Эммануил Ионович Квиринг был расстрелян в 1937 году, после чего, казалось, был забыт напрочь. Его книги, брошюры, газетные и журнальные публикации были изъяты из библиотек и архивов (частью перешли в закрытые секретные фонды, частью были уничтожены). Его имя было вымарано прежде всего из учебников, изъято даже из картотек отделов кадров организаций, в которых он работал. Человек фактически исчез.

Его жизнь оборвалась в 49 лет. Его сын, Виктор Эммануилович Квиринг, потратил три десятка лет, чтобы узнать всю правду об отце. Сам Виктор жил на Урале, сначала в Челябинске, потом в Свердловске до конца жизни. Умер в 1988 году.

Он вел переписку со многими десятками людей, хорошо знавших его отца лично. Во время отпусков и командировок он по возможности проводил время в архивах Москвы, Ленинграда, Днепропетровска, Киева, Алма-Аты...

Виктор проделал безо всяких преувеличений титаническую работу. Он был инженером, высококлассным специалистом по монтажу автоматизированных систем. Однако в своем архивном поиске проявил себя упорным и предприимчивым исследователем. В результате был собран материал, составивший около 20 томов, частью напечатанных на машинке, частью мелким почерком написанных от руки. Фонд этот ныне хранится в Государственном архиве административных органов Свердловской области.

Золотым весенним челябинским вечером 1946 года боец 5-й саперной трудовой армии Виктор Квиринг выпрыгнул из клуба, как индеец из зарослей. Постоял, обвел глазами омерзевший за годы заключения ландшафт и решил: «В казарму не пойду — черт с ними, с вещами. В столовую не пойду — черт с ним, с ужином. Домой!» И быстро двинулся в сторону соцгорода, где на улице Пожарской, в доме 12, в маленькой двенадцатиметровой комнатенке жила его семья — жена и мать.

Он был счастлив. Только что ему объявили, что он больше не трудармеец, а спецпоселенец. Трудовые армии придумал еще Троцкий, а его заклятый личный враг Сталин с успехом их применил на ударных участках социалистического строительства.

С присущей ему непреклонной последовательностью вождь всех народов довел идею своего поверженного врага до воплощения в таких формах, о которых тот и не помышлял. «Служба» в трудармии мало чем отличалась от обычных лагерей, подведомственных ГУЛАГу. Виктор Квиринг «прослужил» там больше четырех лет.

О необходимости создания спецпоселений в 1930 году в своей брошюре «Задачи построения социализма в СССР» писал его отец Эммануил Ионович. Он тогда был директором экономического Института красной профессуры, с 1934 года стал доктором экономических наук.

«Сейчас, на 13 году пролетарской революции, человеческий материал состоит из следующих групп: 1) рабочие, 2) служащие, 3) колхозники, 4) единоличники, 5) кулаки, 6) кустари-ремесленники, мелкие торговцы, 7) нэпманы, — педантично перечислял автор брошюры. — Из всей этой массы 10—15 % нужно отнести к кулакам, нэпманам, всяким бывшим людям, буржуазным интеллигентам и т. п. Эти люди будут содержаться в районах ограниченных прав».

Виктор Квиринг, будучи спецпоселенцем, обязан был раз в месяц отмечаться в спецкомендатуре, ему запрещалось выходить за зону проживания и работы, т. е. за пределы «района ограниченных прав». За нарушение полагалось 20 лет каторги. Спецпоселение объявлялось бессрочным, до особого распоряжения. По сравнению с трудармией это семечки. Главное — можно было ходить по улицам не в строю, общаться, жить дома, а не в казарме.

Как вполне законопослушный, благополучный инженер, выпускник Московского института связи оказался в таких условиях? Он разделил участь многих своих сверстников. После ареста октябрьской ночью отца через месяц приговорили к десяти годам лишения свободы без права переписки. Сына тут же выслали из Москвы в Киргизию. Там в 1942 году призвали в армию, но сражаться на фронте не доверили по двум причинам: отец — «враг народа», к тому же немец. Такому дорога в трудармию.

На строительстве Челябинского металлургического завода Виктор, будучи инженером-связистом, начал с землекопа, потом был учетчиком, маляром, бригадиром, кровельщиком. Наконец, пора случайного заработка миновала. Можно было теперь устроиться по специальности. И вскоре он уже главный инженер, заместитель начальника конторы связи треста «Челябметаллургстрой». Его считали счастливчиком. И впрямь: освободился, есть, где жить. Жена его — работник ЖКХ, приехала из Фрунзе, чтобы быть близко. Сразу получила комнатку. Сюда же из Саратовской области приехала и мать. В 1948-м родился сын, и появилась однокомнатная квартира, через два года ее удалось обменять на двухкомнатную. Не каждому и из «вольных» такая удача!

Но… статус спецпоселенца. Слово «немец» считалось тогда почти бранным. Им кололи глаза, при случае и без него, просто так, походя. В системе связи на многие объекты требовались допуски, у Виктора их, конечно, не было. Связь связана с секретностью.

