Дерзкий прыжок и невероятное возвращение ноги

Иронический опус в духе фэнтези

Среди пособий, издаваемых фирмой «Пикчерс анимелз», внимание специалистов привлекали плакаты, с удивительной достоверностью изображавшие быт и нравы первобытного общества среднего палеолита, а также флору и фауну той же геологической эпохи. Ученых больше всего поражали натуралистические детали, которые создавали впечатление, будто они получены, что называется, из первых рук, будто художник рисовал с натуры. Досужие журналисты даже поминали фантастическую повесть Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов», в которой фигурировал художник, побывавший в прошлом Земли с помощью машины времени. Впрочем, в ту пору, а случилось все это каких-то семь-восемь лет назад, происшедшее событие никоим образом не связывали с открытием мю-поля в лабораториях «Грос стейтс нейви гредюэнт скул». Экспериментами по данной тематике занимались Питер Верти-Прах и его ассистент Теофил Менеджер.

В архиважнейшей информации, обнародованной физиками центра, говорилось, что мю-поле хотя и пронизывает Вселенную, но особенно наглядно проявляет себя вблизи биологически активных планет. Само собой разумеется, открытие экспериментаторов перевернуло устоявшиеся представления о строении Вселенной, о пространстве и времени, без которых невозможно существование материи.

Уже через год после публикации эти ученые обнаружили вихреобразные разрывы в многослойном движении поля и даже… Да, именно тогда появились предпосылки соблазнительной возможности проникновения в обратный поток времени, обусловленной… Однако цифры и формулы не могут объяснить, почему первым в неизведанное проник не ученый-исследователь, а безвестный дотоле художник-анималист Чарльз У. Террикон. Добавим лишь, что новейший силовой вездеход, способный рассекать временной барьер сопредельного мира, появится только через девять лет после его перехода из нашего мира в тот, где художником были задуманы первые плакаты для «Пикчерс анимэлз».

Да, господа, да! Только через девять лет после благополучного возвращения экспедиции Питера Верти-Праха, которая доставила фильм и первые снимки синантропов, общество узнало некоторые подробности дерзкой акции своего соотечественника. Однако именно эти подробности и преподнесли загадку. В газетах появился снимок редчайшего экземпляра древнего хомо, тем не менее, живущего одновременно с нами. Ну хорошо, как бы живущего. Вот он, как живой. Еще не вождь в современном понимании, но примат, по всему своему виду, сделавший первый шажок к тоталитарной, как нынче говорят, власти. Да, вот он стоит сутулый, с мощной волосатой грудью и маленькими злыми глазками, которые прячутся под огромными надбровными дугами низкого покатого лба; стоит сей фрукт возле пещеры, сжимая в правой руке тяжелую дубину, а в левой — массивное ожерелье. Обращаем ваше внимание на то, что среди деталей украшения прежде всего бросаются в глаза револьверные гильзы, зажигалка «Тойоти-Кейси», фломастеры, выпускаемые дочерним предприятием фирмы «Пикчерс анимелз», и перочинный нож. И это еще пустяки! В центре композиции помещен серебряный доллар в окружении монет центового достоинства!

Сразу возникает вопрос, откуда взялись монеты, гильзы и все прочее? Появилось предположение о проникновении неких гостей в «потусторонний мир» (любимая шуточка газетчиков) — оружейных корпораций или членов общества «Винчестер — друг человека». Однако как те, так и другие сразу отвергли подобные домыслы, пояснив, что у них непочатый край дел на Земле эпохи нынешней. Вот так! Да и мистер Верти-Прах отметил в своем интервью после первой испытательной экспедиции на силовом вездеходе один любопытный факт: они не обнаружили каких-либо следов огнестрельного оружия, а все попытки добыть образчики фауны при помощи «манлихер-каркано» не увенчались успехом. Почему? Порох беззвучно и бесследно истлевал в патронах без должного эффекта. И еще профессор обращал внимание читателей газет, которые опубликовали крупные снимки, на закопченное капище, видневшееся в глубине пещеры, которое само по себе не представляло бы чего-то сверхординарного, если бы не прислоненный к ритуальному камню, некоему подобию первобытного алтаря, современный протез человеческой ноги! Да, протез в самом что ни на есть первоклассном исполнении. А время?! Время, господа, схваченное снимком, средний палеолит! Словом, загадки, загадки, загадки! Надо сказать, что все это обсуждалось до второй экспедиции, которая и расставила окончательно все точки над «i».

Да-с, загадки. И только заявление Чарльза Террикона, сделанное недавно для печати, пролило свет на истинное происхождение этих предметов. Итак, вопрос: «Что же случилось с нашим соотечественником?» Такими или почти такими фразами кишели заголовки газет.

А что именно случилось, нам поведает история замечательного пионера-первопроходца Чарльза У. Террикона, рассказанная им самим и запечатленная в записях тех, кто ее слышал.

1

Чарльз У. Террикон, сорокапятилетний художник, проснулся от нестерпимого зуда в пятке левой ноги. Несуществующей ноги! И тем не менее, она чесалась, чесалась с тех пор, как грохочущий экспресс отхватил по самое бедро существенную часть неосторожного и, признаемся, подвыпившего анималиста. Прошло шесть лет с тех пор, как он лишился ноги и, следовательно, пятки, однако она по-прежнему чесалась, а временами зуд был просто нестерпим.

«Спать! Нервы совсем расшатались. Спать… Не стоит тянуться к лампе, чтобы убедиться в несостоятельности вчерашних кошмаров», — подумал художник, но беспокойство эдаким червячком вдруг шевельнулось в душе.

Он потянул одеяло на голову — пальцы ощутили шелковистую шерсть. Боже, да это же шкура саблезубого тигра! Значит, не бред, значит, не сон!

Он протянул руку, чтобы нащупать на привычном месте бутылку «Белой лошади» (этому сорту виски, будучи анималистом, Чарльз У. Террикон отдавал предпочтение), но пальцы уперлись в каменный выступ и ухватились за рукоять топора, высеченного из куска кремния.

И тогда художник отшвырнул шкуру: суровая правда жизни взяла его грубо и бесцеремонно за шиворот и, вытряхнув остатки сна, снова заменила их массой вопросов, над решением которых он ломал голову все последние дни.

Итак, что же произошло? И какая сейчас историческая эпоха? То есть в какие тартарары его занесло?! Наконец, кто они, волосатые башибузуки, что спят в этой же самой пещере, спят в дальнем углу, откуда доносится запах псины, каких-то кореньев и полусухих шкур? Собственно, кто они, теперь уже не столь важно. Пусть будут питекантропы, троглодиты или неандертальцы. Главное, проблема каннибализма решается ими положительно… или — голова идет кругом! — отрицательно? Ладно, плевать. Во всяком случае, кажется, ему не грозит сюжет быть сваренным и обглоданным в этой же пещере.

«Да, но почему это случилось именно со мной?!» — воззвав так мысленно в никуда, художник нащупал левую пятку и с наслаждением поскреб ее отросшими ногтями.

Чарльз У. Террикон никогда не увлекался фантастикой, от которой ломились полки книжных магазинов. Подобному чтиву он предпочитал солидные ветеринарные издания, монографии по зоологии, анатомические атласы и альбомы палезоологического содержания, добротные справочники, дающие сведения о флоре и фауне всех земных континентов. В качестве штатного художника фирмы, делающей реальный бизнес на своих изданиях, он тоже привык иметь дело с реальным, а не вымышленным миром, который поднаторел в чудесах. Теперь же, лично столкнувшись с ними, он был вынужден признать: если благодаря чему-то или кому-то он попал в далекое прошлое своей планеты, то это прошлое обладает рядом свойств, почему-то исчезнувших в будущем. Это прошлое обладало способностью мгновенной регенерации утраченных частей тела, и если он мог еще как-то согласиться с невероятной возможностью молниеносного путешествия в прошлое, уже отождествляя его с реальностью, то мгновенное при этом появление на прежнем месте оттяпанной ноги все равно не укладывалось в голове, ибо в таком случае реальность граничила со сказкой, а та — с бредом. Отсюда напрашивался вывод, что это прошлое, при всей его внешней схожести с доисторической Землей, все-таки принадлежит другому миру.

