Поэт, журналист, художник Альфред Гольд был достойным сыном своего времени. Волей судьбы и собственных устремлений он оказался в самом центре грандиозных событий — наступала эпоха освоения Тюменского Севера.

Наверное, все-таки придут в мир мудрые историки, не перекройщики фактов, не угодники конкретной власти, а настоящие исследователи. Может быть, они объяснят, как могли сосуществовать почти век два несовместимых потока в одном русле: бескорыстные энтузиасты, твердо верившие в светлое будущее и готовые на любые испытания ради осуществления своей мечты, и темная армия чинуш, засевшая в мягких высоких креслах, полчища хапуг, зажимающих средства, отпущенные на великие стройки. В одно и то же время, чуть ли не рядом с победно взметнувшимися в небо нефтяными вышками чернели сторожевые вышки ГУЛАГов.

Гольд безоглядно шагнул в пестрый круговорот противоречий. Будучи спецкором салехардского радио, он увидел здешнюю северную жизнь со всех сторон. Гольд узнал и полюбил людей, мужественно взваливших на свои плечи тяжелый груз первопроходцев. Среди них нашел он друзей и героев своих будущих книг. Но ему открылась и другая сторона северной жизни. Бесхозяйственность, грубые нарушения в экологии, равнодушие к нуждам коренного населения — это тоже не ушло от острого журналистского пера. Как известно, для такой правды в то время места в советской прессе не было. Не поддается пониманию, как Фреду удавалось открыто говорить, бить неоспоримой логикой фактов. Его честность, смелость и искреннее стремление преодолеть недостатки не позволяли противоречить. Доводы и тон ошеломляли даже маститых оппонентов. Слова шли из глубины сердца, и в голосе была боль.

Так жил и работал Гольд, человек из племени творцов нового и такого желанного мира. Человек, действенно воплотивший в себе идеал строителя коммунизма. По-существу, это был платоновский герой. И никакие путы лживого времени не могли препятствовать его движению к цели. В своей вере и энтузиазме Гольд был не одинок. Журналист и поэт Борис Марьев, тоже свердловчанин, первый рванул на знаменитую Качканарскую стройку. Он регулярно привозил в редакции «мешок» горячих новостей и снова мчался в командировку. Эта тема, по существу, стала стержнем его творческой жизни, находила отражение в поэмах, он выходил с ними на площадки, подмостки. Теперь это звучит неправдоподобно, но тогда марьевские выступления становились центром всеобщего внимания.

По-разному принимали люди эту лаву многообещающих событий. Будущее было так ярко и близко, что притягивало и побуждало принять участие даже тех, кто еще вчера не помышлял о подобных стремлениях. С верой в масштабы северных строек приехал в Тюмень Александр Гришин, уроженец Украины, выпускник Ленинградского университета, поэт. Его стихи привлекали лиризмом и настоящей искренностью. Он тоже всем сердцем поверил в светлую перспективу и откликнулся на события поэмой, посвященной нефтегазовой индустрии. В Тюменском краю он встретился с Гольдом…

Скольких тогда зажег огонь близкой победы! Но именно Гольд практически шаг за шагом и плечо к плечу с такими же работягами неукротимо покорял и обустраивал тундру. Здесь он почувствовал вкус исследователя человеческого духа. Здесь родились книги его публицистики, лучшие строки его поэзии.

Как ни странно звучит, Гольд был готов к своей миссии задолго. Он никогда не жил легко. Родился он в дальневосточной глубинке — на станции Бурея Хабаровского края в 1939 году, и вскоре семья переехала на Урал, в Свердловск. В начале войны отец, школьный учитель, ушел на фронт добровольцем, заботы легли на плечи матери. Видя трудности, Фред к шестнадцати годам стал искать работу, побывал разнорабочим-сезонником в геологических и топографических партиях, шофером в строительном тресте и даже художником-оформителем, так как всегда рисовал. Доучивался в вечерней школе. Вот тогда-то он получил свой первый трудовой опыт. Потом был Ангарск, где он работал монтажником. Вернувшись в Свердловск, устроился уже электриком на завод. Довелось ему и поплавать в Тихом океане матросом на рыболовецком траулере. Его манили странствия и поиск открытий, что неотступно вело его к той цели, которая соответствовала его натуре и к которой он в конце концов пришел.

Склонный к обобщению и анализу прожитого, он рано научился смотреть в глубь происходящего. И Фреда потянуло на исторический факультет. Он тогда еще не был Гольдом — это его литературный псевдоним. Альфред Генрихович Гольденберг — с такой фамилией пойти на исторический факультет было уже поступком. Истфак Фред закончил успешно.