Запомнился один эпизод. Виктор работал тогда монтажником контрольно-измерительных приборов и средств автоматизации, старшим прорабом участка треста «Проектмонтажприбор». Его с бригадой отправили на строительство знаменитой Магнитки. Туда же приехал начальник участка Н. В. Гудков. Первый начальник, который ни разу не попрекнул прораба его статусом спецпоселенца. Более того, они стали друзьями. И вот тут в пылу спора Гудков вдруг крикнул: «Не немцу здесь решать!» У Виктора потемнело в глазах. Потом он только смутно мог вспомнить, как схватил табурет, бросил его в Гудкова. Не попал, к счастью. Табурет ударился в стену, рассыпался. Никто не видел. Гудков же ни словом потом об этом случае не обмолвился. Но Виктор, обдумав все, через несколько дней подал заявление об увольнении. Гудков отставку не принял, и вскоре они продолжали работать как прежде. Всё по-мужски: без извинений и объяснений.

Нервы были уже ни к черту, а ведь ему было всего 38. Пошел к врачу. Та ахнула: «До чего вы себя довели! Вас в мединституте студентам надо показывать, чтобы кости скелета изучали. Немедленно на курорт». От такой наивности он засмеялся: «Какой курорт! Я спецпоселенец, немец!» Та не сдалась: «Будем лечиться уколами. И не психуйте по пустякам. Ешьте больше!»

И стал он поправляться. Но тут опять обрушились на него несчастья. Сначала умер ребенок. Потом — случай со смертельным исходом на его участке. Первый вопрос следователя:

— И долго вы, немцы, будете убивать советских людей?

Сумел пересилить себя, ответил спокойно:

— Вам хорошо известно, что я никогда никого не убивал.

Техническая экспертиза установила: причина смерти единственная — неосторожность погибшего. Следствие закончилось оправданием, о чем следователь ему сообщил, не скрывая сожаления. Следом погибли ещё двое. Но сразу стало ясно — были виноваты сами. С третьим происшествием было хуже. Перемерзло колено трубы, его стали отогревать сваркой, что запрещено. Виктора в этот момент не было рядом. Труба раскалилась, взорвалась, и осколками сварщику сильно повредило глаза.

Опять следствие, опять тот же вопрос... Но тут вышел указ об амнистии по ряду статей, и его случай как раз подошел под одну из них. Дело прекратили.

В 1954 году по всей стране ликвидируются спецпоселения. Теперь есть обычные полноправные советские граждане. 8 октября 1954 года Виктор получил паспорт. Можно жить, как хочешь, не надо являться ежемесячно в комендатуру, где каждый раз приходится терпеть идиотские придирки коменданта, грубые окрики, оскорбления.

Они с женой сразу взяли отпуск (для Виктора — первый за 12 лет) и поехали в Москву. Там у Виктора было дело, которое стало смыслом всей его жизни, — поиск отца.

Основатели старинного немецкого крестьянского рода Квирингов и последующие поколения принадлежали к христианской секте менонитов. Основополагающий принцип их вероучения звучал так: «Обязанность верных — претерпевать гонения, не прибегая к мечу». До середины XVIII века они благополучно жили в Пруссии, где феодалы, уважая их покорность и исключительное трудолюбие, заодно уважали и их принципы. Но чрезмерно амбициозный Фридрих II стал гнать их на войну. И тогда они переселились в Россию, в Поволжье, где получили земли и обещание не принуждать их браться за меч. Первым отступником от веры предков стал отец Эммануила и дед Виктора — Иона Ионович. Он женился на лютеранке. Крестьянствовать он тоже не мог по слабости здоровья и стал волостным писарем.

А сын взялся за меч — стал революционером. В 1912-м вступил в партию — в 24 года стал большевиком. Избирался депутатом Государственной Думы, состоял в большевистской фракции под председательством Г. И. Петровского. Всего же во фракции было шесть депутатов. А во всех учебниках числится депутатов-большевиков только пять. Они пофамильно хорошо известны. Отсутствует имя Квиринга и у Ленина. Только в Большой советской энциклопедии упомянут этот революционер в составе фракции.

После роспуска Думы Петровский направил Квиринга в свой родной город — Екатеринослав. В 1926-м именно в честь Петровского он был переименован в Днепропетровск.

Однако активная деятельность Квиринга местным властям не понравилась. И вот… он оказался в Иркутской губернии. Ссылка! Сюда же, по традиции декабристок, добровольно приехала жена Евдокия Емельяновна с детьми. Один сын от первого брака, второй, маленький Витя, сын Эммануила Ионовича.

А тут — Февральская революция. Помощник исправника уезда объявил себя комиссаром Временного правительства и взялся агитировать за войну до победного конца. В этот уезд входило село Малышевка, в котором жили ссыльные. Теперь они могли уезжать, старшим группы выбрали Квиринга. Ехали торжественно, всюду их встречали оркестрами и митингами.

Заехали в Поволжье к родителям Эммануила. Здесь и осталась жена с детьми. Глава семейства отправился в Санкт-Петербург и там первым делом явился в редакцию «Правды». Он встретился с давними друзьями — М. С. Ольминским, К. Е. Еремеевым, В. В. Шмидтом... Отсюда вчерашнего ссыльного направили опять в Екатеринослав, где тогда большим влиянием пользовались меньшевики. Квиринга встретили как родного, он сразу возглавил городскую парторганизацию. Тут он и познакомился с Серафимой Гопнер — женщиной, позже сыгравшей немалую роль в его жизни. Она —большевичка с 1903 года. Жила в эмиграции, где встречалась с Лениным, Крупской и другими партийцами. В Екатеринославе, несмотря на сильное противодействие меньшевиков, ее выбрали в городской Совет рабочих и солдатских депутатов.

