. Испортила песню, дура.

— Жалко, — нахмурилась. — А тебе куда? Я сейчас на проспект и в торговый. Может по пути?

— Нет, мне недалеко тут. Ножками дойду. — Постарался бодро ответить Кирилл. Не станешь ведь объяснять, что ходишь пешком не от большой любви к свежему воздуху. Пусть лучше так.

— Ладно, еще увидимся. Передавай привет… — ответила она немножко обиженно, как и должно быть.

Теперь лицо совком, легкий кивок, и подальше отсюда, по пути вспоминая, каким бывает твердый шаг.

Ленивые облака понемногу отступали и растворялись, оставляя серую пелену, унылую и непроницаемую для света. День давно ушел за половину, и холодное солнце стало заваливаться на запад. Кирилл продолжал путь по улицам, проспектам между старых пятиэтажек и университетских корпусов, срезая лишнее. Вот Дворец молодежи — огромный угловатый коробок, облицованный красно-коричневой плиткой и мрамором, широкими окнами-витринами, высокими колоннами. Там внутри самый большой в городе концертный зал — мечта любого музыканта.

Через две остановки начинается маленький сонный район, в котором живет Шурка — человек-оркестр, музыкант-многостаночник и хороший знакомый Кирилла. Александр (об этом серьезном имени помнили лишь пара друзей и еще, пожалуй, мама) из тех людей, чью гениальность и мастерство превосходит только жуткая наивность по жизни и почти детская беспомощность в быту. Он разучивал сложные гитарные партии в десять минут, царапал замечательные стихи на мятых пачках сигарет, продумывал ритмические ходы, толкаясь в троллейбусе. В то же время, необходимость забить гвоздь в стойку или подтянуть разболтавшуюся «тарелку» приводила его в отчаяние. Это качество когда-то и познакомило его с Кириллом. Друзья еще долго будут вспоминать, как случайно забежавший за кулисы парень — Кирилл — за десять минут до выхода скотчем и матюгами скручивал расколотую гитару, попутно пинками отгоняя протестующего Шурку. Выступление все равно провалилось, но не по вине инструмента.

Нестройные ряды старых кирпичных пятиэтажек, маленькие дворики, кое-где уцелевшие лавочки. Не очень красиво, зато понятно и спокойно. Кирилл бывал здесь раньше. Вот знакомый подъезд, все такой же унылый и некрашеный. Про домофон здесь по-прежнему никто не слышал, как и про лампочку. Тем лучше.

Темная лестница, несколько узких пролетов и хлипкая дверь. Кирилл остановился. Раньше, не задумываясь, ткнул бы черный пятачок дверного звонка, вспомнил затертую шутку про славянский шкаф, но теперь все изменилось.

Когда-то в маленькой двухкомнатной квартирке собирались разные люди: тихие интеллигенты, грубые неформалы, уличные музыканты, самоучки-философы. Здесь спорили о внешней политике Северной Кореи и поливали кактус газировкой, разносили в прах труды молодого Канта и колдовали с паяльником над старым звукоснимателем. Здесь рождалась очередная псевдофилософия, рождалась, чтобы тут же раствориться в дешевом пиве и купленных по случаю котлетах.

Потом все исчезло. Как-то вдруг. Люди растерялись, по-настоящему знакомых — чуть меньше десятка, остальные мелькали и исчезали. У всех своя жизнь, проблемы. Шурка женился тихо, неожиданно. Никто из друзей до этого даже не догадывался, что у него есть девушка. Заходить стало неудобно, и Кирилл совсем не знал, что теперь за этой дверью. Уже год. Не знал бы и дальше, но вчера ночью внезапно ожил старый телефон, и глухой, обесцвеченный линией голос, назвавшись Александром Кровским, долго что-то рассказывал про плацкартный вагон, тещины голубцы и самарский фестиваль. Шурка был «информативен» до невозможности, но спорить с ошалевшим товарищем, выуживать крупицы смысла из вдохновенного бреда, стоя в одних трусах посреди темной квартиры, Кирилл не стал. Воображение живо рисовало, как Шурка, прижимая к уху радиотелефон, тычется по углам тесной квартирки, размахивает руками и сообщает спящим соседям благие вести. И вот на том конце провода что-то зазвенело, покатилось по полу, а на заднем плане послышался недобрый женский голос. Шурка быстро ретировался: буркнул что-то о времени, попросил зайти и бросил трубку.