После первой же публикации стихов в областной молодежке «На смену!» Фреда приняли в литературное объединение, которым руководил поэт Николай Куштум. Было тогда дебютанту 18 лет. Потом пошли публикации в журналах, в коллективных сборниках, и вот наконец первый самостоятельный сборник Альфреда Гольда «Мост» (хотя и в коллективной обойме под одной общей обложкой). Такой вот подарок к 30-летию. А в запасе было уже несколько папок стихов. Сдержанное отношение к личным проблемам и выдержка Фреда помогли ему перетерпеть тягостные процедуры, предваряющие принятие в Союз писателей. Это свершилось лишь в 1987 году, когда ему было уже 48 лет. К тому времени у него уже вышли сборники стихов «Красная луна» (1975), «Дерево тревоги» (1985), книги публицистической прозы «Надым» (1982), «Полярные встречи» (1984), «Десант на Ямбург» (1987). Последним прижизненным изданием стал «перестроечный» сборник стихов «Колесница» (1991).

В Средне-Уральском книжном издательстве Фред теснее всего был связан с краеведческой редакцией. Туда он носил рукописи о своей северной одиссее. В литературной редакции, где я тогда работала, готовились к выпуску его поэтические сборники. К сожалению, мне с Фредом как с автором работать не пришлось. У нас с ним были просто добрые отношения и очень редкие встречи.

Где-то в конце лета 1981 года Фред заглянул в редакцию. Я была одна, как всегда задержалась. Он взял стул, сел напротив. Я приготовилась к какой-то новости. И он заговорил: «Слушай! Я освободил своих потомков от гнета проклятой пятой графы, не погрешив против истины, — он взглянул на меня с усмешкой. — Непонятно? Теперь сын мой не Гольденберг, а Златогоров. Видишь, фамилия-то осталась подлинная, только в русском переводе».

Острая льдинка кольнула в сердце. Какую же боль носил в себе Фред! И для скольких еще эта «пятая» стала черным знаком препинания, тормозом в судьбе!

Тормозов на пути Гольда встречалось немало, об этом уже сказано. Подлинную радость он испытывал, выходя к людям со своими стихами, в которых он, как в исповеди, мог открыть свои заветные желания — как сделать жизнь лучше. Фред всегда понимал, что только в стихах он может выразить всю глубину наболевшего. Именно в стихах вызревал мыслитель, пропускающий через себя связь времен. Собранный им «очевидческий материал» помогал ему видеть все масштабно.

Победы его не успокаивали. Он видел, какими жертвами все дается из-за бездумного и варварского отношения к природе, к коренному населению, потому что главенствовал принцип: цель оправдывает средства. Молчать было уже невозможно, а кидаться на штыки цензуры было бессмысленно. И тогда Гольд обратился к выверенному веками жанру иносказания. Античные мифы позволяли говорить обо всём и всё. Опираясь на почву древних событий, Гольд выстроил сюжет о судьбе средневекового художника. Так родилась на свет поэма «Алтарь Иеронима Босха» («Сад земных наслаждений»). Написал он ее на Ямале — в том самом белом безмолвии. На дворе был 1977-й год. Время самое-самое — чистое болото.

Удивительно и прекрасно, что разоблачение современного застоя советской поры, выраженное в иносказании, было тогда понято любой аудиторией (кроме цензуры!). Выступления автора принимались восторженно, особенно молодыми, с которыми он работал на «северах». Он был своим — такой же работяга, болеющий общими проблемами, простой и открытый. В беседах и стихах, в своих репортажах Фред находил слова, достающие до каждого сердца. Он не был откровенным нараспашку, но в отношениях с людьми проявлял такую доверительную открытость, что к нему, как к магниту, тянулись многие.

Поэма вышла в сборнике стихов «Дерево тревоги» в 1985 году, когда партийное бдение было еще весьма чутким. Философское осмысление зигзагов нашей истории позволило автору встать над временем. Его поэма звучит в унисон нашей теперешней неразберихе. И жаль, что до сих пор это произведение не оценено по достоинству, о нем просто не знает современный читатель. Может быть, самым справедливым было бы издать «Алтарь Иеронима Босха» отдельной книгой — отдать долг поэту.

Вечный кочевник, он по себе выбрал и спутницу, и они вместе обживали Тюменский Север. Около 20 лет было отдано Ямалу — с начала 1970-х. Летопись Гольда пошла от самых истоков зарождения города Надыма, освоения газового месторождения Медвежье, обустройства Ямбургского.