Приезд Квиринга сразу оживил большевистскую работу. Губернский съезд Советов прошел под большевистскими лозунгами. Все это, однако, мало что значило, ибо официальная власть была все-таки у администрации, назначенной Центральной Радой Украины. По предложению Квиринга было решено готовить вооруженное восстание.

Из Тулы прислали десять тысяч винтовок и десять миллионов патронов. В Екатеринослав направились два бронепоезда. В ночь восстания Квиринг с группой товарищей действовал в казармах пулеметного полка, и полк был нейтрализован. Упорное сопротивление оказали гайдамаки. Но их все-таки заставили уйти из города. Власть перешла к большевикам.

А тут — Брестский мир. К городу двинулись немцы, оставив действующее подполье, большевики эвакуировались. Квиринг и Гопнер уезжали в последней группе, когда кругом уже хозяйничали немцы.

Может показаться, что я пересказываю общеизвестные революционные события на Украине. Увы, нет! И события, и активное участие в них Квиринга — все было стерто со страниц истории.

В ноябре 1918 года в Германии произошла революция, кайзер был свергнут. Австро-германские войска, занимавшие Украину, потребовали от командования, чтобы их вернули на родину. Большевики уже мостили дорогу в Германию. В Харьков из Курска выехала солидная немецкая «супружеская» пара. Роль супруга играл Квиринг, а супругу изображала его товарищ по партии Е. Блюменфельд. Они везли с собой несколько слегка потертых, но очень внушительно выглядевших немецких чемоданов. Доехали благополучно, хотя Квиринг, за последние дни и ночи вымотанный донельзя, всю дорогу беспробудно спал, что не соответствовало его роли преуспевающего буржуа.

На вокзале их встретили немецкие офицеры, отвезли в лучшую гостиницу, где они и жили под надежной охраной. Они приехали покупать у немцев оружие для харьковских рабочих. Почему-то с «красных» потребовали уплату уже вышедшими из обращения екатерининскими ассигнациями. Их и везли «супруги» в чемоданах.

Торговались на полном серьезе и долго. Переговоры закончились успешно, что и отпраздновали, как положено, роскошным банкетом — с речами и музыкой. По ресторану разгуливали белые и гайдамацкие офицеры и бросали реплики:

— Вот как немцы продают нас большевикам.

Не таким уж, значит, непроницаемым оказалось инкогнито «торговцев». Но как бы там ни было, а миссию свою Квиринг выполнил. Немцы получили пуды никому не нужных бумажек, рабочие — оружие, необходимое им позарез.

Вечером 31 декабря 1918 года началось восстание. Немцы держали нейтралитет. В разгар уличных боев в город вошли части Красной Армии. Вслед за ними из Курска приехали ЦК КП(б)У и Совнарком Украины. Харьков был объявлен «красной» столицей Украины.

А впереди еще были сражения. Были деникинцы, врангелевцы, поляки. Города переходили из рук в руки. И только к 1921 году наступило относительное затишье. Во всех этих событиях, занимая разные должности, активно участвовал Квиринг.

Незадолго до получения паспорта Виктору Эммануиловичу пришла неожиданная телеграмма от Серафимы Ильиничны Гопнер: «Виктор, если у Вас есть возможность использовать отпуск для приезда в Москву, приезжайте возможно быстрее». Он сразу понял, что скрыто за этими словами. Отец!

Гопнер — давняя соратница Квиринга-старшего, несколько лет была его второй женой. Они и после развода остались добрыми друзьями, единомышленниками по партии.

Виктор начал разыскивать следы отца сразу после смерти Сталина в 1953-м. Срок, определенный приговором, — десять лет — давно прошел. В 1953-м отцу было бы всего 65 лет. Может, он жив? Гопнер тоже на это надеялась. Тогда еще не знали, что «десять лет без права переписки» означало расстрел. Серафима Ильинична тоже пыталась разыскать дорогого ее сердцу человека.

Через пару месяцев после смерти Сталина Виктор решился написать письмо самому Берии. Это был поступок! Немец-спецпоселенец хочет узнать о судьбе «врага народа». Пока ехал на вокзал, решил забросить письмо в почтовый вагон, чтобы в местном отделении связи не прочитали.

Вскоре Виктор получает вызов в Челябинское областное управление внутренних дел. И он, и семья понимали, что оттуда можно и не вернуться. На всякий случай попрощались.

Виктор описывает, как он стоял у окошка бюро пропусков, куда отдал вызов. Видел в окошко только объемистый рыхлый живот. Живот начальственным басом сказал:

— О Квиринге в МВД никаких сведений нет.

И окно захлопнулось.

После расстрела Берии Виктор писал Председателю Верховного Совета СССР Ворошилову, начальнику Центрального управления лагерей Круглову, в Генеральную прокуратуру СССР… И опять несколько вызовов в облуправление, и опять тот же ответ.

В начале 1954-го произошла знаменательная встреча с последней женой отца — Сапиро, племянницей Гопнер. Раиса Владимировна, хотя и не взяла фамилию мужа, но тоже была осуждена на десять лет как ЧСИР (член семьи изменника Родины). Ей повезло — отсидела всего восемь лет. И вдвойне повезло — ни разу не была на общих работах. Высококвалифицированный детский врач, она наблюдала и лечила детей офицеров охраны. Телеграмма Виктору с просьбой прийти к поезду «Москва — Караганда» — первая весточка от нее за много лет. Освободившись, она устроилась в Караганде, в Москву ездила на конференцию детских врачей.

