... Ну что же это я все о других да о других? Пора и о себе. Ведь я в этой главе тоже не посторонний.

В те далекие годы, когда я учился в институте, мне постоянно хотелось есть и спать. О моей прожорливости ходили легенды, на что были основания: я мог запросто съесть два полных подноса столовской пищи и при этом оставался худющим, как будто меня регулярно морили голодом. Просто я был очень энергичный, подвижный, все съеденное сгорало во мне, как в хорошей топке. Спать я тоже всегда хотел. А какой студент не хочет спать?

Насчет выпить? Да, уже на втором, третьем курсе выпивка была всегда радостным событием, и случались такие события частенько, ибо поводов в нашей стране для застолья было всегда предостаточно хоть на производстве, хоть в учебном заведении. Сдал экзамен — пьем. Не сдал — пьем. Красный день календаря, а их много, день рождения твой, потом соседа по общаге, потом у барабанщика ансамбля — за все это пьем… А нет повода, так «может, на лекции не пойдем, лучше в парк да по пиву?» Запросто!

Но лекции посещались, сессии сдавались благодаря сотням часов занятий. И еще многим другим нужно было заниматься.

В 1975 году в Свердловске открылся «Космос» — первый ресторан с программой варьете. Я был среди тех, кто имел к этому самое непосредственное отношение. Работать над созданием первой программы этого самого варьете мы начали за три месяца до открытия, когда внутри вовсю шли отделочные работы, и репетировали мы в одно время со штукатурами, малярами, паркетчиками и прочим строительным людом.

Один из минусов работы эстрадного музыканта — это рутина. Когда изо дня в день артист филармонии на концертах играет одну и ту же программу, это надоедает страшно. В ресторане разнообразия больше, но все равно девяносто процентов репертуара повторяется.

Как-то во время танцевальной программы, когда посетители, уже посмотревшие концертную программу, хорошо закусившие и еще лучше выпившие, топтались под музыку, азартно прижимаясь друг к другу, я обратил внимание на то, как работает наш солист Толя Р. В то время как я, со скучной физиономией работая медиатором, ожидал окончания рабочего времени, он просто светился трудовым азартом и пел так вдохновенно, что мне, знающему его очень хорошо, стало ясно: что-то не так.

В перерыве я подошел к нему.

— Толя, колись, ты чего цветешь?

— Да ты понимаешь, надоело одно и то же долбить, я пошел в бар и «замахнул» фужер шампанского.

— И старые песни стали новыми?

— Нет, конечно, но настроение зато совсем другое. Я сейчас шарахну еще фужер, пойдешь со мной?

— Ты же знаешь, к чему это ведет.

— Да брось ты! Я три бутылки шампани могу выпить, и никто этого со стороны даже не заметит, а тут — фужер. Я ведь не собираюсь дозу увеличивать, фужерчик перед одним отделением, и следующий — перед другим. Такими темпами я сопьюсь через сто лет, а мне столько не прожить. Ладно, Михалыч, не ругайся, лучше пошли, я угощаю.

Я не был падок до халявы, к тому же у нас в ресторане впервые в Свердловске была введена оплата труда, которая практиковалась в системе варьете, по ней мы официально получали столько, сколько в те времена получал полковник, а с чаевыми за исполнение заказов у нас получалось «чуть больше генерала». Поэтому я мог позволить себе такие мелочи, как что-то там выпить. Настроение действительно было неважнецкое, и я согласился. Не отказался от похода в бар я и на следующий вечер.

Мы действительно не увеличивали дозу, каждый раз выпивая по фужеру перед каждым из двух танцевальных отделений. Ведь человек, работающий с настроением, — это здорово?

Через неделю после внедрения в нашу с Толей творческую жизнь шампанского ко мне подошел один из коллег и сказал:

— Я тебя слишком хорошо знаю, чтобы читать нотации, ты сам кому угодно начитаешь. Ты мне скажи вот что: ты хотел на машину откладывать, тебе не жалко тех денег, которые ты ежедневно оставляешь в баре?

— Два по сто пятьдесят шампанского, что там оставлять?

— А ты посчитай ради интереса.

Это была историческая для меня фраза. Каждое утро я стал в ежедневнике записывать все, что накануне выпил и сколько за это заплатил. Система записи была такая: я делил все выпитое по видам — водка, крепленое вино, пиво, шампанское, коньяк, сухое вино.

Ежедневная запись выглядела примерно так:

1,0 «Жигулевского» — 70 коп.

100 г водки — 1 руб.

300 г шампанского — 4 руб.

На следующий день:

0,5 «Жигулевского» — 40 коп.

0,7 сухого — 1 р. 70 коп.

200 г коньяка — 2 руб.

