... он буквально как бульдозер-тяжеловес проторил для мамы дорожку назад, в литературную жизнь. Уволенная из Радиокомитета по пятому пункту в 1950, мать шесть лет перебивалась более или менее случайными литературными заработками. И вот, когда в 56-м возник журнал «Москва», свое членство в редколлегии Луговской обусловил одним: взять мать заведовать отделом поэзии. И ее взяли, и этот протекционизм явно пошел на благо поэзии: до 68-го, пока с приходом в журнал главного редактора Михаила Алексеева матери сперва не скрутили руки, а потом и шею, отдел поэзии в «Москве» был одним из самых либерально-пробивных среди журналов. Мать и уволили-то за напечатание стихов Липкина, Алигер и Евтушенко, естественно, идейно порочных.

Если отношение матери к Луговскому было ностальгически восторженное, то отношение к нему отца менялось и кардинально, и постепенно, и драматически, а, главное, никогда, кроме, наверное, недоступной моей памяти юности родителей, не было однозначным. Но об этом он написал сам в воспоминаниях и в «20 днях без войны».

В этой комнате с кривым полом, разделенной на три части шкафом, двумя книжными полками и соединявшими их алюминиевыми трубками, где на толстых кольцах легко передвигались тяжелые грязно-вишневые гардины, я и слушал разговор отца с матерью. А в комнату эту я еще вернусь.