Мысли, мысли… Как странно и дико! Он, известный в определенных кругах человек, сидит сейчас не в своей квартире на Мичиган-авеню, окна которой упираются в грязные задворки небоскребов, а в пещере, у первобытного капища и… И главное, нога! Вот же она, родная, поросшая слегка волосами, которые свойственны нормальному человеку атомной эпохи. Даже мозоль цела у большого пальца! Сухая мозоль, которую он столько раз срезал, а теперь готов расцеловать.

С чего же все началось? Не надо спешить, надо по порядку восстановить хронику событий, может быть, тогда придет какое-то разумное объяснение случившемуся, думал художник, вслушиваясь в шорохи и сопение пробуждающихся аборигенов…

Чарльз У. Террикон так и не смог привыкнуть к протезу. Не своя, живая, значит, не своя. Там терло, здесь скрипело… И вообще, боль, волдыри, неудобства. Протез — это, прости Господи, всего лишь подставка, готовая подломиться в любой момент. Протез — это неуверенность на улице, боязнь поскользнуться и упасть, даже попасть под автомобиль. Сообразуясь со всем перечисленным, он сократил время пребывания на городских магистралях до возможного минимума, а потом вообще превратился в анахорета. Напрасно коллеги, изредка забегавшие на огонек, чтобы поболтать и тяпнуть рюмочку, доказывали преимущества движения, ходьбы, призывали к активному образу жизни. Чарльз У. Террикон был непреклонен и только саркастически усмехался в ответ: вам хорошо советовать, а каково мне? Поясница, гипертония, боли, потертости, мелкие неудобности тут и там. Всего не перечислишь. В конце концов приятели забыли дорогу на Мичиган-авеню.

Старый холостяк притерся к новому образу жизни гораздо быстрее и лучше, чем культя к коже протеза. Желудок, привыкший за время былых поездок ко всякой пище, довольствовался консервами, беконом и яйцами. Продуктами затворника снабжала соседка, старая дева Бродери-Спай, которая рассчитывала однажды проснуться в его постели в качестве миссис Террикон. Ради этой идеи фикс она скрепя сердце регулярно поставляла его любимое пойло, которое, полагал Чарльз У., способствует пищеварительному процессу, как, например, добрая сигара процессу творческому. Добрая порция виски, внушал он пожилой матроне, разжижает застоявшуюся кровь и скрашивает нам опыты быстротекущей жизни. Под «опытами» он понимал утерю ноги, что, в общем, было справедливо, хотя и не вызывало у засидевшейся в девках мисс желания потворствовать ежедневным возлияниям соседа, которые, становясь все круче и продолжительнее, как бы отдаляли с ее стороны начало решительного штурма заскорузлой твердыни его сердца, качавшего уже алкоголь вместо крови.

А вот с работой поначалу уладилось. Фирма пошла навстречу старому опытному сотруднику и прикрепила к нему рассыльного, который не только приносил заявки и уносил готовую продукцию, но в иные дни, внимая просьбе художника, покупал для него «Уайт хорс», хотя, увы, часто путал этикетки и вместо «лошади» приносил квадратную бутыль «Джонни Уокера».

Со временем квартира на Мичиган-авеню превратилась в бастион, в стенах которого анахорет коротал часы между рабочим столом, выпивкой, кухней, телевизором и постелью, постепенно теряя былую респектабельность. Он мог теперь не бриться неделями, месяцами не стричься, редко забирался в ванну и менял белье. Виски и сигары превратили некогда поджарого человека в раздражительного брюзгу и толстяка. Казалось, только подтяжки, крест-накрест охватывающие огромный живот, удерживали его у позвоночника.

Чарльз У. Террикон все чаще откладывал работу. Это не могло не иметь последствий. Сначала рассыльный приносил сердитые записки от шефа, мистера Проддюссера, но так как они оставались без ответа, то однажды исчезли вместе с рассыльным. Потом перестала заходить мисс Бродери-Спай, якобы уехавшая погостить к сестре да и застрявшая там, ибо в ее поле зрения появился более достойный объект для матримониальной диверсии. Время шло. Художник забеспокоился: запасы кончились, был отключен телефон, и наконец, ему пригрозили выселением из квартиры за неуплату долгов.

Это подействовало отрезвляюще. Пересчитав наличность и убедившись, что банковский счет опустел, Чарльз У. Террикон пал духом: требовалось что-то предпринять, и притом немедленно. Необходимость покинуть редут повергла в ужас, но выбора не было. Даже не выскоблив физиономию, с трудом напялив затрещавший костюм, он сунул в портфель альбом, коробку фломастеров, пачку карандашей и, подумав, последнюю бутылку виски, которая, по его разумению, могла помочь преодолеть все ужасы дороги и такие же последствия визита, ибо он чувствовал, что идет к шефу на заклание.

Улица сразу завертела и, оглушив, втолкнула в бар. Сигара и двойная порция виски слегка прояснили мозги. Остатков сбережений хватило еще только на коробку «гаван». Теперь он был окончательно пуст. Это придало ему решимости выдержать все: пути назад отрезаны, он должен взяться за ум и, выпросив прощение у мистера Проддюссера, немедленно заняться работой.

Появление художника, первое за последние четыре года, вызвало на лице мистера Проддюссера кислую улыбку. Однако расплывшаяся фигура, напоминавшая карикатуры на сэра Уинстона Черчилля в дешевом издании, породила в душе черствого бизнесмена нечто похожее на сострадание.

Выслушав сбивчивые объяснения, извинения и вздохи, изредка подкрашиваемые льстивой улыбкой, шеф минут пять морщил лоб, пытаясь извлечь из черепной коробки подходящее решение, а когда анималист окончательно пал духом, изрек:

— Чарльз, только из уважения к вам, старому сотруднику фирмы и асу анималистики, и в надежде, что вы не допустите новых фокусов, я заставляю себя пойти вам навстречу. Но отсидеться в своей берлоге вам больше не удастся, имейте в виду!

Полистав бювар, мистер Проддюссер сделал пометку и бросил на «аса анималистики» критический взгляд.

— Побрейтесь, Чарльз! Вы обросли, как троглодит! Приведите себя в порядок и отправляйтесь — немедленно, слышите? — в новый океанариум Гросс-Баттлз. Нужны срочные зарисовки с поступлений последних месяцев, главным образом с тех тварей, что были доставлены только вчера. О них вам расскажут на месте. Надеюсь, вы слышали о Гросс-Баттлз?

Чарльз У. Террикон кивнул: еще бы! И поднялся со стула.

Мистер Проддюссер вытер платком лоб, промокнул шею и закончил инструктаж, подкрепив себя содовой:

— Место уединенное, сообщение как следует не налажено, добираться придется долго и трудно, но, Чарльз, придется поторопиться. Зайдите в бухгалтерию и получите на первое время. Сейчас я им позвоню. А теперь летите, летите, летите!

Чарльз У. Террикон кивнул, подхватил портфель и «полетел», слегка приволакивая протез. Заполнив портмоне пачкой купюр, он добавил к бутылке, что находилась в портфеле, вторую такой же емкости и отправился на вокзал, проигнорировав пожелание шефа освободиться от щетины. Сойдет и так, решил анималист, забираясь в купе, а потом не спеша, смакуя любимый напиток, начал обдумывать план предстоящих действий.