В деле учета выпитого я достиг уникальных высот точности: сколько бы я ни выпил и в каком бы состоянии ни закончил день, наутро я всегда точно записывал, чего и сколько я выпил и сколько заплатил. В конце месяца я сводил все данные в таблицу, а в конце года я подводил итог. Так продолжалось ПЯТЬ ЛЕТ!

Сейчас этот ежедневник лежит передо мной. Я посчитал все, что выпил за пять лет — с 1981-го по 1985-й годы. В этот период я, мужчина весом в 60 кг и ростом в 1 м 62 см, пропустил через свои почки и печень:

сухого вина — 283 литра;

крепленого вина — 450 литров;

коньяка — 6 литров;

пива — 675 литров;

водки — 184 литра;

шампанского — 29 литров.

Итого: 7 736 литров алкогольных напитков. Если все это разлить по полулитровым бутылкам, то получится 15 500 бутылок, если разложить их в стандартные ящики по 20 бутылок в каждом, то получится 775 ящиков. Чтобы перевезти это количество, потребовалось бы три автомобиля «КамАЗ». На все это было потрачено 6 000 рублей. Тогда столько стоил автомобиль «Волга».

Представьте себе картинку: стоит мелковатый такой мужичок, а сзади три «Камаза», и все, что в них, он выпил!!!

1985-й год. Перестройка. Страна стала бороться… Она сама не знала, с чем. Партия приказала — страна сказала: «Выполним!» Стали рубить виноградники.

Раньше музыканты имели на вооружении крылатую фразу из старого кинофильма: «Я артист, мое место в буфете». Вид музыканта, прогуливающегося в питейных недрах с фужером или рюмкой в руках, не вызывал ни у кого никакой реакции.

К тому времени по части употребления алкоголя я достиг… ой, не знаю, чего я достиг. Пил каждый день утром, днем и вечером, до работы, во время работы и уж, конечно, после. Все силы были направлены на то, чтобы на работе «соответствовать». Как Мара, я играл в любом состоянии, если я мог стоять и сидеть, то я мог играть и петь. Пальцы жили отдельной от меня жизнью, они спасали своего хозяина, добросовестно «выгребая» все, что они должны были играть под моим руководством и, понимая, что хозяину плохо, самостоятельно спасали положение.

У любого человека с обычной профессией, если он любит выпить и делает это часто или постоянно, жизнь идет по схеме: поработал, выпил, пошел домой (или пошел домой, выпил), лег спать, встал проспавшийся и пошел на работу. Все нормально.

Но не так у музыканта, который работает вечером.

Тут схема очень неудобная: утром встал, днем выпил, попытался проспаться и независимо от того, получилось это или нет, пошел на работу. Если «не получилось», то нужно держать себя в руках, чтобы отвечать профессиональным требованиям, или придумывать оправдание, если опоздал.

Изворачиваться я тоже хорошо научился.

Я сидел с друзьями в пивном ларьке, именно в нем, внутри, потому что «пивник» был наш общий приятель. Наступило время застоя, сплошного дефицита, а уж пива и подавно. Мы ощущали себя элитой: народ снаружи давится в очереди, а мы внутри, сидя на бочках с банками в руках, услаждаем слух друг друга интеллектуальной беседой. И так хорошо на душе, такая благодать от свежего любимого напитка в изобилии и от всего, что происходит. Всем, кроме меня, потому что я знаю: мне через час надо уходить и переться на работу, а так не хочется! Я легко мог придумать какое-нибудь бытовое приключение, в которое я попал, и принести справку, подтверждающую мой рассказ, но у администрации ресторана это «прошло» бы, а вот у коллег — нет. Все знали, что я личность в городе популярная, и друзей, работающих в различных «ментовках» города, у меня пруд пруди. Требовалось что-то из ряда вон выходящее.

— Эврика! — сказал я.

— Что, «Эврика» разберет тебя на части, если ты сегодня не придешь на работу? — спросил кто-то из ребят. Это было название ансамбля, в котором я работал.

— Нет, «эврика» в том смысле, что я нашел, как «отмазаться» так, чтобы поверили.

Я оглядел своих друзей.

— Дайте мне кто-нибудь в морду, — попросил я.

Они переглянулись.

— Ты чего, Михалыч, перепил?

— Да ни хрена я не перепил, просто если я приволоку очередную справку, то меня «чаевых» на неделю лишат, а вот если я завтра приду с «фонарем», то будет все ясно.

— Пожалуй, — заметил кто-то. — Ты нам предлагаешь бить тебя, что ли?

— Зачем бить? Один хороший удар по недвижимой мишени с полуметра, идеальные условия. Только нужно точно под глаз, чтобы синяк был. Ну, кто готов?

Ребята замялись. Приятели у меня были все как на подбор — здоровенные, а я в то время весил килограммов пятьдесят семь, худенький такой мужичок. Желающих не находилось.