И вот они ходят по перрону, разговаривают. Виктора поразило, что она все время, как плохой шпион, оглядывается, на всех бросает подозрительные взгляды. Говорит едва слышно, вполголоса:

— Перестань писать, Виктор. В Москве слухи, что сейчас начнется расправа над теми, кто хочет знать правду о репрессиях... Ты думаешь, со смертью Сталина все кончилось? Нет, нас ждет новый круг ада. Это никогда не кончится...

И вот встреча с Серафимой Ильиничной. Постарела, но по-прежнему энергична, говорит все тем же митинговым тоном. Всегда такой была — несгибаемым коммунистом. Рыцарь революции без страха и упрека.

— Сантименты потом. Эммануила надо найти. Знаю, ты искал, — бросает она скупые фразы, — будем действовать вместе. Я приложу свое письмо к твоему. «Старик» (Г. М. Кржижановский) тоже будет ходатайствовать. Жив Петровский — присоединится. Мы разобьем эту стену, воздвигнутую врагами партии!

Позвонила Кржижановскому, и Виктор отправился к нему. «Старик» никогда «стальным» не был. Интеллигентный, мягкий, добродушный академик.

— Что Квиринга арестовали — это так же нелепо, как то, что не арестовали меня, — сказал он, будто извиняясь за то, что его минула участь сия.

Кржижановский написал ходатайство. Там были такие строки: «Лучшего помощника по работе в Госплане у меня не было. Дали бы нам вместе поработать дальше...», «Многолетнее сотрудничество со мною Э. И. Квиринга оставило во мне самые благородные воспоминания». Именно так — «благородные»! Написал на официальном бланке. Там значилось: «Академия наук СССР. Директор энергетического института им. Г. М. Кржижановского». Внизу текста ходатайства подпись — Г. М. Кржижановский.

Потом опять хождения по многочисленным инстанциям. Всюду надо было отстаивать длинные очереди. И всюду — отказ в приеме заявления и приложенных к нему ходатайств. Наконец в приемной Генеральной прокуратуры СССР заявление приняли. Через Гопнер удалось добиться встречи с заведующим приемной Верховного Суда СССР Григорчуком. Он сказал:

— Не положено, но в виде исключения, неофициально… Ваш отец умер в заключении 13 мая 1939 года.

Умер... Несгибаемая Серафима Ильинична потребовала от Виктора начать борьбу за реабилитацию отца.

— Ты сын! — произнесла, как обычно, с напором, твердо глядя ему в глаза.

Слово «реабилитация» он тогда услышал впервые.

В ЦК КПСС реабилитацией занимался секретарь ЦК Н. Н. Шаталин. Он передал дело Э. И. Квиринга в нужные инстанции.

Отпуск Виктора закончился. Потом — долгое ожидание хоть какого-нибудь ответа. И опять переписка. С инстанциями, с Гопнер, с Кржижановским. Ответы из Генеральной и Главной военной прокуратур СССР: «Ваша жалоба проверяется. Результаты будут сообщены дополнительно». Один за другим такие ответы приходили с 1954-го по 1956-й годы. Менялись только фамилии и должности в подписях.

В мае 1955 года Виктор был в Москве в командировке. Ему удалось проникнуть в приемную Главной военной прокуратуры СССР. Работник ее, Г. П. Скреметов, был настроен благодушно:

— Лично я уверен в невиновности вашего отца. Но дело очень сложное и запутанное. Он много на себя наговорил. И его оговорили… около 40 человек.

Тогда же Виктор встретился с Петровским. Большевик старой ленинской гвардии, бывший «всеукраинский староста», чудом избежавший превращения в «лагерную пыль», чего не избежали его сыновья и некоторые родственники, работал заместителем директора Музея революции СССР по хозяйственной части. Он встретил Квиринга и Гопнер у входа. Взглянув на Виктора, чуть покачнулся:

— Ты... Вы... Как...

— Это сын, — резко бросила Гопнер.

Григорий Иванович улыбнулся потерянно:

— Как похож... Мне даже на секунду показалось...

Махнул рукой и повел их к себе в кабинет под лестницей, похожий на нишу, в каких обычно уборщицы хранят швабры, ведра и прочие атрибуты своего ремесла. Там стояли небольшой письменный стол и рядом два стула.

Григорий Иванович уже отправил свое ходатайство, встречался с тем же Скреметовым. Вспомнил, как его однажды вызвали к Сталину, в кабинете которого была проведена очная ставка с С. В. Косиором, членом Политбюро ЦК КПСС.

— Косиор был совсем не похож на себя, какой-то заторможенный, — вспоминал Петровский, — одурманенный будто. Говорил коротко, со всем соглашался. «Станислав, опомнись, что ты несешь?!» — не выдержал я. «Ничего, надо будет — и ты так скажешь», — спокойно ответил он. А Сталин глянул на меня и так медленно, зловеще: «И ты такой же».

В феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС, где, как известно, Хрущев яростно разоблачал сталинские злодеяния. Третьего марта пришла телеграмма от Гопнер: «Решение положительное целую письмом подробности». Это «целую», первое за всю историю взаимоотношений с ней, многое ему сказало. А 27 марта пришло сообщение из Главной военной прокуратуры СССР о прекращении дела Э. И. Квиринга «за отсутствием состава преступления».

Надо думать, что решение в прокуратуре было принято уже давно. Не объявляли о нем потому, что не знали, куда в дальнейшем повернет «дышло» закона. XX съезд показал, куда, теперь можно было решение и обнародовать.