Утром, прибыв на станцию назначения, он пересел в автобус и около полудня высадился у ворот океанариума в бухте Сеньорен-Конвент.

Оказавшись после долгого перерыва лицом к лицу с природой, художник не стал спешить на свидание с «тварями».

«Небось, подождут, не сдохнут!» — бодро, но и не без злорадства подумал он, не чувствуя угрызений совести. Теперь, когда босс находился за тридевять земель, Чарльз У. Террикон чувствовал себя не рабом его, который вынужден нести ярмо и пахать-пахать-пахать, но вольной пташкой, что наконец расправила крылья и выпорхнула из тесной клетки.

Чарльз У. Террикон подмигнул воротам, обогнул угол высокого забора и направился к морю. Белые росчерки чаек на безмятежной голубизне неба говорили о свободе и просторе вокруг, черт-те о чем еще, в том числе и о прокуренной комнате, оставшейся на Мичиган-авеню, притязаниях, пропади она пропадом, старой ведьмы, которая и без того проела плешь, напоминая чуть ли не ежедневно, что «виски — враг печени и сердечной мышцы». А как приятно сейчас (хвала Эдуарду Мане!) устроить «Завтрак на траве» да и взбодрить печень и сердце добрым глотком виски!

Чарльз У. Террикон побрел вдоль ограды к берегу моря. Добравшись до пляжа, который облизывала ленивая волна, он повернулся спиной к океанариуму и поковылял к живописной груде валунов, видневшейся примерно в полукилометре от него.

«Господи, вот же оно, то самое! — по-детски радовался мистер Чарльз У., приближаясь к цели. — Ни тебе чадного города, оккупированного авто и провонявшего бензином, ни тебе мятущихся толп, тесной комнаты и недреманного ока мистера Проддюссера, провались он в тартарары вместе с потрохами!» С этими пожеланиями, произнесенными мысленно, но от души, Чарльз У. Террикон устремился в узкий проход между словно бы расступившимися глыбами и плюхнулся на сочную траву, которая образовала ярко-зеленый пятачок правильной формы, заключенный в оправу каменного амфитеатра.

Откуда-то из зенита бодряще и свежо плеснуло ему на голову шипучкой озона, пронзило ветром. Он сделал глубокий вдох — амфитеатр, то есть весь мир вокруг, покачнулся и стал исчезать в фиолетовом тумане. Что-то упругое сдавило виски, прошлось по спине и холодом, и жаром. Чарльз У. Террикон разинул рот и выпучил глаза и, проваливаясь в пустоту, потерял сознание…

…Вернулось сознание на берегу прекрасного огромного озера, обрамленного золотистым песком пляжа.

Буйный тропический лес напирал на скалистое плоскогорье. Его разрозненные утесы тонули в зеленой листве. Из глубины лесного массива сочился дурманящий запах гниения и болотной сырости джунглей.

Чарльз У. Террикон был ошеломлен. Что за притча?! Что произошло и куда он попал?! Дикое тропическое безумство после скупой северной природы бросило анималиста в смятение. Голова отказывалась соображать. Где океанариум? Где этот чертов Гросс-Баттлз, где твари и где наконец портфель с… Желание глотнуть виски и привести чувства в привычное состояние было таким сильным, что Чарльз У. Террикон не сразу обратил внимание на протез, валявшийся рядом с его левой ногой. Хрип изумления застрял в глотке. Вырваться наружу ему что-то мешало, и Чарльз У. Террикон буквально вывернул изо рта свою искусственную челюсть, отторгнутую двумя рядами крепких и целых родных зубов.

«В пору спятить! — нервно хохотнул он, поднимаясь на ноги и окончательно убеждаясь, что произошло нечто невероятное. Вот и живота тоже нет. Толстое брюхо больше не выпирало из пиджака — чертовщина! Он машинально поддернул брюки и поискал глазами портфель. Он лежал далеко, у самой воды. Господи, а целы ли его бутылки?! Впрочем, ладно, успеется. Глоток он, конечно, сделает, но следует быть экономным. А сейчас ему требовалась абсолютно трезвая голова, чтобы спокойно осмыслить случившееся и принять какое-то решение.

— Экономика должна быть экономной, — вслух произнес анималист, произнес как заклинание и потрогал пересохшие губы, ибо понял, что без живительного глотка не придет ни к какому умозаключению и, тем более, решению, которое определит его ближайшие действия. — Надо быть экономным… — повторил, сделав второй глоток и убрав бутылку в портфель. — Но коли я попал в крутую передрягу, первым делом нужно проверить содержимое карманов и вообще произвести ревизию всего, что имею на сей момент. Любая мелочь, как знать, может стать важной в этой терра инкогнита.

Он высыпал на песок все, что обнаружил в карманах пиджака и брюк. Ничего стоящего. Перочинный нож и зажигалка — это важно. Носовой платок, немного монет разного достоинства, авторучка, записная книжка, ключи и… стоп! А что в портфеле, кроме виски и принадлежностей для рисования?

Он отложил альбом и фломастеры, вынул бутылки и, сунув руку в кожаное чрево проверенного старого спутника, выудил лупу и горсть револьверных патронов. После несчастья с ногой Чарльз У. Террикон посчитал себя потенциальным объектом для нападения грабителей и приобрел, больше для устрашения, ковбойский «кольт», который не опробовал даже в тире. Было намерение, но помешала матушка лень. Револьвер остался в столе, а патроны — вот они. Он пересыпал в карман латунные цилиндрики, туда же отправил лупу: патроны ни на что не годны, но лупа может пригодиться, когда в зажигалке закончится газ.

Ну-с, что предпринять? Лучше всего отправиться берегом озера. Наверняка попадется какое-то селенье, а может, хижина рыбака или приют охотника. Нельзя допустить, чтобы такой резервуар пресной воды остался без внимания мыслящих созданий Всевышнего. Итак, вперед! И пора отведать «гавану». Он сунул в рот сигару, щелкнул зажигалкой, но огонек не вспыхнул. Нажал еще — результат тот же. Ну и ну, забыл заправить? Не может быть. Час назад она работала исправно. И он невольно вспомнил о лупе.

Чарльз У. Террикон вырвал было листок из записной книжки и… плюхнулся за куст: среди каменной осыпи, загромоздившей ближайший мысок, мелькали какие-то странные фигуры. И подозрительные! Не удрать ли в лес? Еще не поздно. Но в лес не хотелось. Художник-анималист, знаток животного мира, инстинктивно сторонился чащи, где могли поджидать его же персонажи, причем не самые безобидные. К тому же Чарльз У. Террикон был законченным урбанистом и как истинный горожанин предпочитал изучать зверей по книжкам, а встречать их взгляд не на свободе, а в клетках зоопарка. Опасение вызывали и неожиданно появившиеся существа. Да, они его заинтересовали, но прежде он хотел приглядеться и понять, насколько они безопасны.

Он приподнял голову и осторожно выглянул из укрытия. Да сапиенсы ли это? Что хомо — это видно, а вот сапиенс ли? Приземистые, сутулые. Идут вразвалочку, как матросы Колумба, ступившие на сушу после долгой качки в океане. Кто же они? Йети? Вроде не тот климат… Ого, в руках копья и топоры! Боже мой, Чарли, да ты никак попал к далеким волосатым предкам! Надо уносить ноги, пока не поздно.

Но было поздно, уже поздно.

Существа мигом одолели расстояние и оказались рядом. И хотя сердце страшно забилось, Чарльз У. Террикон поднялся на четвереньки, затем выпрямился на ватных ногах и, сделав шаг назад, загородился портфелем.

«Господи, что за рожи! Одна другой ужаснее!» — содрогнулся представитель цивилизации, ушедшей так далеко вперед, что нынешняя встреча казалась диким бредом.

