Вспомнил я, как в семидесятые годы под Воронежем возле села Семилуки, что на берегу реки Дон, проезжая на машине вдоль дороги, увидел разбросанные человеческие черепа и ужаснулся! Стал выяснять у сельчан — откуда черепа? Знал, что в этих местах во время войны шли тяжелые бои. Толпившиеся в очереди возле магазина местные жители очень спокойно мне объяснили:

— Да ты чего подумал? Это не наши. Это черепа немецких солдат, вокруг деревни полно их. Ребятишки в футбол ими играют.

«Не наши», — уяснил я себе.

Пришло время, и вот я вместе с немцами сижу в одном «окопе»: собираю гуманитарные дарения, пакую вещи, помогаю доставлять их в Россию для госпиталей, своим старым солдатам. Это сотни тонн жизненно важных медикаментов, всего, что помогает облегчить и продлить жизнь ветеранам. В Дрездене я вместе с немецкими ветеранами возлагаю цветы на могилы наших солдат: кладбище ухожено немцами.

Помню, при Брежневе по всему Советскому Союзу, в городах, селах, поселках возникали обелиски, мемориалы с Вечным огнем и с именами погибших воинов. Большинство из них ушло в забвение, а «вечные» огни погасли... Развалился и мемориал возле села Семилуки, открытие которого в свое время транслировали по всесоюзному телевидению.

И решил я поискать места захоронения немецких солдат на Урале. Поговорил с ветеранами. Передумалось тогда многое. В конце концов решили открыть первое кладбище немецких военнопленных в поселке Уралниисхоз под Екатеринбургом. Откровенно говорю сейчас об этом: тогда, в 1995 году, дело это было необычным и могло иметь непредсказуемые последствия.

У местных жителей это не вызывало беспокойства. Немцы в поселке были расконвоированы, строили дома. Они жили в отдельной казарме, но имели свой огород, спортивную площадку… В общем, и те, и другие по-доброму сжились друг с другом.

Встал вопрос о памятнике. Дело оказалось нелегким. Помощи практически не было. Началась суета по подготовке очередного великого памятника в Екатеринбурге — маршалу Жукову. Помог традиционный метод — деньги в нужные руки… И через неделю заказ был готов — конус весом не в одну тонну. На усеченной верхней плоскости на русском и немецком языках было вырублено: «Здесь покоятся немецкие солдаты». Простые эти слова предложил немецкий доктор Зюсс. С ним судьба свела меня давно — при организации гуманитарной помощи русским от немцев.

Памятник был открыт 8 мая 1995 года, через пятьдесят лет после войны.

Только через полвека мы стали осознавать чувство долга перед жертвами войны. Только через полвека мы спохватились и вспомнили о суворовской мысли — война заканчивается тогда, когда бывает захоронен последний погибший солдат. А от себя хотелось бы добавить: когда мы, бывшие враги, стоим вместе, склонив головы над могилами своих жертв, — тогда и наступает мир.

А дорога к такому пониманию повела меня еще в начале 1990-х. В стране тогда все бурлило и кипело. В общем вихре проблем оказался и госпиталь ветеранов войны в Екатеринбурге: финансирование было нищенское, да и того никто не гарантировал, рушилась вся система здравоохранения. Ветераны были брошены, да, пожалуй, так было со всеми, кто «висел на шее» у государства. Не в моих силах было оставаться сторонним наблюдателем страшных событий тех дней. Этому в первую очередь способствовали мои собственные странствия по госпиталям. Не расставаясь с госпитальной койкой, я на себе остро чувствовал зависимость от медицины. Но, как известно, под лежачий камень…

Я решил действовать. В это время из стран социалистического лагеря, в том числе и из ГДР, производился вывод войск бывшего Советского Союза. Были основания рассчитывать на серьезную помощь именно от Западной группы войск (ЗГВ) в Германии. Меня целиком поддержало госпитальное начальство.

Шло лето бурлящего, сумасшедшего 1991 года. Я начал телефонные разговоры с доброй старой приятельницей, проживающей в городе Дрездене, Миррой Петровной Эберт. Она россиянка, архитектор, вышла замуж за немца из ГДР.