Петровский в письме с поздравлениями посоветовал с просьбой о восстановлении отца в партии обратиться к председателю Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Н. М. Швернику, который, кстати, лично знал Квиринга. И он был восстановлен. В августе 1956 года приняли в партию и Виктора. Еще бы не принять! Его рекомендовали Гопнер, Кржижановский, Петровский.

Узнав о реабилитации, последняя жена Квиринга Раиса Владимировна Сапиро примчалась в Москву хлопотать... о наследстве. Правильно, раз коммунист чист перед законом, конфискованное должно быть возвращено. Понадобилась справка о смерти. И Сапиро обратилась к Виктору. Он ни на какое наследство не претендовал, но обстоятельства смерти отца выяснить посчитал своим долгом.

После многотрудных хлопот, не раз заходивших в тупик, Виктор получил справку, что его отец умер 13 мая 1939 года от рака печени. Место смерти — Челябинск, Металлургический район. Это уже звучало издевательством — не было в 1939 году в Челябинске такого района.

После XXII съезда партии, громко и открыто всему миру рассказавшего о преступлениях Сталина, Виктор написал письмо председателю КГБ СССР А. Н. Шелепину. Ответ получил в областном управлении КГБ: Эммануил Ионович Квиринг был расстрелян 25 ноября 1937 года сразу после вынесения приговора. Но ответ этот был дан устно, в разговоре с работником КГБ, а Виктор хотел иметь документ. Значит, опять письма. И вот в июне 1962 года из ЗАГСа Бауманского района Москвы пришло настоящее свидетельство о смерти. В графе «место» — Бауманский район, «причина смерти» — прочерк. Даже спустя почти год после XXII съезда КПСС власти «стеснялись» признать, что в 1937 году людей ни за что расстреливали, а не сами они умирали от болезней.

Вот тогда-то и дал себе слово Виктор Квиринг, что он потратит на восстановление всей правды об отце столько сил и времени, сколько на это потребуется.

После заключения мирного договора с Польшей Эммануил Квиринг сам изъявил желание работать в Донбассе. На переговорах он представлял Украину и ВСНХ РСФСР. В одном из писем он сказал: «...я хочу на хозяйственную работу и при этом именно в первичную клетку, чтобы снизу вверх просмотреть хозяйственную машину. Надо найти мельчайшие винтики распада — только таким образом можно завинтить расшатавшиеся».

В 1921 году его направляют в Донбасс первым секретарем Донецкого губкома партии. Центром губернии тогда был городок Бахмут (ныне Артемовск) — пыльное, грязное местечко, совсем лишенное зелени. Раньше здесь промышляли солеварением, тяжелые пары от этого производства надолго застоялись в воздухе.

В первую же ночь после приезда Квиринга загорелось здание губкома. Его еле удалось отстоять — подняли по тревоге ЧОН (части особого назначения), коммунистов. Эммануил воспринял это как угрозу ему лично. И был прав.

Округа кишела бандами, в городе — разбои и грабежи. Местные жители были так запуганы, что, когда горел губком, никто из дома и носа не высунул.

Но стране нужен был уголь. Без угля нет металла. Ленин писал тогда, что без скорейшего освоения Донбасса немыслимо строить социализм. Квиринг оказался на ключевом посту.

Второй важный пост в регионе занял Г. Л. Пятаков (расстрелян в 1937 году) — председатель Центрального правления каменноугольной промышленности (ЦПКП), тот самый, о котором Ленин позже писал в своем «Письме к съезду»: «...человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе...» Между ним и Квирингом сразу возникли серьезные разногласия. Впрочем, были они и раньше. Оба работали на Украине во время Гражданской войны и сталкивались постоянно. В 1921 году Пятаков входил во внутрипартийную фракцию так называемых «левых», потом их стали называть «троцкистами».

Квиринг утверждал, что, раз война кончилась, то изжила себя и практика милитаризации труда, трудовая повинность. Пятаков вслед за Троцким настаивал на создании трудовых армий на участках промышленности, армий, где налажена железная воинская дисциплина, малейшее нарушение которой влекло бы за собой суровую кару.

Пятаков требовал направлять все средства и ресурсы только на крупные шахты, а все остальные забросить. А Квиринг заботился и о развитии средних, мелких шахт. На VI конференции КП(б)У и взгляды, и практическая работа Пятакова были подвергнуты резкой критике. Конфликт был отнюдь не локальный. По сути, «левые» сопротивлялись НЭПу. На Украину приехал Серго Орджоникидзе. Вернувшись в Москву, он писал в ЦК: «Пятаков и его окружение действовали недопустимыми методами и вели неправильную политику. Пятаков и группа вокруг него — троцкисты — игнорируют руководство партийной организации Украины, пытаются подмять и полностью подчинить своему влиянию местные партийные организации».

В результате Пятакова отозвали в Москву, его место занял В. Я. Чубарь, будущий член Политбюро ЦК ВКП(б) (расстрелян в 1938 году). С его приходом дела значительно поправились. Однако Пятаков ушел, а его окружение осталось. Все годы работы на Украине Квиринг постоянно сталкивался с жестким сопротивлением. Обвинения сыпались на него со всех сторон, пока ЦК ВКП(б) не прислал в Политбюро ЦККП(б)У указание во всем поддерживать Квиринга.