Жена Гольда Лариса Юрьевна не сразу приняла такой поворот судьбы — ехать в неизвестность с сыном-школьником. Но и надолго расстаться с любимым человеком она тоже не могла. Поехала — из большого столичного уральского города в полную неизвестность. Их кровом стала барачная комнатушка в восемь метров. Увидев стены своего нового жилья, схожего с вагонным купе, она, наверное, вначале посомневалась в правильности своего решения. Но осталась. И потом никогда не жалела об этом. Ей сразу же предложили работу в тресте. Решилось и с учебой.

Лариса разделяла с Фредом все радости и тяготы жизни. При любых обстоятельствах у Фреда был надежный тыл — семейное гнездо. Это особенно дорого, когда за стеной барака — безмолвная пустошь. В окно Гольду виделась такая картина: «Посреди пустоши, контрастируя с белизной, пестрело убранство могил кладбища… Во дворе — с сараями, уборными — тесовые короба с отводами теплотрассы, горы угля и шлакоблочная котельная посредине. Из котельной черным обелиском торчала труба, пускающая в серое небо жидкий вонючий дым… А далеко на горизонте виднелись ярко очерченные вершины Полярного хребта, чуть ниже — синие макушки утопающего в снегах леса. Торжественным и печальным показался мне этот вид, повеявший на душу смутным предчувствием необоримой притягательной силы».

Беспокойная жизнь поэта во многом зависит от того, кто рядом. Если его спутница — понимающий верный друг, тогда можно преодолеть любые беды. Об этом немало сказано. И Гольд это всегда чувствовал. Дом-комнатушка дышал радушием и гостеприимством. Хозяин мог совершенно без опаски ввалиться с друзьями. Стол как-то быстро организовывался.

Обжитое уютное гнездышко не имело долгой прописки, опять надо было собирать чемоданы, куда-то лететь или ехать, привыкать к новому крову. Бывало, жили и наездами. Уезжая в отпуск, иной раз думали: навсегда! Но Гольду опять звонили, звали. И он не мог отказаться. Предложили стать собкором по Уренгою. Фред спросил жену: «Поедешь в Уренгой?» — «Ну конечно, поеду», — был ответ. И опять Ларисе нужно было звонить, договариваться о работе для себя, она была специалистом в деле строительства и работала в разных трестах.

Сын Владислав дорос до армии. Вернувшись, женился. Через год родилась в семье Гольдов внучка — Женя Златогорова. К слову, она гордится своей красивой фамилией. Молодые тоже заявили: хотим на Север. Фред тогда писал книгу про Ямбург, и дали семье четырехкомнатную квартиру в Уренгое — в приполярной тундре. Там когда-то ютились первооткрыватели Уренгойского газового месторождения, занявшие заброшенные бараки лагерников, строивших «Мертвую дорогу». Первопроходцев ничем не остановишь!

Прямой участник северных событий, Гольд органично слился с неукротимой массой «мужиков с проволокой вместо нервов» — освоителей Тюменского Севера. Он, как и все его боевые сотоварищи, по праву чувствовал себя на этой земле хозяином, который за все в ответе.

Но грянула перестройка. И в этой сумятице и политической свалке 1990-х потерялся стержень и смысл всех еще недавно грандиозных масштабов. Перемены кровно коснулись каждого, кто положил судьбу и жизнь на созидание. Шла разруха. Гольд встретил перестройку на Севере, ощутив накат «дикого рынка» во всех сферах жизни. Издательства повыкидывали тему Севера, которая когда-то их кормила, «заполонив свой возок порно-детективной продукцией». Трудяги остались без внимания не только государственных мужей, но и общества. Пошли другие страницы летописи. С горечью Гольд писал: «В переворотную пору я почувствовал себя настолько обкраденным, настолько лично оскорбленным, что испытал только одно желание… замкнуться в себе… Однажды в сердцах уложил в стол накопленный за восемнадцать зим и лет очевидческий материал, обозвал это лежбище «полярным погостом» и отлетел на Большую землю…» Гольда разрывали чувства отчаяния и вины перед людьми, о которых он еще не все успел сказать и которых теперь фактически бросил.

Теперь его собеседником-оппонентом стал телевизор. Гольда трясло от бессилия что-либо изменить, возразить, противопоставить щедрому пустозвонству. Хотя он не был баловнем и поклонником прежнего режима. Он хотел перемен, но не разрушения.

Видимо, варварская ломка системы, сокрушение всего ценного и доброго, что сработали руки гольдовского поколения ради будущего, в которое эти люди искреннее верили, — все ужасы разрухи грозовым разрядом прошли сквозь сердце Гольда. И оно не выдержало. Умер поэт в апреле 1997 года.