Подготовка поездки оказалась трудной. Неимоверных сил стоило, например, купить в Госбанке 150 немецких марок. Наконец я в вагоне поезда, следующего из Москвы через Берлин до Вюнсдорфа, где располагался штаб ЗГВ. Ранним холодным утром меня на железнодорожном вокзале Лихтенберг в Берлине встретила Мирра. Пересели в поезд до Дрездена. Там мне порекомендовали обратиться в штаб Первой танковой армии, расположенной в Дрездене.

Но там нас не поняли. На третий день томительного ожидания я узнал, что заместитель командующего по воспитательной работе категорически заявил: «Никаких встреч». И с пафосным задором добавил: «Ветераны войны у нас в почете, правительство о них проявляет особую заботу, они, как и раньше, ни в чем не нуждаются». Меня это так взъярило, что я не узнал самого себя. Уже никто и ничто не могло меня остановить. Я сделал все, чтобы в тот же день информация о поведении главного идеолога штаба армии стала достоянием гласности среди офицеров и вызвала общее возмущение. Через день раздался звонок:

— Виктор Сергеевич! Можете подъехать сегодня к штабу танковой армии в 17 часов. На КПП вас встретят.

Поехал. Меня встретил офицер, и через десять минут я был в кабинете заместителя командующего армией по тылу полковника Евгения Жукова.

— Надо помогать, надо, — с готовностью откликнулся Жуков, — завтра же буду говорить об этом в штабе ЗГВ в Вюнсдорфе…

Итак, Генеральный штаб Западной группы войск, кабинет заместителя командующего по тылу генерала Владимира Исакова. Я рассказал коротко о себе, о положении госпиталя для ветеранов войн в Екатеринбурге. Зная, что генерал — участник войны в Афганистане и до сих пор имеет проблемы со здоровьем после ранения, я заметил, что и «афганцы» не могут в полной мере воспользоваться услугами госпиталя. Не удержался и рассказал, как встретили меня политработники в Дрездене, в штабе танковой армии, обвинив в авантюризме и лжи. Вопросов возникало много. Мы вместе искали на них ответы. Беседовали долго, часа полтора. Вывод генерала был однозначен:

— Надо помогать! Возможности есть, тем более в условиях вывода армии из Германии. Будем надеяться и сделаем все возможное в организации помощи ветеранам.

Расставаясь, уже у дверей, обнялись без лишних слов.

На третий день в Дрездене полковник Жуков по особой просьбе генерала Исакова передал мне номера телефонов Генерального штаба в Москве, имена тех, с кем мне нужно было связаться лично. Это был уже серьезный шаг вперед.

Много дней я мотался с Миррой по Дрездену в поисках единомышленников среди общественных организаций бывшей ГДР. Чувствовались понимание, желание помочь, но я был бессилен принять предложения. За мной было только желание, да и статус был невыразителен — всего лишь член общественного совета госпиталя без конкретного юридического лица.

Господин Хобах из Западной Германии, доверенное лицо администрации города, вроде наставника для новой власти, помню, сказал:

— Я понимаю и ценю вашу миссию. Я готов ее поддержать. Но вы должны официально представлять благотворительную общественную организацию в соответствии с законом вашей страны. Я даже обещаю вам от имени администрации города подарить пятнадцать «КамАЗов» из резерва Народной армии ГДР для вашей организации.

Итоги встречи, помню, потрясли меня своей неожиданностью, масштабами предложений немцев и, главное, их искренностью. Причин радоваться предстоящему было немало. Это придавало мне сил и уверенности.

В Москве же переговоры обросли новыми трудностями. Но времени я не терял. По возвращении домой, в Екатеринбург, я занялся организацией Фонда помощи инвалидам войны как самостоятельного юридического лица.

В правление фонда вошли инвалид войны, Герой Советского Союза Борис Рассохин, депутат Государственной Думы Лариса Мишустина, начальник госпиталя ветеранов войны в Екатеринбурге Семен Спектор и я, автор этих строк, тоже инвалид войны.

Дожидаться помощи по утверждению программы гуманитарной помощи от Генштаба не имело смысла. Было решено обратиться непосредственно к министру обороны России Павлу Грачеву. И он сыграл свою роль в организации помощи. Для поездки в Германию больше не требовалось никаких дополнительных документов, виз, даже не надо было записываться заранее на авиарейсы.

Итак, я уже без задержек в Вюнсдорфе, получаю пропуска не только в военный городок, но и в штаб командования. Командующий ЗГВ генерал Бурлаков обязанности по проведению гуманитарной акции возложил на заместителя командующего по воспитательной работе генерала Иванушкина. Опять политработник! Вспомнилось, как меня уже принимали в штабе танковой армии в Дрездене. Но решение было принято.