В 1921—1922 гг. в партии шли острые дискуссии о государственном строительстве. Сталин, на словах отказавшийся от своего проекта автономизации советских республик, на деле не собирался отступать от идеи создания жестко централизованного государства, в котором республики были бы лишены какой-либо самостоятельности. Эту идею он потом и воплотил в реальность. Именно в таком государстве мы и жили вплоть до начала 1990-х. Именно сталинскому воплощению этой идеи мы во многом обязаны исторической драмой распада СССР.

Квиринг держался ленинской позиции — союз равноправных республик с правом каждой из них на самоопределение. Сталину, давно и лично знавшему Квиринга, это не могло понравиться.

Прямое столкновение произошло, когда Эммануил Ионович был уже Генеральным секретарем Политбюро ЦК КП(б)У (1923—1925 гг.). Секретариат ЦК ВКП(б) рекомендовал первого секретаря Киевского губкома партии выбрать из двух предложенных им кандидатур. Квиринг написал Сталину и его заместителю в секретариате В. М. Молотову, что киевские коммунисты хотят видеть в этой должности П. П. Постышева, будущего кандидата в члены Политбюро ЦК (расстрелян в 1938 году). Он и был избран. Фактический распределитель партийных кадров, Сталин этого простить не мог.

В своих записках Виктор пересказывает личный разговор Квиринга со Сталиным, к сожалению, не указывая источник, из которого этот эпизод ему стал известен. Скорее всего, автору записок рассказал об этом кто-то из старых большевиков. Разговор состоялся после того, как партийной верхушке стала известна характеристика, которую Ленин в «Письме к съезду» дал Сталину. Квиринг говорил о том, что Троцкого и его приверженцев из партии надо гнать, с чем его собеседник был полностью согласен. Но потом Квиринг сказал, что на место Троцкого лучше всего подошел бы Сталин, имеющий богатый военный опыт, а пост генсека надо бы передать кому-то другому. То же самое Квиринг говорил Г. Е. Зиновьеву, и тот был с этим тоже согласен. Тут Сталин промолчал, уже тогда одних «военных вопросов» ему было мало, тем более что полководец он был «никакой». Но разговор этот запомнил — он вообще, как известно, отличался выдающейся памятью.

На заседании Политбюро ЦК КП(б)У весной 1925 года Квиринг был освобожден от обязанностей генсека по «его просьбе». Прямых свидетельств нет, но тут сквозь прозрачную завесу умолчания отчетливо просвечивает воля Сталина.

Внешне, впрочем, ничего особенного не произошло. Квиринг всегда стремился на хозяйственную работу, подальше от внутрипартийных дрязг. Вот его и переводят заместителем председателя ВСНХ СССР. Потом он занимал многие должности в высшем эшелоне хозяйственного аппарата партии. Успешно работал заместителем председателя Госплана СССР вместе с Кржижановским. Был и просто замом, и первым замом. Они быстро сдружились, разделяли взгляды на задачи и стратегию развития экономики, на принципы государственного планирования.

Квиринг писал тогда, что основа планирования должна состоять из инициативы местных республиканских трестов и должна быть согласована с потребностями страны в общем плане развития промышленности. Это шло вразрез с политикой и практикой ЦК, не считающегося ни с инициативой на местах, ни с наличными ресурсами. Решениям ЦК приходилось порой не без борьбы, но подчиняться.

Кржижановский и Квиринг много сил потратили на разработку стратегического плана развития народного хозяйства на 15 лет вперед. Некоторые разделы этого плана использовались позже несколько десятилетий, хотя проект не был принят.

В 1932 году Квиринг, наряду с работой в Госплане, возглавил Экономический институт красной профессуры (затем Институт экономики коммунистической академии, после чего Институт экономики АН СССР). В эти годы он написал много работ по экономической теории, часто выступал с лекциями, редактировал различные издания по вопросам экономики. Все это замалчивалось, потом было и вовсе забыто. Но вот в 1970-х Виктор обнаружил курсовую работу тогда еще студента МГУ Л. Я. Гервица «Проблемы планирования в трудах Э. И. Квиринга». В ней автор утверждал: «Идеи кажутся весьма интересными, весьма правильными и весьма поучительными для наших дней. Большинство проблем, поставленных Квирингом, в некоторой степени лишь сейчас решено, многие решаются по сей день, а часть, видимо, ждет своего решения».

Иногда Квиринг выражал несогласие с «генеральной линией» и в практических вопросах. Он призывал осторожнее подходить к стахановскому движению, развернувшемуся в стране в 1935 году: «Нам не нужны показные рекорды, необходимо выяснить причины, по которым темпы роста производительности стахановских декад не закрепляются». Здесь он уже покушался на «святое». Партийная верхушка видела важнейший резерв роста производственных объемов именно в стахановском движении.

В действительности же это движение приносило больше вреда, чем пользы. На «рекордистов» безымянно работали целые цеха, а «ударные декады» обеспечивались целым рядом подготовительных мероприятий. Они тратили ресурсы не в ритме общего плана. Так за ударную декаду цех по изготовлению болтов перевыполнил план в сто раз, а цех, делающий гайки для этих болтов, выполнил всего одну полагающуюся по плану норму. Недовольство рабочих вызывало и то, что перевыполнение нормативов влекло за собой снижение расценок.

В эти «тонкости» наверху не вдумывались, а звонкие рапорты о невероятных рекордах и невиданных результатах бурно приветствовались, за них получали награды. Эта показуха благополучно дожила почти до самой перестройки.