Наконец смотреть на закрытую дверь надоело, и Кирилл, собравшись с духом, нажал звонок. Из глубины послышался тихий свист. В старой пятиэтажке хорошая слышимость. Внутри квартиры что-то ожило, закопошилось, и тихий голос из-за двери не спросил, а скорее поинтересовался:

— Кто?

В голове пронесся добрый десяток ответов, но Кирилл решил, что сегодня будет оригинален.

— Сань, это я… Открывай.

Защелкали замки, скрипнула петля, и на пороге появился обладатель — высокий, худой, в растянутой майке и шортах Шурка. Больше он походил на голодного студента из общаги, чем на доброго семьянина. Сходство дополняла открытая пачка лапши в левой руке.

— Что? Обедаю я… — смущенно ответил на недоуменный взгляд.

— Нет, ну целый год… и хоть бы что, — улыбнулся Кирилл.

Шурка оттаял. Крепкое рукопожатие, похлопывания по плечу. Жалобно захрустела сухая лапша, придавленная в порыве чувств. Ничего не изменилось: Шурка, бессмертные тапки, «сухой паек». Даже лыжные палки, забытые старыми соседями, по-прежнему стояли в углу.

— Давай, заходи, — Шурка закрыл двери и зашлепал на кухню. — У меня тут небольшой погром, так что… — словно в подтверждение слов на кухне зазвенели кастрюли.

Кирилл осмотрелся. Знакомая квартирка выглядела немного уныло. Никаких ковров, гардин, занавесей. На полу вдоль стен вытянулись ряды сумок, узлов, связки одежды. Из коридора пропал внушительный торшер. От старых часов на стене остался маленький пыльный след.

Только на кухне еще теплилась жизнь. Шурка что-то искал в баночках, то и дело обжигал пальцы, заглядывая в кипящую кастрюлю, в общем, танцевал вокруг плиты. Из-под стола выглядывал Лекс — лохматый рыжий кот — самое преданное и одновременно самое наглое существо в доме. Дворовой беспородный, он появился у Шурки сразу после переезда и с первого дня, как мог, разнообразил скучный быт: воровал со стола, ронял цветочные горшки, обрывал шторы, но всегда разрешал почесать за ушком и честно питался гречкой вместе с хозяином во времена безденежья.

— Садись, — Шурка продолжал колдовать над кипящей кастрюлей. — У меня тут… ну сам видишь.

— Специализацию меняешь? — улыбнулся Кирилл.

— Сменишь тут… — буркнул. — Ты когда-нибудь борщ варил?

— Такой красный? — Кирилл продолжал ехидничать, Шурка и борщ — почти басня.

Великий кулинар на секунду замер.

— Томат, блин… — движения стали судорожными, появились извлекаемые из холодильника банки.

— Эк все запущено, — Кирилл успел устроиться на старой облупленной табуретке. Чехол с инструментом он поставил в единственный свободный угол. — А где Анька? Что ж она тебя на хозяйственный произвол…

— Да у подруги, — отмахнулся Шурка.

Кирилл насторожился.

— Поссорились, что ли?

— Ну почему сразу поссорились? Нормально все. Просто попрощаться отправилась. — Шурка на секунду прекратил поиски, выпрямился. — Мы ж это… уезжаем.