Группа насчитывала с десяток особей явно мужского пола — все признаки налицо, то есть, гм… да, представлены так весомо и наглядно, что Чарльз У. Террикон, не обладавший ими даже в лучшие годы минувшей молодости, вдруг захотел убедиться, не появились ли такие же у него вместе со здоровой ногой?!

Между тем образины уже стояли перед ним и бегло обменивались впечатлениями. До его ушей доносились звуки изумления, но в них не звучало угрозы. Пожалуй, наоборот, в глазах тех, что помоложе, читалось наивное любопытство. Лица более старших были отмечены признаками эдакой первородной задумчивости, которая в будущем могла привести к изобретению колеса и к торжеству Международной системы единиц, в которой один ньютон равен силе, сообщающей телу массой в один килограмм ускорение в один метр за секунду в квадрате.

И вот пауза закончилась.

Наконец самый старший кряжистый примат с великолепно развитой грудной клеткой, а он, видимо, и возглавлял группу, вдруг присел пару раз и столько же раз ударил весомой дубиной собственную грудь. При этом он оглянулся на остальных, как бы призывая их не бояться пришельца.

Чарльз У. Террикон прижал портфель к груди, отступил на шаг от грозной дубины, споткнулся о протез и… запел:

Every time I see your face,

It reminds me of the place…

Примитивная песенка — результат бдений у телевизора — была крепко вколочена в голову, а потому воспроизведена со всеми атрибутами бульварного шоу.

Исполнение привело зрителей в экстаз. Они присели на корточки и принялась раскачиваться. Не шелохнулся только предводитель, и это обеспокоило певца. И анималист-вокалист тут же завел другой мотив, поняв, что прежний пришелся не по душе волосатому ценителю прекрасного. Его поведение, впрочем, было вполне корректным, и Чарльз У. Террикон продолжал драть глотку, соображая, что же произойдет, когда закончится его репертуар.

И он закончился.

Певец смахнул пот со лба. Предводитель сунул дубину под мышку, шагнул вперед и, властно вырвав портфель, тотчас отшвырнул его, после чего устремился к протезу. Мощные челюсти сомкнулись на пластике бедра, а желтые клыки лязгнули, угодив на стальной шарнир голени. Гурман выплюнул сломанный зуб, взвыл воистину нечеловеческим голосом и обрушил протез на голову его недавнего владельца…

…Туман рассеялся.

Чарльз У. Террикон обнаружил себя лежащим на песке близ изумрудной полянки. Однако поражало не возвращение на круги своя, а то, что рядом не оказалось портфеля со всеми причиндалами для выполнения заказа мистера Проддюссера. Снова отсутствовала нога и отсутствовало ее промышленное alter ego. Да и вставные челюсти не вернулись в пересохшую пустоту рта.

Ничего не изменилось вокруг за время его отсутствия. Белел забор океанариума, чайки парили в небе, и заплескивал на берег ленивый прибой, автобус все еще стоял у ворот Гросс-Баттлз, и потное брюхо безвольно наплывало на пустую штанину.

— Сто за селтовсина?! — прошамкал художник, неловко карабкаясь на ближний камень.

— Как зе я тепель?! — воскликнул он в отчаянии и, сорвавшись с валуна, вновь потерял сознание.

Претерпев потерю сознания, Чарльз У. Террикон оказался снова на берегу тропического озера. Рот был полон зубов, из штанины торчала голая нога, исчезло брюхо, но… не было видно портфеля и протеза, с которого можно было бы снять носок и башмак.

Аборигены исчезли. Чарльз У. Террикон почувствовал себя лицедеем, стоящим на сцене перед пустым залом.

«Делать нечего, придется заново налаживать культурный обмен, — мистер Террикон чесал затылок. — Остается одно — грохнуться башкой о первый же булыжник и вернуться восвояси, но ведь так хочется побродить на своих двоих у девственного озера, а вечером у костра разгрызть своими зубами мозговую косточку какого-нибудь бегемота».

Он не стал спешить, но не думал и мешкать. Направление было задано оставшимися следами, и Чарльз У. направился к каменному завалу, резонно полагая, что обнаружит за ним не только всю компанию, но саму стоянку пращуров и свое похищенное имущество.

Выглядывая из-за пышной магнолии, Чарльз У. Террикон обнаружил на пятачке целиком все волосатое племя. Оно насчитывало, наверное, до полусотни голов, включая и грудных крикунов, и сопляков допризывного возраста, и юный молодняк.

Посреди пятачка Чарльз У. Террикон узрел остывшее костровище, правда, заваленное сухим хворостом. Очевидно, хранители очага профукали дар небес, а они, безоблачные и пышущие зноем, не сулили, доннер-веттер, ничего похожего на грозу с молниями и лесным палом.

«Значит, здешний Прометей еще ходит в недоумках, — сообразил представитель высокоразвитой цивилизации, — и та антилопа, что разделывают здешние кулинары, будет подана к столу в сыром виде».

Чарльз У. Террикон задумался. Он не знал, будет ли вообще приглашен к трапезе, но теперь надежда завладеть куском жареного мяса стала совсем призрачной. И он стал лихорадочно соображать, как не упустить подходящий момент для сотворения чуда, чтобы завоевать расположение аборигенов. Как жаль, здесь зажигалка не работает! Но почему? Что за козни непознанных сил? А ведь есть выход, должен быть. Да. Клочок бумаги и лупа! А где лупа?!

Чарльз У. сорвал веточку магнолии и, помахивая ею, направился к становищу, надеясь на свой жизненный опыт, изощренный привычкой находить выход из самых дерьмовых ситуаций.

Встретили его без особой помпы. Те, что присутствовали на концерте и были ошеломлены внезапным исчезновением шансонье, сразу присели на корточки и уставились, как на мессию, прочие, видимо, уже посвященные и оповещенные, смотрели настороженно из-под лохматых бровей. И тогда Чарльз У. Террикон сунул магнолию за ухо, стал в позу и, обращаясь к дамам, исполнил свой самый игривый шлягер.

На сей раз концерт не затянулся. Хозяева выслушали певца, но сразу вернулись к прерванным занятиям, дав понять, что делу — время, потехе — пять минут. Мужики снова принялись свежевать добычу, женщины — перетирать коренья и траву, смачивая плевками готовую массу. Самые юные завладели пиджаком анималиста и с увлечением отрывали блестящие пуговицы. Главное, на пришельца перестали обращать внимание, а вождя серокожих видно поблизости не было.

Чарльз У. потоптался и, кажется, всеми забытый шмыгнул в пещеру. Портфель! Он сразу бросился в глаза, ибо стоял рядом с протезом на базальтовом пьедестале, испачканном сажей и кровью.

«Уже обожествили! Наверное, приняли за сверхдубину с чудесными возможностями, — усмехнулся Чарльз У. Террикон, устремляясь к портфелю, так как он интересовал его сейчас в первую очередь. — Если меня застукают и снова нокаутируют протезом, что ж, вернусь на зеленый лужок…»

Он спешил. Альбом сунул за ремень под рубашку, фломастеры, лупу и карандаши распихал по карманам. Но добраться до бутылки он не успел: могучая длань недвусмысленно дала понять, кто здесь хозяин. Чарльз У. Террикон безропотно подчинился первобытной силе, довольный уж тем хотя бы, что его пока не собираются бить по черепу боевым топором, чтобы отправить на обеденный стол.

— Господин президент, — довольно смело обратился он к вождю, — по случаю моего появления на вверенной вам территории я хотел бы спрыснуть это событие глотком благородного виски.

Художник обнаглел до того, что решился похлопать своего стража по мохнатому плечу. Вождь сверкнул глазами.

