Если внимательно посмотреть на нас со стороны, то можно заметить, что некоторые из нас карлики... Вообще-то, карликом мог стать любой. Просто нам достались такие родители, у которых карлики не получаются. Не наши родители вроде бы делают все так же, как и наши, а вот те на — получается карлик.

Конечно, можно было бы обойтись и без них. Но уже стольких нет, что если еще и без карликов… Представьте: просыпаешься утром бодрым, веселым, включаешь радио, а там объявляют, что карликов нет. И все, настроение уже не то. Так путь будут.

Правда, карликов не нужно выбирать в Верховный Совет. Уследить за ними трудно, и они могут прошмыгнуть на такие должности, что из-за этого могут произойти разные нонсенсы.

Во-первых, карлику придется приезжать на службу раньше всех, чтобы никто, когда он будет забираться на стул, не хихикал. Во-вторых, карлик, сидящий на высоком стуле, будет думать не о важных государственных делах, а о том, как бы не покалечиться, упав с этого стула. Вследствие этого в государственном управлении будут возникать дополнительные промахи и ошибки, которых у нас и без карликов хватает.

На похоронах вождей в почетный караул карликов ставить можно, но во время похоронной процессии они будут путаться у всех под ногами, потому что совершенно не умеют ходить в ногу. При переносе тела вождя с лафета к стене карлик не сможет дотянуться до гроба, и, чтобы все было как у людей, кому-нибудь из членов похоронной комиссии придется сажать его на закорки. А это не в традициях нашего народа и может вызвать нежелательные отклики в зарубежной прессе.

А самое главное: во время демонстрации трудящихся карлика на мавзолее не будет видно, и он, приветствуя народ, будет все время подпрыгивать. И народ начнет говорить:

— Прыгают, прыгают — а все без толку.

И действительно, на мавзолее кого только не было, противно вспомнить. А тут уж совсем — карлик. И нечего подпрыгивать, народ баламутить. Если ты карлик, то и веди себя соответственно...

Иногда карлики бывают и вполне нормального роста, но они, как правило, значительно хуже простых карликов, и выводить их на чистую воду значительно труднее.

Уф! Свершилось! Меня, отдавшего по совместительству двадцать лет сатире и юмору, аккредитовали на Российский съезд народных депутатов...

И вот я выхожу из метро, бритый, в глаженых брюках, и направляюсь к Красной площади. У знака останавливаюсь и гашу сигарету. На площади курить нельзя. Святыня. Сейчас она огорожена железными барьерами и милицией. Я показываю документ, прохожу за барьер и начинаю чувствовать себя, как в церкви. Правда, здесь вместо алтаря лобное место...

Ликуя, иду к Спасской башне. Почти сбылась мечта. В раннем детстве меня, наверное, как и всех детей, родственники и их друзья спрашивали:

— Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

Я гордо отвечал:

— Дворником.

Когда родственники и их друзья начинали смеяться, я скромно добавлял:

— В Кремле.

Они сразу становились серьезными и больше никаких вопросов не задавали.

Безусловно, до дворника в Кремле мне еще далеко. Партийность нужна. Образование. Анкета. А у меня из всего этого только паспорт с пропиской. Я предъявляю его вместе с аккредитационной карточкой в проходной Спасской башни и вливаюсь в поток народных депутатов, спешащих на съезд. В основном это люди с мужественными, будто из камня высеченными лицами. По их решительным глазам каждому становится ясно, что они не отступят. То там, то здесь мелькают уверенные фигуры в дорогих импортных пальто, с пыжиковыми и ондатровыми завоеваниями развитого социализма на головах. А вон впереди стайка генералов и почти маршалов. В их спинах, затылках и шеях чувствуется огромная мощь. Безусловно, никакой враг мимо них просто так не пройдет.

Среди этого людского моря, как сорняки на пшеничном поле, иногда проскальзывают типы с явно умными лицами. Некоторые даже в очках. Но они неопасны. Их немного.

На входе в Кремлевский дворец очередная проверка. Депутаты, предъявив удостоверение, сразу идут в гардероб. А мой документ молодой человек во всем штатском учит наизусть, после чего вежливо говорит:

— Пожалуйста, пройдите под «рамку».

