Срывая корку с мандарина,

Зажмурюсь: маленькой была —

Сквозь тонкий дождик серпантина

От елки тонкая игла

Просвечивала. И качался

На длинной нитке красный шар,

А новый год не начинался,

Пока оранжевый пожар

На блюде в маминых ладонях

Не вспыхнет и рука не тронет

Бочок рождественского дива:

«Да будет девочка счастливой!»

В неразберихе следствий и причин

Я не ищу ни смысла, ни ответа.

Еще никто, ты слышишь, ни один

Не возвращал мне сердца и портрета.

И потому, а может, вопреки

Тому в моей пустой темнице

Рассветный луч живет и золотится

То на ресницах, то в конце строки.

На коротком своем веку

Все успеете: дать и взять.

Золотую мою строку

Будет некогда

Прочитать.

Уже давно с бездомным псом дружу,

Я вместе с ним по улицам кружу,

Гляжу на окна первых этажей,

Кормлюсь из рук знакомых сторожей.

К моим друзьям заходим на часок,

Толкуем о житье через порог.

Вильнюс

Вот домики под красной черепицей,

Кустов сирени стройные ряды.

Вот мост крутой,

Спуститься и напиться

С ладоней убегающей воды.

Опомниться — и мчаться без дыханья

С горы высокой к замку Гедимина,

И сердце, вздрогнув, биться перестанет

От тихого далекого: «Ирина...»

А вот и я. Не вопреки стыду,

Не вопреки соблазну тупика

Я здесь. Не в лихорадке, не в бреду

В твою ладонь плывет моя рука.

Я знаю: перекрестки, льды, мосты…

И дальше — узы, шлюзы, чувство долга.

Но у тебя — и это знаешь ты —

Есть только я. И только я. И только.

Наступлю на уголек —

Загляну на огонек

К нелюдимой и скупой

Нашей памяти с тобой.

И вопросом не спугну,

И не стану рвать на части.

К темной жилке на запястье

Лбом горячечным прильну.

Тихи замужние соседки,

И веселы холостяки

Многоэтажной нашей клетки.

А я живу, как чиж на ветке,

Устоям дома вопреки.

Весь дом накормлен, отутюжен,

А у меня в гнезде содом:

Весь вечер грею птичий ужин,

Чтоб накормить чужого мужа —

И помахать ему крылом.

Вдоль фонарей по улице прямой

Твоя дорога — из дому — домой.

Две женщины застыли у порога:

Одной — еще строка, другой — морока.

Неисправимый лунный полуночник,

В тот час, когда погасли все огни,

Твоей души мучительный подстрочник

Я прочитала. Бог тебя храни.

Живем: то грешники,

То судьи,

То дуло, то ладонь

К виску.

И караваны наших

Судеб

В песок уходят

По песку.

Ты думаешь, я пленница тоски:

На грошик веры, на пятак надежды.

А вот и нет. Я не осталась прежней

И не сжимаю горькие виски.

Ты думаешь, что мне покоя нет,

Нет утешенья. Все не так, иначе.

Моих ночей сиротский силуэт

В твоих ночах уже не замаячит.

Ты копил мою усталость,

Ты копил мою незрячесть —

Ты богат. Но мне досталось

Больше: я в тебе осталась.

На ладонях — тихой кожей,

На груди — щекой горячей,

На губах — послушной дрожью,

В сердце — маленькой прохожей.

Как странно,

странно,

странно:

не увижу

(изгиб руки, лица родной овал)…

Я знаю, не смертельно это,

Выживу.

От этого никто не умирал.

Как скоро,

скоро,

скоро

настигают

неверие — отчаянье — покой.

Смертельней нет — почувствовать

самой:

От этого никто не умирает.

Уже на донышке чернил,

И перышко скрипит и гнется,

И ничего не остается

Наутро от последних сил.

И полумертвая строка

Полуживую рвет бумагу,

И ловит левая рука

Щеки недождевую влагу.

Тень на ясный день наведу:

Правильную жизнь поведу,

Праведную — губы сведу

В кроткую улыбку. Пройду

Мимо окон и до угла,

Не подняв больного крыла,

Не вдохнув чужого тепла.

Если вспомнишь, скажешь:

«Была».

О, как звезда над домом высока!

Сегодня я впервые без оков.

И только боль в плену черновика.

Но что вам до моих черновиков...

Не спи, любимый, эта ночь — твоя,

Она свечу сожжет до половины,

И памяти неровные края

Спасительным затянет стеарином.

Не спи, пройди по улицам, где я

Еще живая и смеюсь некстати,

Где сердца вековая колея

Шальную петельку проклятий и объятий

Затягивает. Вопреки свече

И лунному лучу войди в потемки

He-памяти своей — и встань в сторонке

От женщины с голубкой на плече.

Не спрашивай, откуда и зачем,

Не жди ни тайных знаков, ни ответа.

Останется с тобою до рассвета

Та женщина с голубкой на плече.