Первый «звонок» Квиринг получил еще в январе 1934 года на XVII съезде партии. Тогда впервые он не был избран в ЦК. Внешне опять ничего тревожного, он ведь давно уже не украинский генсек. В апреле 1934 года Квиринг был назначен первым заместителем Госплана СССР. Тогда же ему была присвоена ученая степень доктора экономических наук.

Второй «звоночек» — в 1936 году. В честь 15-летия Госплана Квиринг был награжден первым и единственным орденом — «Знак Почета». Орден этот, далеко не самый значимый, никак не соответствовал действительным заслугам Квиринга. А вот молодой и совсем недавно работавший в Госплане Г. И. Смирнов, которому было еще учиться и учиться, был награжден Орденом Ленина — в ту пору это была высшая награда.

В коллективе Квиринга любили и недоумевали, искренне огорчались такому ходу событий. В этот день сослуживцы сделали ему роскошный подарок — шахматы из слоновой кости тонкой китайской работы. Редкостная роскошь.

После обеда Квиринг на работу не вышел. Сидел дома, играл с сыном в замечательные шахматы. Виктор вспоминает, что это был очень редкий случай, когда он несколько раз подряд обыграл отца (эти шахматы потом конфисковали при аресте и, конечно, не вернули).

Торжественное заседание проходило 25 февраля в клубе НКВД. Квиринг очень не хотел ехать, еле уговорили. Кржижановский не приехал.

Тем не менее, Квиринг продолжал работать: как всегда спокойно, без срывов, творчески и производительно. Работать до той самой октябрьской ночи 1937 года, когда в дверь требовательно постучали...

Ничего не предвещало его ареста. К этому времени многих работников Госплана уже забрали, многих уволили или перевели куда-то еще, многих «вычистили» из партии. А для семьи арест был полной неожиданностью. С этой ночи жизнь для близких четко разделилась надвое — на «до» и «после». Как, наверное, во всех семьях, где кого-то забрали. От Виктора потребовали, чтобы он на комсомольском собрании публично отрекся от отца. Он сказал, что не верит в его виновность. Его тут же исключили из комсомола.

Виктор пишет, что до 1927 года отец для него был больше «мечтой и легендой», чем реальным человеком. Начал он с ним знакомиться лишь когда переехал из Степного Саратовской области, где до того жил с матерью, в Москву. К этому времени он закончил ФЗУ, получил рабочую специальность. Отец посчитал его образование недостаточным и устроил его в опытно-показательную школу-коммуну им. П. Н. Лепешинского.

Это была школа с системой самоуправления. Избирался оргкомитет с председателем из учащихся. Директор в оргкомитете имел, как все, совещательный голос, и только один председатель владел решающим. Дневников, как в обычной школе, где должны были бы расписываться родители, не было. Им посылали два раза в год «сообщения» с учебными показателями. Школа давала обычное среднее образование, но с политехническим уклоном. Ученики много работали в различных мастерских, осваивали навыки разных рабочих специальностей.

В семье Виктор не чувствовал себя одиноким. Был дружен с отцом и старшим братом Александром, который уже поступил в московский ВХУТЕМАС. Александр был хорошим художником, со временем обещал стать архитектором. Но арест отца сломал его судьбу. Он отсидел десятилетний срок и умер от туберкулеза.

Детство Виктора было далеко не легкое. Он вспоминает страшную зиму, когда у них украли сено. Это была трагедия — без коровы было не прожить. Мать работала на фабрике, после смены они вдвоем ходили ломать жесткие стебли камыша, тростника, вообще все, что торчало из под глубокого снега. Стебли резали ладони, мороз с ветром пробирал до костей, кроме того, было это занятие небезопасно — вдали от поселка, здесь часто шлялось всякое ворье, бывало, и постреливали. Но корову все-таки удалось спасти.

Жизнь в Москве показалась раем. Потом, когда Виктор поступил в институт и приехала мать, они зажили в комнате коммуналки, отдельно от отца и вовсе «как на облаке». Судьба вознаграждала их за перенесенные лишения.

Первую благодарность за труд он получил еще будучи спецпоселенцем. Уже тогда был виден его незаурядный талант. Позже, после получения паспорта, а вместе с ним и всех гражданских прав, он быстро шел в гору. Его высоко ценили как инженера. Со временем он стал главным инженером крупного треста, занимающегося монтажом средств автоматики по всей стране. Он — один из авторов метода крупноблочного монтажа. Был награжден орденом «Знак Почета», по иронии судьбы тем же самым, каким когда-то награжден был отец.

Виктор вспоминает, что у его отца никогда не было хобби, просто на это не хватало времени. Виктору тоже было не до увлечений. Он был занят судьбой отца. И его особенно удручало, что в результате его бесконечных хождений и запросов он получал всегда один ответ — Э. И. Квиринг здесь никогда не работал. Лишь единственный раз он встретил человека, помнившего его отца. Это произошло в отделе кадров Института экономики АН СССР. Он уже собирался уходить, когда в дверях появился пожилой человек, это был библиотекарь, видимо, он что-то услышал:

— Квиринг? — переспросил он. — Эммануил Ионович? Конечно, отлично помню! Он часто и много засиживался в библиотеке. У нас и его трудов было немало. После ареста часть увезли куда-то, часть уничтожили. Попробуйте обратиться в фондовую библиотеку АН СССР.