— Понимаю, понимаю — сухой закон! Мы его тоже пережили когда-то, но ни к чему хорошему это не привело. А вы, очевидно, приняли меня за бутлегера? Уверяю, это не так! — торопливо заверил Чарльз У. предводителя, ощущая в животе голодную судорогу такой силы, что готов был просто вцепиться зубами в одну из ног антилопы, лежавших на плоском камне. К счастью, он удержался от безумного поступка, который мог стоить ему жизни. И то хорошо, что хватка на шее ослабла, а потом исчезла совсем, ибо вождь повернулся к соплеменникам с какими-то указаниями. Чарльз У. крикнул ему вслед:

— Господин президент! Предлагаю чудо в обмен на сочный бифштекс и, само собой, на мою драгоценную жизнь!

Ответа не последовало, и Чарльз У. Террикон принялся действовать.

Он безжалостно разорвал записную книжку с адресами и номерами телефонов, сунул в хворост скомканные листочки и, достав лупу, поймал в фокус солнечный луч, который почти моментально обуглил комочки бумаги и заставил их вспыхнуть вместе с сухими веточками.

Когда сизый дымок ударил в ноздри аборигенов, чувствительных к малейшему запаху, а следом расцвел огненный цветок, все они, стар и млад, встретили его появление восторженным ревом и прыжками. Антилопу потащили на костер, не удосужившись содрать остатки шкуры. А пока туша жарилась на примитивном вертеле, Чарльз У., примостившись в сторонке, сделал первое подробное изображение быта племени, выделив «президента», которому принадлежала первая роль на этом празднике жизни. Узнал ли он себя? Трудно сказать. Во всяком случае, работу художника оценили, что ознаменовалось подношением ему антилопьей лопатки, покрытой слоем нежнейшего мяса, и это событие послужило началом эстетического воспитания первобытных масс. У Чарльза У. Террикона появились адепты, покрывшие в ближайшие же дни стены пещер граффити, на которых сцены охоты чередовались с рисунками из быта их племени, а если кто-то живописал углем и охрой охотников на привале, то рядом обязательно появлялся рыболов в кругу таких же хвастунов с растопыренными во всю длину руками, дабы показать величину пойманного пескаря.

Благосклонность владыки не ограничилась угощением. Вечером перед сном художник получил место в пещере и шкуру саблезубого тигра. Через какой-то час Чарльз У., получивший имя Чар-Уи-Тер, свил для себя премилое первобытное гнездышко, устланное ветвями, листвой и травкой. Накрыв ложе шкурой, Чар-Уи-Тер почувствовал себя настоящим витязем, когда местный каптенармус вручил ему кремневый топор для подсобных работ. Художник поставил его в изголовье, а после хлебнул украдкой из бутылки. Одну он все-таки ухитрился изъять из портфеля и спрятать в пасти тигра, протолкнув за мощные клыки.

За этим занятием его и застал вождь, пришедший взглянуть, как устроился на ночлег его придворный живописец. Чар-Уи-Тер, успевший до того вторично приложиться к бутылке, набрался дерзости и предложил суверену отведать whisky, даже произнес краткую лекцию о том, что сия амброзия есть продукт перегонки сброженного сусла, а сусло изготовлено из зерна… Добравшись до «зерна», Чар-Уи-Тер осекся: не в коня корм! Здешнее народонаселение еще не достигло уровня землепашества и не ведает о зерне, которое можно употребить в виде сырья. Да и «президент» вряд ли что-то мог понять из этого высокопарного бормотания. Осекшись, он предложил бутылку вождю: глотни, мол, убедись, что истина в вине! Однако тот уже пробовал убедиться в этом. Отвращение, написанное на честной физиономии протоиндивида, ушедшего по части мимики не слишком далеко от ближайших родственников-приматов, было достойным ответом на происки искусителя. Вождь закатил глаза и зашипел как японец перед тем, как совершить харакири, и показал Чар-Уи-Теру огромный волосатый кулак.

— Я понял, я понял — сухой закон! — заверил владыку напуганный просветитель.

Чарльз У. Террикон, делавший первые шаги на трудном пути эволюции уже в качестве Чар-Уи-Тера, улегся на подстилку и, теребя густую шерсть саблезубого, зевнул, вспомнив тезку Дарвина, которому пришлось тащиться вокруг света на «Бигле», чтобы основать учение об этой самой эволюции.

А время шло своим чередом.

Пятка больше не чесалась. Вопросы, мучившие Чарльза У. Тер… пардон, Чар-Уи-Тера, в первые дни приобщения к первобытному строю уже потеряли свою актуальность.

Альбом между тем заполнялся рисунками. Животный мир — в первую очередь, бытовые сценки из жизни приютивших его аборигенов, неповторимые пейзажи юного мира… Буквально все просилось на бумагу, но рисование не стало главным занятием подданного мистера Проддюссера. Дела племени, в котором он начал пользоваться кое-каким влиянием и, можно сказать, уже был утвержден здешними старцами в качестве геронта, тоже требовали участия его просвещенного ума. Вождь, имя которого было таким заковыристым, что произносилось с насилием над гортанью, языком и губами, не препятствовал культуртрегерской миссии нового подданного и даже иной раз снисходил до советов, которые испрашивал при помощи жестов и неких звуков, усвоенных Чар-Уи-Тером. Те мелочи, что удалось внедрить, не обременяли совести, но постоянное применение лупы все-таки вызвало внутренний протест, и он постарался внушить монарху необходимость поддержания огня на постоянной основе: пусть бдят и следят! Так появилась «служба огня».

Другое новшество — клепсидра. Водяные часы представитель цивилизации соорудил на ближнем ручье от нечего делать. Он и предполагать не мог, что его величество вождь воспримет их как некое откровение, и это при том, что такое понятие, как время, для него не существовало. Тем не менее, его величество иной раз проводил у клепсидры по два-три часа. Более точно Чар-Уи-Тер определить не смог, так как его хронометр хотя и находился на руке и не был конфискован по той причине, что его посчитали частью тела пришельца, не работал, как и любой технический атрибут, чуждый этому миру. Однажды при подобном бдении художник приблизился к наблюдавшему ход водяных часов и убедился, что тот находится в некоем подобии транса. Глаза его были неподвижны. Они завороженно следили за каплями, которые падали в сосуд, поднимая уровень воды до определенной высоты, после чего процесс повторялся вновь и вновь в том же гипнотизирующем темпе.

Было и другое наблюдение.

Как-то младое поколение, все еще возившееся с тем, что некогда называлось пиджаком, вытряхнуло из его кармана в костер револьверные патроны. Выстрелов не последовало! Чар-Уи-Тер, ухватившись за ниточку ассоциаций, окончательно убедился в том, что техника в руках дикаря — кусок железа только лишь потому, что природа здешнего мира действительно всячески противится внедрению технического прогресса. Кроме того, она полна тайн и загадок, очень даже отличающихся по своим проявлениям от тех, что наблюдаются в эпоху цивилизации на Земле.

Надо сказать, что Чар (с некоторых пор имя его сократили до трех букв ради удобства в общении), спавший возле капища, не раз запускал руку в портфель в отсутствие соглядатаев. Хотелось проверить, не осталась ли в нем какая-то мелочь, не замеченная им раньше. Осталась! В потайном кармашке лежал серебряный доллар, который натолкнул лукавого царедворца на мысль использовать его и монеты, по-прежнему находившиеся при нем, на изготовление невиданного презента для вождя, получив который, тот вновь откроет ему доступ к виски. А там, как знать, может, удастся выклянчить и сигары.

Чар выгреб из золы патроны, присовокупил к ним зажигалку, добавил несколько фломастеров, выработавших ресурс, и подвесил все это на жиле, которую для него добыл один из почитателей его вокала. Центральное место в ожерелье занимали доллар и центы. Да, пришлось потрудиться, чтобы проковырять отверстия, зато невероятные усилия и время, потраченное на это в ущерб искусству, оправдали себя. Перочинный нож, лезвие которого пускалось в ход только в крайнем случае, да и то во время редких вылазок в окрестности, был вконец испорчен в результате создания первого произведения ювелирного искусства. Он завершал композицию. По мысли автора, он должен был возлежать на спине вождя, между лопаток.