«Рамка» скромно притулилась за колонной справа. Через похожие штуки в аэропортах пропускают в накопитель. Человек средних лет, тоже в штатском, как-то доброжелательно, с улыбкой, по-домашнему осмотрел мою сумку и сказал: «Спасибо». Я прошел сквозь «рамку», терзаемый мыслью: «Неужели уже были попытки угнать куда-нибудь в Швецию Кремлевский дворец?»

Хотя от наших экстремистов всего можно ожидать.

До начала заседания остается минут двадцать. Меня, как и каждого рядового обывателя, интересуют депутатские привилегии. Я останавливаюсь и вижу прилавок канцтоваров. Очередь. Дают гуашь. Народные избранники берут по две-три коробки. Все-таки не совсем правы те, кто кричит, что духовность у нас падает. А вот буфет. Там меня постигает полное разочарование. Ничего особенного: бутерброды с финским сервелатом по 40 коп., с красной рыбой по 60 коп., с сыром, карбонад, сосиски, бульон из кубиков, растворимый кофе в пакетиках, чай, пирожки, пирожные, соки, минералка. В общем, обычная еда. И ни у кого никаких привилегий. Любой — плати и ешь.

Дожевывая бутерброд, поднимаюсь на балкон...

Наш симпатичный российский премьер в своем докладе отталкивается не от классиков, а от своего коллеги по царским временам Столыпина. Смысл доклада в том, что нам всем пора кончать быть дураками и переходить к нормальной человеческой жизни. А землю передать в частную собственность и не мучиться.

Начинаются прения. Одни убеждают, что давно пора. Другие согласны, но не верят в народ. Некоторые откровенно хамят, а некоторые требуют извинений. Кое-кто, отбросив стилистические и грамматические особенности русского языка, «докладает» правду-матку. По скороговорке других чувствуется, что все им до смерти надоело и зря они в это дело ввязались. В ходе дискуссии выясняется, что левые сплотились и ни за что не допустят в свои ряды правых. В ответ на это правые тоже сплачиваются и не допускают в свои ряды левых.

Я думаю, что земля в собственность — неплохо. Но ведь ее обязательно нужно пахать! Конечно, соху я себе достану, слава Богу, кое-какие связи есть. А вот остальное? Кого запрягать? Говорят, раньше выходили из положения за счет жены и других родственников. А если по большому куску отрезать будут? Боюсь, моя не сдюжит, сердце у нее пошаливает, да и с кормежкой сейчас перебои.

В перерыве журналисты бросаются в кулуары, хватают избранников и вынимают из них душу. Вроде бы и мне надо... Но у них магнитофоны, фото, видео, микрофоны. А у меня, кроме головы, ничего. Даже ручки нет.

Я бесцельно брожу среди законодателей по курилкам, буфетам и вдруг ловлю себя на мысли, что ни одного знакомого у меня здесь нет. В любом городе обязательно кто-нибудь находился. Или по армии, или по жене, или по работе, или по застолью. А вот здесь никого. Конечно, много таких, с которыми невольно хочется поздороваться, но не то. Они — из телевизора. Знаменитости. Вон ребята из «Взгляда». Несмотря ни на что, прорвались — депутаты. Они запросто подходят к заграничным телевизионщикам и, смело поглядывая в их объективы, на их настоящем английском языке говорят в их микрофоны. И, надо признаться, завидую им. У меня даже по немецкому в школе тройка была. И то с натяжкой.

Вдруг вижу... Кого бы вы думали? Самого Ивана Кузьмича Полозкова. Вон он среди всех. При желании рукой потрогать можно. Вокруг него корреспонденты теснятся. Протиснулся я в первый ряд. Смотрю. Я-то раньше думал, что он покрупней будет, а на самом деле он небольшой. Но крепкий. И не один. Я сначала предположил — с приятелем. А у того такие плечи и взгляд! Понятно. Охраняют. Заслужил. Если человек на танки бросается, то его без охраны пускать нельзя. Не стал я его трогать, чтобы не осложнять. Просто поймал его взгляд и подмигнул. Все-таки мы с ним одногодки. Могли за одной партой сидеть. Или вместе на танцверанду бегать. Но он на это не среагировал. Свалил все на Льва Николаевича Толстого и ушел. Под охраной. Тут и перерыв закончился. Все в зал пошли голосовать. Насчет земли.