Там Виктор и нашел первые двенадцать книг отца. В каталоге оказалось еще восемь названий и четыре журнальные статьи. Все найденное он прочитывал и писал аннотации. Так он и собрал библиографию, в которой значится около 300 названий.

Особенно ценной для Виктора была отцовская рукопись... пьесы «В стране коммун». Это был единственный факт его творчества — пьеса-мечта о прекрасном советском будущем. В ней было четыре действия и 25 картин. Объем — свыше сотни печатных страниц. Отец дал ее Виктору, чтобы тот обсудил ее с друзьями. Виктор устроил громкую читку, часто прерываемую аплодисментами:

— Здорово, — восторгались слушатели, — прямо по-мейерхольдовски.

О художественных достоинствах пьесы говорить не приходится. Вот отрывок из страстного монолога героя — директора завода перед дочерью, молоденькой девушкой: «Вот оно, ядовитое наследие прошлого, гнилая зараза старого мира, позорное родимое пятно капитализма! Вот где источник прогулов и аварий! Выжигать и перевоспитывать! Социалистический котел — дело серьезное. Негодное стереть в порошок, старое выбросить за борт — так выковываются коммунары».

Тем не менее, пьеса представляет интерес, и немалый. Она ярко свидетельствует о том, как уверенно жили своими бредовыми идеями в начале 1930-х годов старые большевики.

Действие происходит в середине 1950-х. Уже Европейский Союз Советских Социалистических Республик готовится к последней битве с остатками капиталистического мира, объединенными вокруг США. Общество построено на основе ячеек — индустриально-аграрных коммун, в которых, впрочем, находится место и для научного, и для художественного творчества. После безусловной победы социалистического мира «красное знамя будет развеваться над всей землей». В одной из коммун разрабатывается «сверхсекретная маска», которая позволит человеку находиться в отравленной газами среде длительное время. В эту коммуну прокрадывается вражеский шпион, чтобы вызнать секреты. Его разоблачают.

В этом простеньком сюжете неприкрыто звучит агрессия и жажда завоевания в масштабе всей планеты.

Есть в пьесе такой знаменательный диалог. К герою обращается его собеседник:

— Я все собирался спросить, кто ваша жена?

— Вы хотите спросить, кто мать моего сына?

— Ну да.

— Надя Комарова. Вы видели, как я ее опередил сегодня. Она тоже к сыну прибегала.

— Значит, Надежда Николаевна — ваша жена?

— Не совсем так. Сейчас нет.

— Значит, вы разошлись?

— Все это старые и неточные выражения. Надя уезжала на год и недавно приехала. Ясно, что это время мы не были мужем и женой. А теперь присматриваемся друг к другу. Но, конечно, мы большие друзья.

После Октябрьской революции семью как ячейку общества объявили «буржуазным пережитком», и это была официальная точка зрения. Квиринг ведь и сам был женат три раза. Взгляд на семью тогдашней партийной верхушки в пьесе и прозвучал. Он, кстати сказать, в 1936 году радикально переменился. Было заявлено, что при социализме семья «не исчезает, а укрепляется». Принудила к этому катастрофическая ситуация, сложившаяся вокруг института семьи. Половина браков быстро распадалась, участились аборты. Уклонение от алиментов было обычным делом. Росла детская преступность.

Борьбу с разрушением семьи повели с той же большевистской прямотой и лихостью. Аборты запретили категорически. Процедура развода сильно усложнилась. Его объявили проявлением «моральной нечистоплотности». Коммунистов за развод исключали из партии с последующим увольнением. Такая практика полностью исчезла только в 1990-х годах.

Аплодисменты — аплодисментами. Но идея исчезновения семьи у друзей Виктора, слушавших пьесу, энтузиазма не вызвала. А воспитание в интернатах, этаких фабриках по производству социалистических людей, было воспринято в штыки. Виктор сказал об этом отцу.

— Молоды еще, — ответил он, — не доросли. Без совместного воспитания в интернатах трудно будет строить коммунистическое общество.

Пьесу отец послал не куда-нибудь, а в Совнарком, в Комитет по конкурсу на лучшую пьесу. Там это произведение и сгинуло, как казалось, навсегда. Но нет! В 1956 году Виктор написал запрос в бюро секции драматургии Союза писателей СССР. Оттуда порекомендовали обратиться в Министерство культуры. И уже там посоветовали поискать в ЦГАЛИ. И нашлась пьеса в архиве! По просьбе Виктора ему в 1957 году прислали ее машинописную копию.

В 1963 году в Москве, Днепропетровске и Артемовске отмечали 75-летие со дня рождения Эммануила Квиринга. В музеях двух последних городов развернуты были экспозиции, в его честь названы улицы. В 1964 году в Киеве была издана брошюра «Э. И. Квиринг». В 1968 году ее переиздали в Москве. Виктор, перелистывая московское издание, удивлялся: в нем не было ни одного указания на арест и расстрел отца, хотя в киевском об этом говорилось прямо. Виктор связался с Москвой и услышал:

— Таково было указание сверху, иначе брошюру выпускать в свет запрещали.

А ведь к тому времени именно наверху было объявлено о прекращении преступного режима. Тогда-то хотя и медленно, но неотступно начиналась реабилитация.

Не зря Виктор Эммануилович Квиринг большую часть жизни потратил, чтобы узнать правду о судьбе отца. Его имя осталось в истории, как бы этому ни противились те, кто мнил себя высшими судьями над судьбой целого народа.