Презент был вручен в тот день и час, когда желание тяпнуть и закурить стало нестерпимым от предчувствия, что этот миг почти наступил, что вожделенное наконец сбудется. И надо сказать, чудо свершилось, чтобы почти одновременно завершиться крахом.

Дело в том, что Чар-Уи-Тер от радости потерял голову! Он, сделав глоток из бутыли, поперхнулся — отвык! — и выплюнул спиртное в костер. Пламя взметнулось и повергло в ужас и взрослых, и детвору. Мало того, после второго глотка он закурил! И это при всем честном первобытном народе. Этого опешивший было монарх не стерпел. Пламя, да еще и дым из ноздрей и рта он посчитал за подрыв самодержавного строя, ибо страх и ужас должны были исходить только от его величества, а уж никак не от какого-то выскочки без роду и племени. Бутылка и сигары были решительно конфискованы, а Чар-Уи-Теру оставалось только ругать себя за непростительное легкомыслие. Оскверненное костровище было сразу перенесено в другое место.

После случившегося художник не раз возвращался к вопросу о частной собственности и собственной участи.

«Что меня ждет? — вопрошал он. — В альбоме почти не осталось чистых страниц. Неделя — и будет заполнен. А дальше?» За себя он не опасался. Росла уверенность, что здешний мир обязательно исторгнет пришельца, если тот подвергнется смертельной опасности. Беспокоило отсутствие возможности продолжить свои занятия. Чар-Уи-Тер стал часто совершать вылазки на плоскогорье и в джунгли, чтобы завершить альбом самым достойным образом. Охота тоже стала постоянным занятием, но лишь в том случае, если это сафари возглавлял предводитель.

— Иностранный турист имеет в вашей епархии массу преимуществ, — разглагольствовал Чарльз У. Террикон, вгрызаясь на привале в жирный кусмень свежатинки. — Если ваше сиятельство, к примеру, вызовет меня на дуэль, — продолжал он, поглаживая лежащие рядом копье, топор и дубину, — то я превращусь в заказную бандероль, отправленную с доставкой на дом.

«Его сиятельство» слушало эту заумь, морщило низкий лоб, и было похоже, черт возьми, что-то понимало. Однако гипоталамус, видимо, посылал его организму какие-то неприятные сигналы. Тогда жесткий пучок волос на скошенном затылке вождя непроизвольно вздрагивал и приподымался, каждый раз приводя в трепет оратора, которого страшили не внезапная вспышка ярости и, как следствие, удар дубиной, а его производное — боль. Ее изнеженная городским комфортом натура плохо переносила, и ее-то больше всего и страшилась.

Тем не менее, между Чаром и его патроном установилось нечто похожее на дружбу в ее первобытном понятии. Они не тяготели друг к другу, но и не тяготились общением. И все-таки художнику уже хотелось домой. Он устал все время быть настороже. И он просто устал. Физически. Хотелось удобств, хотелось хлеба и зрелищ, которые он мог бы разделить с мисс Бродери-Спай, так как теперь он разглядел в ней много достоинств. Но больше всего ему не хватало сигар и виски.

Валяясь на подстилке в ночные часы, Чар-Уи-Тер, конечно, ощущал себя Чарльзом У. Терриконом и в качестве такового строил планы ограбления капища. Он понимал, что это неосуществимо. Патрон теперь спал поблизости, а чуткости его мог бы позавидовать сторожевой пес. Днем раритеты, собранные на постаменте возле протеза, охранялись вахтенным синантропом, как, в конце концов, классифицировал анималист местную разновидность человекообразных. Разве доберешься до виски и сигар при такой охране?!

Однако случай все-таки представился.

Однажды после удачной охоты на мамонта потребовались усилия всего племени, чтобы доставить к пещере расчлененную тушу этого гиганта: мясо начинало портиться из-за великой жары и суши. Дело дошло до того, что вождь распорядился снять с постов не только дежурного «хранителя огня» и часового при клепсидре. В носильщики был отправлен даже почетный караул при капище. Чар-Уи-Тер как лучший ходок и, что греха таить, самый умелый грузчик легким ударом палицы был посвящен в бригадиры, но воспользовался правами «бугра» только один раз, когда отправил с мясом первый караван. Когда пришел черед второго, он не стал качать права и давать ЦУ, а первым вскинул на плечи посильную кладь и задал себе такой темп, что прибыл к финишу, когда бригада еще где-то брела, а то и продолжала погрузку.

Чарльз У. Террикон не стал терять ни секунды. Время — виски! Время — сигары! Он знал, что дезертируя с трудового фронта, конечно, поплатится, но это потом. Пока его настигнет вождь, он успеет опорожнить бутылку и подымить гаваной, для которой были припасены кресало, кремень и трут, державшиеся в большом секрете.

Как он радовался, когда галопом уносил на плоскогорье в портфеле вернувшиеся к нему сокровища и альбом! Чарльз У. Террикон предвидел возможность спасительного удара, а потому, прибыв в конечную точку, которая определилась полным упадком сил, первым делом отдышался и взбодрился жадным глотком «лошади», затем повторил глоток, совместив его с гаваной. Когда сигара была выкурена до половины, он опрокинул в глотку остатки виски и тут же получил в лоб камнем, выпущенным из пращи Его Величества. К счастью, портфель с альбомом был прикреплен к телу поясным ремнем. Таким образом Чар-Уи-Тер прибыл на конечную станцию возле океанариума Гросс-Баттлз уже в качестве Чарльза У. Террикона с весомыми доказательствами своего миссионерства и культуртрегерства.

Чарльз У. Террикон спланировал возле зеленого оазиса на то же место, что и в прошлый раз, спланировал, как нетрудно догадаться, в самом плачевном состоянии: без ноги, без зубов, почти без штанов и рубахи, грязный, исцарапанный, сам похожий на синантропа и с огромной шишкой на лбу, ибо не оскудела рука дающего.

Некоторое время он лежал на спине в состоянии то ли нервного шока, то ли глупого блаженства, ибо спровоцированное самим же новое покорение времени и пространства не прошло даром. Когда серое вещество, так резко взбаламученное прицельным попаданием в «десятку», немного устаканилось и вошло в привычные берега сиюминутных решений, первой мыслью, всплывшей на поверхность при виде своего, реального мира, стали два простеньких вопроса: сколько времени он отсутствовал по здешним меркам и как воспримут люди появление расхристанного безногого и, главное, беспомощного бродяги?

Первый вопрос он сразу отбросил: это выяснится, и очень скоро. Подумав слегка, отринул и второй, так как одновременно с мыслью он уже полз как можно дальше от стартового оазиса, инстинктивно решив до поры до времени скрыть от любопытных глаз столь перспективное место.

Закалка, полученная у синантропов, помогла ему одолеть по-пластунски те пятьсот или шестьсот метров, что отделяли стену океанариума от стены стартодрома, собранной из прихотливого нагромождения валунов.

Встречу нашего путешественника с охраной и сотрудниками океанариума сентиментальной не назовешь. В итоге Чарльз У. Террикон оказался в полицейском участке, где был допрошен под протокол. Учитывая это, он постарался сказать как можно меньше, а тумана напустить как можно больше. Главное, чего он добился, так это возможности связаться по телефону с мистером Проддюссером. Пользуясь системой намеков, анималист доложил боссу, что с ним произошло нечто. И надо отдать должное прожженному дельцу: тот сразу ухватил суть и, значит, сообразил, что нечто и есть та самая курица, которая снесет для фирмы «Анимелз пикчерс» груду золотых яиц.