— Вы что, выручить меня не хотите, я ведь не прошу руку мне отрубить, всего лишь «треснуть по репе», только точно. Слава, ну давай ты, прошу!

Он помялся.

— Ладно, только здесь я не буду, выйдем.

Мы покинули ларек и отошли за гаражи. Я зажмурил глаза.

— Давай!

Подождал секунд десять, долгих, кстати, секунд — никакого удара. Открыл глаза.

— Ты чего?

— Пойдем, не могу я, рука не поднимается.

Расстроенные, мы вернулись.

— Ну как? — встретила нас вопросом компания.

— Не получается, может, кто другой, — сказал неудавшийся соискатель на звание «ставим фонари по заказу».

— Давайте еще по кружечке, может, там что и «выплывет».

Мы посидели еще, причем я постоянно канючил: «Эх вы, друзья называется, сами будете сидеть тут и балдеть, а мне тащиться и лабать целый вечер…»

Бац!

Я слетел с бочки, на которой сидел, и, через несколько секунд поняв, что я получил именно то, чего так хотел, радостно запричитал:

— Славка, дружище, век не забуду! Выручил в беде! Гоша, наливай еще кружку!

На следующий день я заявился в ресторан в черных очках и, предъявив качественный «фонарь» под левым глазом, рассказал историю о том, как я попал в драку на улице, милиция прихватила всех ее участников вместе со мной, и я просидел всю ночь в «обезьяннике», откуда вышел только наутро. Это было самое убедительное оправдание из всех, которые я предъявлял при случаях опозданий или прогулов.

Ведомый «автопилотом», я плыл домой. Причем пилот этот мой был поставлен в очень сложные условия. Неимоверное количество выпитого алкоголя напрочь притупило мою связь с окружающим миром — это свело видимость трассы к нулю. Движение осуществлялось вслепую. Окружающее пространство воспринималось исключительно на слух. Когда сработала пружина, и раздался звук захлопнувшейся двери, стало ясно — посадка осуществлена! Остались сущие пустяки: раздеться и рухнуть в постель. Снимать с себя на ощупь одежду на пути к ложу — дело привычное. Осталось дойти и рухнуть.

Что снимает с себя человек в первую очередь, когда приходит домой? Шапку. Правильно! Снял, стряхнул с нее снег и бросил. Дальше шаг — снят и брошен шарф. Удивляло только одно — как неровен пол и сколько на нем препятствий. Облегчение дал сброшенный на ходу полушубок. Потом пиджак. Аккуратно поставил сапоги. С носками и майкой разделался в секунды. Ощутив препятствие, нашарил дверь и требовательно заколотил.

Дверь исчезла. Передо мной возникла жена. И ойкнув, быстро выглянула в подъезд — там никого не наблюдалось. Втащив меня в квартиру, осмотрела — крови нигде не было.

— Ты чего? — спросил я, заметив ее дикий взгляд. — Ну выпил с ребятами… немножко, ничего страшного. Слушай, я спать хочу.

— Подожди, у тебя все в порядке?

— Ах ты, моя хорошая, за все переживаешь, — полез я целоваться. Она отпихнула меня по направлению к спальне, и я поплыл к постели.

Да, было чему удивиться: пройдя пятнадцать кварталов по заметенным ночной пургой улицам, я вошел в квартиру в трусах и при часах.

Жена опять открыла дверь и вышла на площадку. Между лестничными проемами что-то белело и пестрело. Спускаясь с этажа на этаж, она благополучно собрала все мои пожитки, раскиданные по подъезду.

Я понимал очень ясно, что состояние, в котором нахожусь, — это агония, я знал, что мой образ жизни уже классически определен в трудах наркологов. Я ходил по лезвию бритвы: все чаще и чаще коллеги качали головами, глядя, как я пытаюсь «соответствовать». Дома — того хуже: от жены ничего не скроешь.

Я отправился в длительную экскурсию по наркологическим инстанциям. Примерно через год я понял, что многомудрое на выдумки человечество панацеи от «этого дела» так и не изобрело. Любой самый «занюханный» алкаш может свести на нет усилия коллектива профессоров в области наркологии: они год будут его лечить, учить, гипнотизировать, используя самые последние достижения науки. Но когда они выведут его на кафедру какой-нибудь авторитетной медицинской академии, чтобы продемонстрировать ученому миру свои достижения, он, достав из-за пазухи припрятанную чекушку, отхлебнет и перечеркнет все их усилия запросто. Вот что я понял.

Но! Если последнее слово в лечении алкоголиков остается за самим алкоголиком? Где и когда этот постулат глубоко внедрили в мое сознание, не знаю, не помню. Но это было озарение.

НЕ ПИТЬ!

Господи, да это же так просто — взять и не пить.