Я подумал, подумал и в буфет подался. Надо домой разных бутербродов накупить. Дали. Я полную сумку набил. Жену подкормлю. Пусть сил набирается. Землю-то дали. Значит, весной пахать.

Иванникову всегда хотелось представить себя самим собой, но ничего у него не получалось. Сначала Иванников представлял себя Папаниным, Мамлакат, братьями Знаменскими и мужем аспирантки Клавы Большаковой. Потом Иванников стал неплохо зарабатывать, вступил в ЖСК, купил подержанный «Запорожец», но, несмотря на это, представить себя самим собой не смог. И когда собрание пайщиков ЖСК выбрало его ответственным за крышу, он не стал отказываться и в тот же вечер полез ее осматривать.

Крыша была как крыша, только в центре ее на сундучке стоял лысоватый человек в кедах и трикотажном тренировочном костюме. На спине и на груди у него было написано «АДРИАН КОНДРАТЬЕВИЧ». Задрав вверх голову и приставив руку козырьком ко лбу, человек смотрел на звезды.

— Что за черт? — только успел подумать Иванников, как лысоватый человек повернулся, не отнимая руку ото лба, внимательно осмотрел Иванникова и спросил:

— Ну чего?

— Да ответственный я за это место по решению собрания, — оправдываясь, ответил Иванников.

Лысоватый человек убрал ото лба руку и, похлопав себя по надписи на груди, сказал:

— Я — Адриан Кондратьевич! Заведующий вот этим, — и показал головой на мироздание, — но сейчас в отпуске. Понял?

Иванников кивнул.

Адриан Кондратьевич сложил руки рупором и через него приказал:

— Смирно! В исходное положение — ноги на ширину плеч, руки в стороны — ставь!

— Ишь ты, проверяет, — с уважением подумал Иванников и принял исходное положение.

— Влево, вправо повороты корпусом — начали, — скомандовал Адриан Кондратьевич. — Раз, два! Раз, два!..

Иванников стал выполнять команду.

— Ноги вместе, руки на бедра — приседания начали. Раз, два! Раз, два!.. — продолжал командовать Адриан Кондратьевич.

Иванников покорно выполнял.

— Прыжки попеременно, три на левой ноге, три на правой — начинай! Раз, два, три! Раз, два, три!..

Иванников запрыгал.

— Вокруг меня бегом — марш!

Иванников забегал вокруг сундучка.

— Шагом, — приказал Адриан Кондратьевич.

Иванников перешел на шаг.

— Раз, два — левой! Левой! Левой! — выкрикивал Адриан Кондратьевич.

Иванников старательно маршировал.

— Стой! — скомандовал Адриан Кондратьевич. — Вольно!

Иванников остановился, перенес тяжесть тела на одну ногу, другую расслабил и стал ждать дальнейших указаний.

— Дрессированный! — похвалил его Адриан Кондратьевич.

Иванников заулыбался.

Адриан Кондратьевич достал из сундучка талон, поставил на него печать и со словами:

— На, возьми. Смотри, не потеряй. Дубликата нет, — протянул талон Иванникову.

Иванников взял талон, спрятал его в карман с автомобильными правами, слез с крыши и пошел домой. Дома Иванников лег в кровать, накрылся с головой одеялом и вдруг представил себя самим собой. Чуть-чуть. С самого края.

Было так, как бывает в жаркий летний день. Монотонно жужжали толстые, пыльные мухи. Беспризорные собаки, высунув языки и тяжело дыша, уныло смотрели на очередь в пивную палатку. В овощных магазинах продавался вялый зеленый лук. В небе летели самолеты.

Увидев это из окна, Иванников почувствовал беспокойство и посмотрел на часы. Они показывали десять часов вечера. Иванников надел на босу ногу сандалии и полез на крышу к Адриану Кондратьевичу.

Адриан Кондратьевич тряпочкой протирал линзы бинокля. Иванников покашлял. Адриан Кондратьевич убрал бинокль в футляр и недовольно спросил:

— Ну чего?

Иванников переступил с ноги на ногу и тоже спросил:

— Почему это так?

— Надо. Чтобы самолеты было видно, — ответил Адриан Кондратьевич.

— А как теперь жить?