Мистер Проддюссер заверил копов, что задержанный действительно известный художник и сотрудник его фирмы, что пока за ним и его портфелем не прибудет специальный автомобиль, неплохо было бы поместить его в гостиницу, снабдив одеждой и костылями. Он сам приедет за ним и оплатит любые расходы, которые потерпит казна, а копам пообещал от себя нехилые премиальные. Словом, все уладилось.

Тремя днями позже, когда мистер Проддюссер и Чарльз У. Террикон сидели на Мичиган-авеню, ибо новый протез был только-только заказан, а костыли, по мнению анималиста, годились лишь для малых дистанций его квартиры, но не для передвижений по городу, пусть и в шикарном автомобиле босса, между ними была заключена сделка, дававшая художнику возможность в будущем стричь купоны с доходов нового предприятия под кодовым названием «Качели».

Надо сказать, что мистер Проддюссер, выслушав невероятную историю художника, все-таки поверил ему, хотя командировка Чарльза У. длилась всего сутки по земному календарю. Слишком убедительными были рисунки в замызганном альбоме, кое-где запачканном жиром и кровью. И потом, вид и состояние путешественника, прибывшего оттуда, говорили сами за себя. И вот теперь, когда они дымили сигарами и прихлебывали виски, завершив деловую часть встречи подписанием некоторых бумаг, босс спросил Чара-Уи-Тера, что он сам думает по этому поводу.

Путешественник в пространстве и времени попробовал обосновать факты с помощью дилетантских рассуждений и примитивных понятий, почерпнутых из школьной программы физики. Что удивительно, они хорошо укладывались в стройную систему, обнародованную позже профессором Верти-Прахом и получившую известность под названием «Эффект мю-воронки Верти-Праха — Меннеджера». Интересной видится не столько научная сторона открытия (желающие могут почерпнуть все необходимые сведения в «Бюллетене всемирного института Гиннеса»), сколько его фактологическая часть чисто бытового и делового плана, приведшая к разного рода инициативам бизнеса, начало которым положили таинственный стартодром и протез Чарльза У. Террикона.

Выслушав художника, мистер Проддюссер похвалил его за остроумную гипотезу, но сразу взял быка за рога, пригласив его участвовать в создании дочерней фирмы «Анимелз пикчерс», которую предложил назвать «Качели».

Так как в земных делах «время — деньги», мистер Проддюссер навел справки и начал оформлять покупку земельного участка с оазисом, из которого стартовал его сотрудник. Представителям океанариума было сказано, что фирма имеет намерение построить здесь небольшую гостиницу только для своих художников, которые будут работать в полном контакте с Гросс-Баттлз. Пока не афишировалось, что мистер Проддюссер намеревается наладить регулярное сообщение между эпохами: туда-сюда, туда-сюда. Туда — туристическое шоу, оттуда — впечатления и реклама для «Качелей», туда — за рисунками и этюдами, оттуда — за отдыхом и гонораром, туда — поставка (за соответствующую цену) любознательных, оттуда — получение идей для экспериментов или произведений, воспевающих величие непознанного мира, который вряд ли когда-нибудь будет познан до конца.

На первых порах Чарльзу У. Террикону была предложена должность главного чичероне. Для его особы рядом с гостиницей было построено подсобное помещение, в котором он оставлял протез и вставную челюсть. На «работу» Чар-Уи-Тер брал с собой только танковый шлемофон того типа, какой применялся в армии Советского Союза. Специалисты посчитали, что именно этот образец лучше всего предохраняет от сотрясения мозга при каждом возвращении. Так как все прочие экскурсанты пользовались лишь одноразовым правом посещения синантропов, то фирма не заботилась об их черепах, здраво полагая, что, получив как следует по башке, этот гражданин не будет домогаться новой экскурсии, а от желающих отбоя не было.

Несколько лет «Качели» работали как хорошо смазанный механизм. Фирма процветала, альбомы шли нарасхват, плакаты поставлялись во все учебные заведения соответствующего профиля. Потом появился «Парк юрского периода» с достоверными чучелами и манекенами, которые годы спустя «ожили» в известном фильме. В бухте Сеньорен-Конвент появился музей, директор которого надеялся со временем пополнить экспозицию главной достопримечательностью — доподлинным протезом мистера Чарльза У. Террикона, заложившим родословную фирмы «Качели». Дело в том, что кто-то из «лириков», бродя по пляжу, нашел в песке челюсть анималиста. Она, как и протез, была тоже овеяна дымком легенды. Музей приобрел ее у «лирика» за баснословную цену, но если бы зубной протез оказался на витрине рядом с протезом ноги, которая хранила следы зубов сиятельного синантропа, такому соседству вообще не было бы цены.

Скандал возник после размолвки между главными компаньонами. Мистер Проддюссер, несмотря на значительно возросшие доходы, сократил величину гонораров Чарльза У. Террикона, сославшись на тот факт, что его дивиденды как акционера фирмы и без того превысили мыслимый уровень. Возмущенный художник нагрубил боссу и посоветовал хотя бы раз «отправиться за кордон», где, получив по башке, он поймет, что компаньон его не бездельничает в тиши кабинета, а раз за разом получает по черепу то камнем, то дубиной. Ведь за весь период, что он чичеронствует ради их общего блага, на его голове приходит в негодность уже десятый экземпляр шлемофона.

Мистер Проддюссер не внял его доводам, и тогда художник опубликовал в журнале «Бюллетень Всемирного института Гиннесса» обращение к общественности, в котором обвинил босса в некомпетентности, а научную среду, в основном академическую, в косности и отсутствии интереса к тому сверхординарному событию, которое они пренебрежительно называют развлекательным шоу.

Профессор Верти-Прах не ведал о нем, так как вообще не читал ни газет, ни журналов. Создание силового вездехода подходило к концу и отнимало все силы. А письмо чичероне наделало шуму. Академики всполошились. Газеты добавили неразберихи. Общественность потребовала проведения публичного эксперимента, который бы поставил все с головы на ноги, отмел мусор и сплетни, дал ясную и достоверную картину того, чем занимаются «Качели», самым беззастенчивым образом выкачивая деньги из того, что является достоянием не одного мистера Проддюссера, укравшего и замылившего рекламой величайшее открытие современности, а всего мира, всей Земли. Все требовали публичной демонстрации «путешествия во время оно». Мистер Проддюссер стоял на своем, ссылаясь на неприкосновенность частной собственности и билль о правах человека.

И тут за мистера Проддюссера взялась мафия, грозя убийством, если он… Понятно, что означает с их стороны «если он»! И мистер Проддюссер сдался, проклиная тот день и час, когда он сам по своей воле пригласил Чарльза У. Террикона в компаньоны. Вот она, благодарность за все хорошее, что сделал он для этого прохвоста, когда-то довольствовавшегося объедками с его стола!

Напрасно мистер Проддюссер с газетных полос и с экранов телевизоров вопрошал: где вы были раньше, ведь все делалось открыто! «Во времени оном» побывало множество людей самого разного мировоззрения и статуса. Он взывал к защите! Но ученый, мистер Верти-Прах, которому все-таки всучили журнал с посланием художника, вступился не за дельца, а за художника. Профессор был поражен полным сходством его теории и чужой практики, но был осмеян теми же газетами, осмеян вместе с его ассистентом господином Меннеджером, хотя никто из светил науки даже не попытался разобраться в сути экспериментов своих коллег. Впрочем, теперь это уже никого не интересовало.

…В назначенный день кортеж автомобилей направился в бухту Сеньорен-Конвент. Туда же устремились битком набитые автобусы и поезда. Забор вокруг стартодрома был снесен, уничтожена и гостиница. Теперь вокруг зеленой поляны были построены трибуны того типа, что окружают стадионы и футбольные поля. Из прежних строений было оставлено лишь «подсобное помещение» главного чичероне и виновника всей этой заварухи. К массе ученой братии, многочисленных журналистов, мелкой газетной сошки, представителей почти всех телевизионных компаний примкнули даже представители высших кругов власти, что придало событию солидность и респектабельность.