От штаба ЗГВ я получил в свое распоряжение легковой автомобиль. Водителем был назначен Александр Якубович, участник афганской войны. Моей постоянной опорой стал начальник штаба бригады, которая дислоцировалась в Дрездене, подполковник Зайков. Он помогал «выбивать» автотранспорт, руководил солдатами, определял помещения под офис, склады, организовывал питание при столовой бригады — одним словом, делал все, что было необходимо для сбора гуманитарных дарений, упаковки и отгрузки.

Я посетил и господина Хобаха и заметил, что он стал как бы «крестным отцом» российского фонда — по православной традиции. Он за это звание, тем более российское, был очень благодарен. Предложил принять подготовленные семь «КамАЗов» в дар от Дрездена — из резерва бывшей Народной армии ГДР. И добавил, что грузовики в хорошем техническом состоянии и заправлены горючим из расчета дороги до границы.

Предложение, откровенно говоря, шокировало меня своей неожиданностью и щедростью, но и озадачило. Что делать, как быть? Приму «КамАЗы», а где они должны стоять? А если я их поставлю, то сколько дней они простоят? Ведь угонят! Только на днях подарили фонду несколько тонн дефицитных запасных частей для «КамАЗов» в масле и в упаковке. Мы складировали их под замок, а через два дня все исчезло, улетучилось.

Защитники Отечества! Если солдаты «прибирают» по мелочам, то офицеры... Я был в растерянности. Любезно поблагодарил господина Хобаха, но объяснил, что не могу принять такой щедрый подарок: нет помещений для хранения, нет водителей, не решен вопрос с лагерем. Наш армейский переводчик смотрел на меня с изумлением и не мог понять причину моего отказа. Позднее я убедился в правоте своего решения: машины обязательно бы разворовали.

Сейчас сложно объяснить, по каким каналам расходилась информация о появлении в Дрездене Фонда помощи ветеранам войны в России. Но к нам посыпались предложения о помощи от германских общественных организаций, аптек, фирм, церквей. Немцы активно помогали, чем могли. Постепенно склады заполнялись инвалидными колясками, функциональными кроватями, одеждой и обувью...

В штабе ЗГВ сформировался штат, подбирали персонал из числа военнослужащих по работе фонда. Генерал Иванушкин на базе не появлялся.

А в то же самое время в Дрездене в трех сотнях метров от базы полыхали кострища, в которых сжигались резервы армии, хранящиеся на складах, — от медикаментов до предметов санитарии. Особенно много уничтожалось перевязочных материалов, стерильных спецпакетов. Однажды дело чуть не дошло до драки: на моих глазах в мусоровозах прессовали инвалидные коляски. Мои попытки что-то сохранить успехом не увенчались: мусоровоз «глотал» все, что ему толкали в пасть. И все-таки что-то попадало на склад фонда. Прапорщики, кладовщики копались в своих «заначках», что-то списывали, и на склад фонда перекочевывали обмундирование, обувь, постельные принадлежности, белье, включая бывшее в употреблении.

Подошло время отгружать собранное в Россию. Подали вагон, и загрузка пошла. Огромный четырехосный вагон, забитый, как говорят в народе, под завязку, стал первой ласточкой, которая полетела в адрес госпиталя ветеранов войны Екатеринбурга с помощью для старых солдат.

Постепенно мы обживались на территории воинской части, и расширялся круг знакомств.

И вот нами получено приглашение на встречу с немецкими солдатами, участниками Сталинградской битвы, в Дрезденском военно-историческом музее. Приглашение от бывших смертельных врагов! Не то, чтобы я испытывал к ним злобу или ненависть. Все, что касалось войны, отступило куда-то в заботах о фонде.

Итак, я отправился на встречу. На нее съехалось около двухсот человек, в том числе и из западных земель Германии. Я присматривался. Люди как люди, моего возраста и старше, никаких внешних отличий. Одеты просто, обычно. Немецкий полковник в штатском на приличном русском языке говорил, что все присутствующие в прошлом — солдаты, они воевали под Сталинградом и были взяты в плен Красной армией.