— Никто ничего не заметил. А этому больше всех надо. Слишком умный. Как жил, так и живи, — ответил Адриан Кондратьевич и строго посмотрел на Иванникова.

Иванников съежился и последний раз спросил:

— А как же время? Часы ведь теперь неправильно идут.

— Переведи на два часа дня, — ответил Адриан Кондратьевич, достал бинокль и через него стал смотреть на самолеты.

Иванников перевел часы. Успокоился. Слез с крыши. И стал жить так же, как и в другие жаркие дни.

В понедельник утром Иванников вышел на улицу в сандалиях и почувствовал, что с левой стороны его тело мерзнет, а с правой — перегревается.

«Этого еще мне не хватало», — подумал Иванников и посмотрел налево. Там была зима. Иванников посмотрел направо. Там было лето.

«Тяжелая будет неделя», — подумал Иванников и посмотрел перед собой. Прямо перед Иванниковым находилась покрытая кафелем разделительная полоса, на которой было написано:

Утром последнего дня месяца Иванникова разбудил стук в дверь.

— Неужели Адриан Кондратьевич? — обрадовался Иванников, вскочил с кровати, быстренько оделся и, подбежав к двери, посмотрел в глазок. Адриана Кондратьевича не было. В дверь древком метлы стучал дворник Сардыкин.

«Чтоб ты этой метлой подавился!» — подумал Иванников, открыл дверь и недовольно спросил:

— В чем дело?

— Мы по поручению, — официально сказал дворник и, войдя в квартиру, протянул повестку.

«По получении немедленно явиться в правление ЖСК», — прочел Иванников и спросил:

— Это зачем?

— На разбирательство, — ответил дворник.

— Так я зарядку еще не делал, — попытался оттянуть время Иванников.

— Там тебе все сделают, — отрезал дворник и, метлой вытолкнув Иванникова из квартиры, повел его в помещение правления — подвал.

Правление было как правление. В середине подвала стоял длинный, покрытый шинельным сукном стол. На столе сидела толстая зеленая муха и аккуратно чистила лапки, а за столом сидел председатель правления ЖСК и молча смотрел на муху.

Дворник Сардыкин подтолкнул Иванникова к столу, поставил метлу в козлы и отрапортовал:

— Товарищ председатель правления, ваше задание выполнено! Привел!

Муха испугалась и улетела. Председатель правления посмотрел на Иванникова и заговорил:

— Что же это вы, Иванников? Мы на вас, понимаешь, понадеялись, объект доверили — крышу. А вы, понимаешь, там безобразничаете, подметки на уши надеваете и солнечные зайчики пускаете. Вот дворник докладную представил.

— Да не я это, — начал оправдываться Иванников.

— А кто? — перебил его председатель.

— Адриан Кондратьевич, — тихо ответил Иванников, озираясь.

— Какой, понимаешь, Адриан Кондратьевич? — повысил голос председатель. — Нет у нас в списках никаких Адриан Кондратьевичей.

— Не наш он, не кооперативный, — продолжая озираться, еще тише ответил Иванников.

— Не наш, а как на объект попал, понимаешь? — строго спросил председатель.

— Отдыхает он. Отпуск у него, — совсем тихо ответил Иванников.

— Как это, понимаешь, отдыхает?! По какому праву?! На крышах отдыхать воспрещается! — возмутился председатель правления.

— Заведующий он. Всеми космогоническими процессами заведует, — шепотом объяснил Иванников, убирая голову в плечи.

— Проверим, — многозначительно сказал председатель и, обращаясь к дворнику, приказал: — А ну-ка, Сардыкин, тащи сюда, понимаешь, этого Адриана Кондратьевича на экспертизу!

— Слушаюсь, товарищ председатель правления! — гаркнул дворник Сардыкин, схватил метлу и побежал на крышу.

Председатель правления вынул из кармана носовой платок, протер руки и стал доставать из-под стола приборы, щипцы и баночки с порошками для проведения экспертизы.

«Что же теперь будет?» — подумал Иванников и прислушался.

Некоторое время было тихо. Потом где-то прогудел электровоз и в подвал, крича: «Спасите! Помогите! Дворника распяли!» — вбежала лифтерша-бабушка Гриня.

— Как, понимаешь, распяли? — удивился председатель правления.