Вот оно: зарытая собака, грустный Борман и потерянный алтын. Чтобы Шурка просто так, на пиво с орешками позвал? Два раза, и кованым сапогом по тому самому месту! Все в его духе. Сейчас еще сделает вид, что уже говорил на днях.

— Куда уезжаете? — выдавил, наконец, Кирилл.

— В Дзержинск… — Шурка чуть погрустнел. — У Ани там родители, знакомые, обещали с работой помочь… И я что-нибудь найду.

— А когда… выезд?

— Через два дня. Билеты уже взяли, завтра будет машина — вещи отправить. — Шурка наконец прекратил свои кухонные поиски, махнул рукой. — Ладно, будет суп… с капустой.

Кирилл молчал. В комнате потемнело — случайное облако наползло на солнце — голубой цветок конфорки стал чуть ярче. Шурка уедет. Наверное, навсегда. Едва ли их можно назвать друзьями, да и последний год — врозь. Но все же. И ладно бы остальное шло хорошо…

Уже второй год Кирилл жил, чем придется: полставки сторожа в старом ДК, два полуживых пионерских проекта, редкие выступления в дешевых барах по вечерам. Сессионный музыкант? Конечно! Он уже начал забывать, как выглядит настоящая студия. Поначалу искал, бегал, звонил — достал всех знакомых. Потом успокоился: «Все изменится… Большой прорыв, да… Он наступит скоро, надо только подождать». А пару месяцев назад в переходе за ДК металлургов стал появляться уличный гитарист. Так бывает, когда «стыдно» и «страшно» отступают перед «холодно» и «хочется есть».

Сегодня все сошлось: новый семейный Шурка со своим переездом, умница Алиса с дипломом и работой. Словно все вдруг осознали, бросили детские мечты, достигли чего-то, а он остался. Один. Без денег и перспектив. А впереди зима.

Кирилл мотнул головой, отгоняя наваждение. До чего жутко сложилось. Сейчас не хватало только поддаться, раскиснуть, пожалеть себя. Он всегда знал, чего хочет. С первого дня, с тех пор, как бросил институт, помнил, что делает и зачем. «Просто сейчас такое время, это пройдет», — повторял, словно заклинание.

Рядом что-то зашуршало, лязгнуло. Кирилл окончательно пришел в себя. На огне стоял пузатый, чуть закопченный чайник, Шурка рылся в низком шкафчике, очевидно, опять в поисках чего-то съестного.

— Жалко, конечно, — буркнул через плечо. — Новый город — куча проблем, хотя… Ага, вот! — Из недр буфета появилась мятая пачка чая.

— Зеленый? — Уныло спросил Кирилл.

— Угу, — с энтузиазмом кивнул хозяин.

— Гадость…

— Сам ты гадость! — ответствовал ценитель. — Зеленый чай — напиток императоров. Тонкий аромат, неповторимый вкус, свежесть… — Не переставая разглагольствовать, Шурка с торжественным видом рассыпал крупные листья по глубоким, внушительного вида чашкам. Торжественность немного страдала от того, что «мастер» чайных церемоний нещадно потрошил полупустой пакет, почти по локоть засовывая руку внутрь.

Чайник вскипел быстро. На маленьком столе появились нехитрые бутерброды. Шурка принялся разливать кипяток, потянуло чем-то острым и терпким.

— Уж извини, сегодня только чай, — он замер, вдыхая аромат, — у меня тут сухой закон… с некоторого времени. Завтра попробую собрать кого-нибудь. Зайдешь вечером?

— Конечно, — кивнул Кирилл. Вот так они с ребятами не собирались уже чертову уйму времени. Интересно будет глянуть на всех, пусть даже повод не самый радостный.

Шурка вернул чайник на плиту, остановился посреди кухни, вытирая руки о маленькое вафельное полотенце.

— Дай вспомню… твой фендер? — кивнул на гитару в углу.

— Он, родимый.

— Это хорошо, — сел за стол напротив. — Идешь сегодня куда?