Спорили жестко. Люди резко обвиняли Гитлера за поход на Восток против русских. Больше всего говорили о Сталинградской битве, о гибели солдат, обвиняли Паулюса за позднюю капитуляцию. Вспоминали о плене — о том, как умирали немецкие солдаты от голода и холода, как развозили их по лагерям в товарных вагонах без пищи и воды. Пока везли, в живых оставалось меньше половины. А кто-то отмечал: пленных было много, питания русским и самим-то не хватало. Бывало, солдаты умирали от голода и холода еще до пленения, и выходило, что некоторые, наоборот, выжили благодаря плену. Немцы рассказывали и о том, что позднее, в лагерях, их кормили лучше, чем питались сами русские.

С большим удовлетворением встретили немцы вывод советских войск из Германии.

Вот и все, что я услышал и почувствовал на этой встрече.

Безостановочно нарастали обороты поступления гуманитарной помощи на склады. Шли дарения от Красного креста, библиотек, от служб генерала Иванушкина… Везли спортинвентарь, музыкальные инструменты, один из складов заполнился мукой. Большое количество вещей поступало от населения. Даже через военную комендатуру приходили подарки от жителей городов и деревень Саксонии.

Нам очень нужны были вагоны! Пришлось обратиться в штаб ЗГВ. Подали три железнодорожных вагона европейского стандарта. Немцы подготовили десятки металлических контейнеров с гуманитарным грузом, заполнили вагоны и запломбировали. Адреса доставки были ограничены договором с Германией, которая оплачивала перевозку аж до Москвы.

Продолжался вывод Советской армии. Опустели солдатские казармы. В гарнизоне, где базировался фонд, собрали свое хозяйство штаб бригады и штаб танковой армии.

В августе армия прощалась с могилами советских солдат, погибших и умерших в госпиталях и захороненных в Дрездене. Там, на траурной церемонии, я и познакомился с Ханнелоре Дандерс. Позже она сыграет большую роль в судьбе фонда. А тогда она мне просто вручила свою визитную карточку: «Возможно, смогу быть полезной вашему фонду». Оказалось, она была председателем регионального Общества германо-советской дружбы в одном из районов города, хорошо знала русских, дружила с ними и, конечно, не случайно появилась у нас.

Многие годы, являясь представителем ГДР в Совете экономической взаимопомощи, доктор Гюнтар Эртель немало времени проводил в Москве, хорошо знал не только историю, но и душу нашего народа. Я благодарен судьбе, что Ханнелоре свела меня с именно этим человеком в начале гуманитарной акции. Его советы, его мнение помогали успешной работе фонда, а потом и германскому Обществу помощи ветеранам войны в России, членом которого он стал позднее.

Надо сказать, что связующей нитью, которая сближала нас с немцами, был наш великий и могучий русский язык. Он явился важнейшим звеном наших отношений и укреплял дружбу. Мое-то владение немецким языком было ничтожным. В том, что многие немцы знают русский, конечно, заслуга ГДР, где формировалось доброжелательное отношение к бывшему Советскому Союзу. Эта тактика была неотъемлемой частью государственной политики.

Постоянно требовались вагоны! Но «выбивать» их было все труднее. Из разговоров создавалось впечатление, что, возможно, определенные лица из командования не были заинтересованы в отгрузке фондом гуманитарной помощи.

При встрече с Ханнелоре я откровенно поделился своей тревогой за судьбу акции, которая может рухнуть с выводом армии. Ханнелоре предложила встретиться с доктором Иохимом Зюссом, ее коллегой по институту, который после падения берлинской стены вместе с другими преподавателями учебных заведений ГДР оказался грубо выброшенным на улицу, как и сама Ханнелоре. Основной темой наших бесед стал поиск возможности организации благотворительного общества в Германии. Разбирали, анализировали устав российского фонда, но на многие вопросы ответов мы не находили. Еще предстояло познакомиться с законами, определяющими работу общественных организаций в Германии.

Немцы отработали программу создания германского Общества помощи ветеранам войны в России, привлекли к этому своих сограждан, нашли учредителей, в том числе и среди «западников». Основная работа по организации общества легла на плечи доктора Зюсса, который его и возглавил. И Ханнелоре не осталась в стороне. Я же стал заместителем председателя по решению вопросов, связанных с российской стороной и касающихся таможенных и других проблем.