— На метле, родимого, на метле! Перед самым домом, сердечный, мучается, — перекрестившись, запричитала бабушка Гриня.

— За мной! — скомандовал председатель и, схватив щипцы, выскочил из помещения.

Иванников и бабушка Гриня бросились за ним.

Перед домом, на асфальтированной автомобильной стоянке, в нахлобученной на глаза полевой фуражке и застегнутой на все пуговицы брезентовой куртке маялся распятый дворник Сардыкин. В рукава куртки была вставлена метла. Из-за нахлобученной фуражки дворник не понимал, что с ним случилось, и, пытаясь вырваться, вертелся крестом, приговаривая:

— Я тебе покосмогоню.

— Ну-ка тормози его, понимаешь! — крикнул председатель.

Иванников кинулся на Сардыкина и, обхватив его за туловище, остановил. А председатель правления щипцами попытался вытащить из дворника метлу. Но бабушка Гриня, крикнув: «Поберегись!» — остановила председателя и показала на спину Сардыкина. На дворницкой спине белой масляной краской было написано: «He специалистам восстанавливать дворника воспрещается!»

— Что же теперь делать, понимаешь? Нам без дворника нельзя, — задумчиво проговорил председатель, почесывая голову щипцами.

— Давайте у Адриана Кондратьевича проконсультируемся, — предложил Иванников.

— А как, понимаешь? — спросил председатель.

— Да покричим ему, может, примет, — ответил Иванников.

Председатель правления кивнул головой и, скомандовав: «Три, четыре», — вместе с Иванниковым и бабушкой Гриней громко закричал:

— Ад-ри-ан Кон-дра-тье-вич!.. Ад-ри-ан Кон-дра-тье-вич!..

— Ну чего? — откликнулся Адриан Кондратьевич, свешиваясь с крыши.

— Нам бы, понимаете, дворника восстановить, — вежливо попросил председатель правления.

— Ваш дворник, сами и восстанавливайте, — ответил Адриан Кондратьевич, подмигивая бабушке Грине.

— Да не специалисты мы, понимаете, — уныло признался председатель.

— Не специалисты, так тащите его в амбулаторию. К фельдшеру. А ко мне больше не приставайте, — серьезно сказал Адриан Кондратьевич и погрозил пальцем.

— Будем стараться, товарищ заведующий, — заверил председатель правления и вместе с Иванниковым потащил дворника в амбулаторию.

Адриан Кондратьевич достал из кармана зеркальце, поймал в него солнце и, пустив в бабушку Гриню зайчик, спрятался за трубу.

«Так вот значит, какой он, заведующий», — удивленно подумала бабушка Гриня и перекрестилась.

С нового месяца начал накрапывать дождь. Очередь за пивом разошлась. Восстановленный дворник Сардыкин на всякий случай ходил с веником. Лифтерша-бабушка Гриня стала покупать и читать журнал «Наука и жизнь». Но когда где-нибудь гудел электровоз, бабушка все равно крестилась и с беспокойством смотрела по сторонам. Вокруг все было спокойно. Тянулись одинаковые дни.

От этого Иванникову стало не по себе, и он полез на крышу к Адриану Кондратьевичу. Крыша выглядела необычно и странно. Ни сундучка, ни Адриана Кондратьевича не было.

«Куда же это они подевались?» — подумал Иванников и позвал:

— Адриан Кондратьевич!..

Никто не отозвался. Иванников обошел всю крышу и, не найдя никаких следов, заглянул в трубу. На внутренней стороне трубы белой масляной краской было написано:

«В связи с окончанием очередного отпуска приступил к исполнению служебных обязанностей. Благодарю за внимание. Адриан Кондратьевич».

«Даже не попрощался», — подумал Иванников, прочтя надпись, и, подняв голову, с обидой попытался посмотреть на мироздание. Но небо было закрыто тучами, и мироздание через него было не видно. Иванников опустил голову, слез с крыши и пошел домой. Дома он достал из кармана талон, вставил его в рамку и повесил на стенку.

Теперь каждое утро Иванников, проснувшись, надевает на уши подметки и, глядя на талон, представляет себя самим собой. Он надеется когда-нибудь еще встретиться с Адрианом Кондратьевичем, хотя понимает, что нас — много, а Адриан Кондратьевич один.