Прошло 15 лет, как нет Фреда. Народилось целое поколение, хорошо знакомое с техническим «сервисом» — сотовые телефоны, компьютеры, Интернет, — к сожалению, отдаленное от книг. Неузнаваемо изменились Екатеринбург, Салехард, Надым, поражающие новизной архитектуры, — есть, что показать именитым гостям. И наверняка Гольд бы поразился лесу небоскребов, мостам и новым развязкам.

Вместе с тем мы живем в атмосфере все тех же посулов, обещаний, баррикадных стычек, затянувшейся политической путаницы. Мы по-прежнему спорим, кто виноват и куда идти, что дала и отняла перестройка. Объявляем голодовки, а некоторые просто голодают, потому что остались не у дел, не могут найти работы. Культура тоже вытолкнута на рынок. Все это отвлекает и уводит от главнейших проблем, которые на сегодняшний день остаются острыми. Приглушен интерес к библиотекам. Как-то очень обособились творческие союзы, переродились издательства. А многие просто приспособились. И пошли дорогой конъюнктуры и самоподачи.

Может, этим и объясняется то, что не сразу нашлась книга одного из лучших уральских поэтов. Поиск его изданий привел нас в маленькую библиотеку-филиал на Химмаше — в рабочем районе на окраине Екатеринбурга. Двухтомник, выпущенный на средства северян в том же 1997 году, оказался посмертным и последним изданием стихов Гольда. И… последовала пауза. За все пятнадцать лет опубликовано всего лишь несколько скудных подборок, о которых почему-то ничего не было известно жене поэта. По ее словам, была единственная публикация «в какой-то центральной газете» по случаю семидесятилетия.

Лариса не скрывает того, что давно ощущает себя в вакууме одиночества — не с кем поделиться воспоминаниями. Вот на следующий год Фреду исполнилось бы 75! Семья в полной растерянности: «Куда податься, к кому обратиться за советом и помощью, чтобы отметить как-то эту дату, неужели Фред этого не заслужил?»

Редакция «Проталины» начала собирать материалы о творчестве уральского поэта. Предварительно мы решили по телефону связаться с Союзом писателей, чтобы ознакомиться с его творческим «досье».

— Минуточку… — раздалось в трубке, и после деловой паузы нам спокойно пояснили: — А вы знаете, досье-то Гольда нет… Сколько ведь прошло!

— Как нет, куда могли деться такие важные документы? Вот нам они сейчас очень нужны!

— Ну… Трудно сказать, возможно, потерялись во время ремонта.

Точно такой же ответ получили мы в этом солидном учреждении в отношении другого поэта, Владимира Назина. Его досье тоже потерялось по время ремонта.

И тогда мы стали связываться с северянами. Откликнулся из Надыма Махмут Абдулин, один из друзей Гольда, с которым вместе работали. Он выслал нам свои воспоминания, но добавил: «Фото только одно черно-белое есть у меня, выслать не могу, сам дорожу». И дал екатеринбургский телефон сына Гольда.

На все наши звонки этот номер глухо молчал. Пришлось опять позвонить в Союз. Прозвучал женский голос: «Так они с той квартиры давно съехали, новым адресом и телефоном мы не располагаем». И пошли мы по друзьям-товарищам. И вот нашли.

Лариса Юрьевна сейчас полна заботой о семье сына, где растут гольдовские потомки. Сама она живет в своей маленькой квартирке на первом этаже с рыжим найденышем-котенком Персиком. Окна выходят на юг, но в комнатах почти всегда сумрачно, затеняют деревья и дома через дорогу. Это задерживает рост рассады, с которой хозяйка возится на балконе, готовясь к садовой эпопее. Гольд очень любил свой сад, что на самом берегу протоки Пышмы за городом Березовским. Там он рисовал, отдыхал душой последние годы. Теперь его работы заняли место на пианино, над диваном в городской квартире, на книжных стеллажах. Рядом на стене расположилась галерея собственных рукодельных картин Ларисы на мотивы художественной классики — вышивка крестиком. Сразу чувствуется творческий дух этого дома.

Лариса не сразу нашла в себе силы притронуться к архиву мужа. Только через несколько лет после его ухода она стала разбирать папки и целых полгода приводила все в порядок.

Звонку из нашей редакции она обрадовалась. Очень волновалась, когда мы пришли. Получился теплый разговор. Лариса доверила нам черновики Гольда и самые любимые фотографии.

Еще по телефону, узнав о нашем визите, она шутливо предупредила: «Смотрите в окна первого этажа, я вам махну!» То есть на этом пути было трудно заблудиться. Помахала она нам и на прощание, как провожают кого-то из близких.