— Да так, — Кирилл вдруг замялся. — Есть тут одно место…

— Ладно, неважно, — Шурка вдруг стал серьезным. — Я ведь тебя не только на чай с печеньками позвал. Помнишь Димку Шолохова?

Кирилл на секунду задумался, отрицательно мотнул головой.

— Ну такой бородатый, — стал объяснять Шурка, — знакомец мой. Он еще «Боевой стимул» собирал. Они тогда в «Бригантине» терлись.

Группу Кирилл смутно припоминал. Рядовой пионерский коллектив, с первого дня державшийся на одном энтузиазме. Пара мелких концертов по местным клубам, чья-то хвалебная рецензия. Конец таких проектов слишком предсказуем. Но кто там играл, и чем сейчас занят загадочный Димка, Кирилл не знал.

— В общем, он сейчас новый состав собрал… — заговорщически продолжал Шурка, — надумали у нас фолк поднимать. Правда, теперь по-взрослому.

— Прям так и сказали? — улыбнулся Кирилл.

— А ты пошути мне, — продолжал Шурка. — В них кто-то серьезно вкладывается. Представь, свежесобранный коллектив за два месяца находит базу, забивает три концерта в приличных местах и выходит на студию.

— Круто, но что мне в связи с этим?

— А то! На студию-то они вышли, а материала — почти ничего. Начали писать, что есть — не звучит. Вот тут и понеслось… — Шурка отхлебнул из чашки. — Кинулись направление менять, выгнали кого-то, решили состав акустикой усиливать.

Кирилл весь подобрался.

— В общем, — Шурка сделал еще глоток, — на днях я сосватал им Штокорева — до сих пор с флейтой носится — будет дудеть им во все места. А еще обмолвился, что есть у меня доброволец-классик, чуть ли не рок-бард…

Кирилл даже дышать перестал, просто уперся недоверчивым взглядом в неожиданного благодетеля. Шурка никогда ни с кем его не знакомил, на год вообще пропал с горизонта, и вдруг такая удача!

— Ну так что? — ухмыльнулся интриган. — Есть у меня доброволец?

— Спрашиваешь! — вскинулся Кирилл. — Да я… здесь ведь… да ты не представляешь, что…

— Так, рано ожил! Береги дыхание, — напомнил Шурка. — Там ребята серьезные, так что протирай свою старушку. Будешь чесать, как на расческе, — и говорить не станут.

Он был прав, конечно. Терзать три аккорда и орать страшным голосом про незадавшуюся жизнь — это в подъезд. Работать в серьезном коллективе, записывать материал на студии — совсем другой уровень. Но Кирилл знал свои способности. Знал и верил. Это мог быть тот самый Большой Прорыв, хороший шанс вернуться в движение, а значит, дальняя перспектива на «хлеб с маслом» — возможность жить благодаря своему творчеству, а не вопреки ему.

Когда Кирилл выбрался от Шурки, на улице уже горели фонари. Бледное солнце спряталось за высокими крышами, собираясь вскоре оставить город искусственным огням. Осень наступала стишком быстро. Потянул холодный ветер, Кирилл поежился, на ходу чуть поднял ворот. Сегодня еще предстоит пройтись по городу.

Несколько пустых унылых дворов — и маленький спальный район закончился. Прошагать еще две остановки вниз, вдоль трамвайных путей, и впереди — старый городской пруд. Широкий, пустой, словно большое мутное зеркало в каменной оправе набережных плит. В городе не было настоящей живой реки, быть может, к лучшему, иначе чистое русло быстро превратилось бы в тяжелый мутный сток. Ведь большой город — другая жизнь: грубая, искусственная, временами чуждая природе. Жизнь каменных полей, стальных лесов, железобетонных гор. Рукотворная, непервородная, но все же.