Чарльз У. Террикон появился без опоздания. Протез он не отстегнул, псевдочелюсть не вынул изо рта и не надел шлемофон. Одет был художник добротно и практично. На нем были кожаный пиджак, такие же штаны, на ногах — горные ботинки. Он откланялся трибунам и сорвал гром оваций.

Пока художник топтался у старта, то есть вне зеленой лужайки, и поджидал выстрела из ракетницы… в воздухе мелькнули и, конечно, тут же канули в доисторическое прошлое подметки неосторожного репортера, приблизившегося слишком близко к зеленому пятачку, а может, специально впрыгнувшего на сочную лужайку.

Чарльз У. Террикон не стал ждать ракеты, которой могло и не быть из-за суматохи в кабине распорядителя. Он подхватил портфель с альбомом и принадлежностями для рисования и отправился следом, успев прокричать слова сгинувшего репортера: «Прощайте, товарищи, с Богом, ур-ра!»

Да, оба унеслись в страну чужую, оба не вернулись назад, к великому разочарованию публики. «Вылетели в трубу!» — острили раздосадованные исчезновением коллеги журналисты, однако не последовали за ним. Наоборот, они же распустили слух, что репортер, удравший в прошлое, оказывается, славянин. Возможно, тайный агент, заброшенный из-за железного занавеса с целью промышленной разведки, а может, и диверсии. Какую диверсию можно сотворить в стране, где бесполезна взрывчатка, а технические новшества — обычный утиль, объяснять не стали. Главное — запустить «утку». Пусть летает по свету и плодит гадких утят.

Что до мистера Проддюссера, у которого потребовали немедленного интервью, то он, злорадствуя, заявил, что нечего было городить огород. Заплатите, как раньше, на общих условиях за входной билет и катитесь «во время оно». А теперь получается черт-те что! Бизнес лопнул, никто ничего никому не доказал, а старты пустили на самотек. Вот заберут все в руки гориллы преступного мира — будете знать, почем фунт изюма!

Как бы то ни было, но со стартами все так и вышло. «Во время оно» лезли все, кому не лень. Мистер Проддюссер был взбешен и снова предъявил права на заповедную территорию своего бизнеса. Его возмущало и то, что Чарльз У. Террикон и та бестия, что олицетворяла подлое СМИ, которые должны понести наказание за провокацию, не возвращались от синантропов, хотя, по словам самодеятельных туристов, оба находятся в добром здравии, а возвращаться пока не желают.

Мистер Проддюссер решил положить конец этому безобразию. Вновь появились гостиница и забор, касса и билеты «на сафари». Когда «гориллы» предложили свои услуги для поимки и наказания «невозвращенцев», он согласился оплатить все расходы и передать им часть акций фирмы. Банда головорезов стартовала в назначенный час, но почти сразу вернулась обратно в самом плачевном виде: лазутчиков встретил дружный отпор синантропов, во главе которых стояли Чар-Уи-Тер и «агент Москвы», воздвигший «во времени оном» свой железный занавес.

То немногое, что могли сообщить вернувшиеся в бухту Сеньорен-Конвент, заключалось в следующем. Как только они, оказавшись на пляже, еще только разинули рты при виде пленительного озера, им бросился в глаза красный щит, на котором красовался десяток увесистых дубин. Самые шустрые и глазастые, до того как получить сигнал к отправлению в обратном направлении, то есть удар по черепу, успевали прочитать странный лозунг-призыв, начертанный на полосатой будке эвакопункта:

«ECH, DUBINUSCHKA, JUCHNEM!»

Что добавить к сказанному? Как в старом бородатом анекдоте: что мы имеем с гуся? Итак, стало быть, что в итоге?

Подвел итог сам Чар-Уи-Тер в беседе за бутылкой самогона с Питером Верти-Прахом и журналистом Джоном (Иваном) Фишером (Рыбаковым). Профессор и его ассистент Теофил Меннеджер оказались их гостями при втором и последнем испытании силового вездехода, доказавшем возможность создания такой машины и ее, увы, нерентабельность. При небольшой грузоподъемности вездеход расходовал огромное количество энергии, неэквивалентное практической пользе.

В беседе выяснилось, что идея пограничного эвакопункта возникла у художника, а название его придумал Джон Фишер. Практическое воплощение контроля за нежелательными элементами, а такие угадывались сразу, было возложено на подчиненных вождя, достигших призывного возраста. Они действовали расторопно, с удовольствием отрабатывали удары, но согласно инструкции, провожали в последний путь при помощи каменного орудия только избранных. О них репортер с полным основанием говорил: «Немногие вернулись с поля!» А те, что вернулись, как уже было сказано, могли рассказать очень мало о своем визите.

Факты, добытые профессором в ходе кратковременной экспедиции, говорили о том, что временной отрезок палеолита, зафрахтованный двумя смельчаками, даже в силовом поле мю-пространства представлял замкнутый мирок, блокированный неизвестным разумом. Что, возможно, людям в самое ближайшее время предстоит долгожданный контакт с внеземной цивилизацией, о чем всегда мечтали земляне или, скажем конкретнее, лучшие умы Земли. Но лично у него, заметил Верти-Прах, были и сомнения по поводу контакта. Достойны ли мы его? Ведь все зависит от нашего поведения.

— Именно, от нашего, — подтвердил Чарльз У. Террикон, впрочем, свыкшийся уже со своим туземным именем. — Если порох и взрывчатка здесь по-прежнему неприменимы, то запрет на фотоаппаратуру и зажигалки внезапно закончился, и это поначалу было для нас необъяснимо.

Джон Фишер рассмеялся:

— Мы как-то сидели с Чарльзом у костра, потягивали самогон, который гнали по способу моей родины. Вождь был тут же. Чесался и обкусывал ногти. В это время Чарльзу и пришло в голову закупорить мю-воронку (мы тогда еще не знали этого термина) изнутри, найти действенный способ. И представьте! Вождь оставил свое занятие и сказал на чистейшем английском: «Браво, Чарли! Давно пора закупорить. Ваш мир еще не созрел до сотрудничества с соседями по галактике!» И все. Больше мы от него ничего не добились.

— Что за мю-воронка? — не понял профессор.

— Тогда в нашем сознании каким-то телепатическим способом забрезжили уже и образы далекой могучей цивилизации, которая свободно передвигается в мю-пространстве, используя поток времени в обоих направлениях, как мы — тропинку в парке. А физические термины мы переняли у них после кратких лекций. Воспользуйтесь ими, профессор, дарим!

Репортер снова хихикнул:

— Когда в наши мозги проникли эти образы, Чарли живо сориентировался и эдак запросто начал клянчить помощи в укреплении наших границ. Теперь уже мы оба получили мысленный импульс: «Не будьте крохоборами! Мыслите! Докажите, что тысячелетия не прошли для человечества даром, что вы чем-то отличаетесь от синантропов и можете не только махать дубиной и топором. Я мыслю, значит, я существую, говорили ваши предки. Дерзайте и вы!» Вот они и «дерзнули», а для начала организовали на рубежах мю-поля эвакопункт «Эх, дубинушка, ухнем!» — закончил профессор свой рассказ.

Между прочим, музей «Качели» возле океанариума уцелел и по-прежнему пользуется успехом у туристов. Вроде бы его директор отправил с одним из нарочных депешу Чар-Уи-Теру с просьбой предоставить музею свой исторический протез. Он мог бы стать самым ценным экспонатом. Старик очень расстроился, получив категорический отказ. «Ноги моей не будет в этом музее!» — якобы ответил Чар-Уи-Тер.