Из белорусских крестьян его корни. Из бедноты-голытьбы. «Не жили они, предки-то, — рассказывает Александр Игнатьевич, — а маялись да ревмя ревели. Подрастут сыновья: вроде и отделяться от родителей надо, а землицы взять негде. Отцовский-то клочок на всех не поделишь. Жили, как на карикатуре, где крестьянин лаптем прикрыл свой надел, а другую ногу на весу держит, потому что поставить ее некуда. Когда в девятьсот шестом царское правительство во главе со Столыпиным начало реформу, малоземельный народ со всей России хлынул на широкие сибирские земли. Так их тогда и называли — широкими. Среди тех самоходов была и моя мама».

Александр Игнатьевич повествует о великом перемещении народа так, будто сам являлся его участником, хотя появиться на свет ему было суждено лишь двадцать лет спустя.

Сибирь поразила переселенцев невероятными перспективами. Земли «отрубали» сколько душе угодно. На обустройство выделялись долгосрочные ссуды. На них строились, покупали скотину и земледельческий инвентарь. Иные обстоятельные крестьяне брали взаем бешеные по тем временам деньги, заказывая на них срубы из красного леса. Предприимчивые купцы «крутились» денно и нощно, доставляя материал из таежных татарских краев. Захочешь кровлю не из дерна, а из железа — пожалуйста, заказывай. Привезут аж с Урала, со знаменитых демидовских заводов. Крой, мужик, крышу, крась ее, радуйся да похохатывай. Сто лет простоит, никак не меньше. Демидовы держат свою марку. Не прогадаешь. Словно грибы наросли по глухомани деревни. Крепли хозяйства. Правда, кто профукал первую половину ссуды, больше ничего не получил. И одна ему дорога оставалась — в батраки. А кто пустил деньжата в дело с умом, тот вскорости и подъемные сполна вернул, и достатка достиг. Да такого, что оси тележные не дегтем смазывал, а натуральным салом.

«Моя мама, — пуская табачный дым в печную топку, рассказывает Игнатьевич, — со своим первым мужем обжились в Воздвиженке. Этой деревни уж давно нет. Еще в тридцатых годах в прах рассыпалась... В Гражданскую войну мать овдовела. С детишками малыми на руках осталась. Вот тогда к ней и прибился в работники мой отец. До того он уж полсвета обошел-объехал».

Одиссея Игната Васильевича началась где-то чуть более чем за год до Первой мировой войны. Задумал парень жениться, а денег кот наплакал. Вот и отправился на заработки. Далеко. За океан — в Соединенные Штаты Америки. В ту пору среди белорусской молодежи подобное было в моде. Поробит иной за границами пару-тройку лет и возвращается с бешеными деньжищами. И на покупку земли у польского пана хватает, и на строительство жилья, и на обзаведение животиной... Игнат, дабы сколотить капиталишко, и трубы доменных печей возводил, и метро пробивал под заливом, и коров фермерских доил... В девятьсот четырнадцатом дошла весть о начале войны между Россией и Германией. Американцы немедля объявили рабочим, что готовы доставить желающих сражаться на Родину. Леонович в числе добровольцев отплыл из Штатов на океанском лайнере. Отвоевав три года, с началом революции вступил в Красную Армию. В ее рядах дошел с боями до Дальнего Востока. Когда в двадцать первом возвращался в родные края, поезд по причине крестьянского восстания (в трактовке советской истории — кулацко-эсеровский мятеж) застрял на станции Ишим. На перроне разговорился с переселенцем из белорусов. Обсказал ему свои мытарства в погоне за счастьем. Земляк, выслушав Игната, сагитировал его ехать не в нищую Беларусь, а совсем недалече — в деревню Воздвиженку. Растолковал словоохотливый мужик о землях широких, о жизни вольготной. Посулил на первых порах приютить в качестве работника. Потом же, мол, обживешься и своим хозяйством обзаведешься. Парни на вечерках, прикинув, что к чему, отсоветовали приезжему подаваться в батраки к тому мужику. Лучше, порешили, наниматься к вдовой Ксении Колончук: и сама она баба толковая, и хозяйство справное; что касательно четверых детишек — не беда. Главное, намекнули, хозяйке приглянуться, а там, может, и в законные мужья возьмет. Как распланировали парни, так на поверку и вышло. Стал Игнат главой семейства. Что интересно, он от Ксении-то в Беларуси проживал рукой подать — в соседней деревне. Встретились же за тысячи верст.

К двадцать седьмому году, в котором родился Александр Игнатьевич, в результате кампании по коллективизации в некогда крепком хозяйстве остался только петух. Его и сварили матери, чтобы подкрепить ее после родов. В нищете увязала многодетная семья — надолго и всерьез. С каждым днем глубже и глубже. Сколько ни бился Игнат — все вхолостую. И на проходящей в полукилометре от Воздвиженки железной дороге трудился, и за всякую побочную работенку хватался, а желудки у домочадцев все одно полупустые. Годами жили на овощах да дарах леса. Не брезговали ни яйцами, ни птенцами вороньими да сорочьими. Голод не тетка. Когда со временем обзавелись коровешкой, стало куда легче. Где-то в тридцать шестом нагрянули в Воздвиженку налоговые инспекторы. Игнат, узнав об этом, со всех ног бросился домой. Его фамилия значилась в черном списке задолжавших за усадьбу. Встретившийся по пути сосед спросил:

— Ты куда, Игнат, бежишь?

— Корову прятать! — выпалил в отчаянии мужик.

— Успокойся. Ее уже в лес увели, — обрадовал встречный. Тогда за недоимки практиковалось реквизировать скотину. В тот раз люди добрые уберегли корову. Так ее потом хозяева в лесу и скрывали, дабы на глаза инспекторские не ровен час не попала. Неуплату же погасил один из односельчан, став полноправным владельцем избы Леоновичей. Вот и вся недолга. Худо жили, а стало совсем невыносимо. Никуда не переезжая, в одночасье всей оравой оказались под чужой крышей. Погоревали, погоревали и, собрав нехитрый скарб, укатили в Караганду — город по тем временам хлебный. Устроившись рабочим на железную дорогу, глава семейства получил в качестве жилья землянку. Только отъелись, только повеселели, уж новая беда в дверь стучится — малярия. Чуть не до смерти она затрясала детишек. И хиной их родители отпаивали, и на уколы в город возили — бесполезно. «Не климат... Климат не идет, — говорили доктора. И добавляли: — Уезжайте».