На другой берег вел широкий мост. Это было не аккуратное декоративное чудо из детского парка. Громоздился грубый тяжелый монстр на бетонных сваях с двухполосной магистралью на спине. Кирилл шел, почти не глядя по сторонам, не касаясь литых чугунных перил. Уже стемнело. Только высокие фонари вдоль дороги упрямо старались продлить короткий осенний день.

По ту сторону моста начинался другой маленький жилой район. Узкая дорога превращалась в бульвар, вдоль которого тянулись нестройные кварталы пятиэтажек, административные корпуса, скучные коробки магазинов и аптек. Чуть вдалеке светили окнами многоэтажные панельные дома.

Кирилл шел быстро и уверенно. Глаза рассеянно улавливали ряды тяжелых шумных автомобилей, беспокойные тени бегущих мимо людей. Он видел все, но смотрел сквозь. На лице то и дело появлялась тихая полуулыбка. Он знал — сегодня дрогнул мир, сдалась система, разорвался жуткий заколдованный круг. Что с того, что весь день он почти не ел? Кого волнует, что в проклятых кедах мерзнут ноги? Все это было и раньше. Он терпел, работал, верил — и мир поддался. Скоро все изменится.

В таком мечтательно-боевом настроении он подошел к маленькой мощеной площади. Раньше здесь был зеленый парк, но место отдали под застройку, и вскоре от большого сада остались лишь несколько старых тополей и каменный пятачок с вычурной чугунной аркой. Аккуратный проспект огибал площадь с двух сторон и тянулся дальше. Прямо перед дорожным кольцом зияла в тротуаре темная нора подземного перехода. Грубые каменные ступени уходили вниз, больше напоминая спуск в заброшенный каземат.

Кирилл остановился. Казалось бы, чего проще — сделать шаг, в который раз спуститься вниз. Но он медлил. Внутри шевельнулся цепкий острый страх. Обожгла мысль, что где-то здесь — конец, предел, и дальше ничего не будет. «Еще один раз… последний», — уговаривал Кирилл себя. Холодный ветер подул в спину, словно подталкивая. Осталось собраться с духом и шагнуть вниз.

Гладкие стены, облицованные грязно-белой плиткой, несколько тусклых светильников вдоль низкого свода. Словно прячась от холода и сквозняков, в угол забился крошечный газетный киоск. Кирилл остановился у стены под бледной люминесцентной лампой. Рядом — неразборчивое граффити: то ли паровозик в огне, то ли Цой все еще жив... Поношенный чехол упал на землю, Кирилл поправил ремень на плече, тронул струны — простой перебор, чтобы размять замерзшие пальцы.

Мимо пробегали редкие прохожие. Кто-то с интересом поглядывал на чудаковатого парня с гитарой, но в основном все спешили по своим делам.

Что играть? Кирилл почти не задумывался. Пусть другие терзают инструмент, перебирая затертые хиты отечественных «легенд». Он давно ушел от пустых трехаккордных песен. Не опустится и сейчас, пусть даже потеряет от этого в сегодняшнем «заработке».

Вскоре в старом чехле под ногами зазвенела мелочь. Девочка-подросток — дитя цветов, сплошь из джинсовых заплат, бисера и растрепанных волос — долго слушала сложную нагруженную композицию и в конце с виноватым видом достала из кармашка полжмени мелких монет. Откликались и другие, чуть более имущие ценители, но редко, куда как редко…

Там, наверху, ночь вступала в свои права. Маленький район понемногу отходил ко сну. Откуда-то к переходу приближалась шумная компания. Забористый мат и выразительный низкий хохот яснее слов говорили о количестве выпитого. Толкаясь и гремя бутылками, молодые люди затопали по переходу. Короткий момент тишины взорвал удар, послышались хруст и низкий звон. Холодный ветер подхватил эхо удара, понес дальше, теряя его среди узких улиц и унылых дворов. Небо, сплошь затянутое мутными тучами, нахмурилось — на землю упали первые капли.