Дарения продолжали поступать. В начале каждого дня часто я слышал от доктора Зюсса:

— Виктор, нужно съездить, посмотреть…

Ездили, смотрели. Запомнились слова, сказанные начальником госпиталя в Екатеринбурге Семеном Спектором, побывавшим еще ребенком в немецком лагере. Он тогда сказал:

— Бери все, что дают! Все надо! Не гадай, сидим с голой задницей… Немцы все равно ерунду не дадут. Все бери!

Предложения поступали. Все оказывалось на складах. Затрудняюсь ответить, почему я жадничал и принимал все, что предлагали. Иногда доктор Зюсс, видя это, морщился, а я толковал ему, что госпиталь не богат медицинской техникой, что есть еще и региональные больницы.

Хрусталики для глаз и слуховые аппараты я передавал в госпиталь. Моему госпитальному другу, инвалиду войны Григорию Файзулину, обеспечили нормальный слух с помощью двух таких аппаратов, и он на радостях прямо там же напился, «обмывая» подарок. Вечером, возвращаясь домой, он аппараты потерял. Утром кинулся искать — и нашел! «Обмывать» больше не стал.

Такие бывали истории. Жизнь есть жизнь.

Одна беда: гуманитарные дарения копились на складах, а транспорта по-прежнему не было! Наконец, из штаба ЗГВ выделили для перевозки дарений в Россию автоколонну «КамАЗов». Сбор медикаментов, предметов санитарии и ухода за больными был произведен немцами — друзьями доктора Зюсса. Загружались также постельные принадлежности, одежда, обувь, книги от библиотек воинских частей, музыкальные инструменты, киноустановки. В один «КамАЗ» загрузили 220 мешков муки в заводской упаковке. Перечень груза был огромный. И вот автоколонна под общие аплодисменты покинула базу и двинулась в Россию.

До отправки транспорта в пограничной и таможенной службах в Гёрлице я получил от польской стороны устное заверение о беспрепятственном прохождении автоколонны. Однако на границе мы получили категорический отказ в довольно резкой форме: «За разрешением обращайтесь в Варшаву!» Намного позже выяснилась причина отказа. Борис Ельцин сообщил о расстреле в 1940 году у Катыни польских солдат советским НКВД. Поляки мстили. Пришлось договариваться с посольством Чехословакии о проезде транспорта через эту страну.

Маршрут автоколонны отслеживался службами Генерального штаба Министерства обороны, что значительно облегчало проезд. Через пять суток на окраине Москвы воинская автоинспекция встретила нашу колонну «зеленой улицей». В военном городке на бывшем аэродроме, возле аэровокзала города Москвы, были подготовлены склады в старых ангарах.

Утром обнаружилось, что замок на дверях ангара-склада сорван, хотя для охраны был выделен пост. Бросились в глаза следы обуви от места, где складировалась мука, и разбросанная одежда, разорванные мешки. В каждом укромном месте, скрытом от глаз, в заброшенных помещениях нашли столько спрятанного добра, что солдаты узлами таскали обратно на склад. Не знаю, почему наблюдавшие за нашей акцией офицеры и прапорщики откровенно ухмылялись…

Был случай: на склад в Дрездене привезли книги. Я увидел, как женщина, военный фельдшер, заметив меня, вдруг спрятала книгу за спину и пошла в сторону. Я позвал ее:

— Людочка, что за книга, которую ты прячешь от меня, или секрет?

Она вспыхнула. Протянула мне молча из-за спины «Медицинский справочник». Повисла неловкая пауза.

— Простите, Виктор Сергеевич… Не знаю, почему, сама не знаю…

И я до сих пор так и не понял, почему Люда пыталась спрятать справочник, который для нее и предназначался.

По возвращении в екатеринбургский госпиталь я проверил, как доставлена из Москвы гуманитарная помощь. В накладных — полный порядок. А вот некоторые упаковки с одеждой оказались «похудевшими». Авторезину на склад не приняли, и она валялась возле мусорной площадки. Резина была старая, советского производства — ею подменили германскую, тоже не новую, но высокого качества. К слову, в Москве у меня очень просили немецкую резину для военной комендатуры.

Стал разбираться. Работник сферы снабжения, который доставлял груз из Москвы, с искренней откровенностью сказал мне:

— Знал бы — ни за что не поехал бы в Москву! Всю дорогу шоферы собирали старую резину…

Про эту историю перед немцами я помалкивал. На том и закончилась доставка гуманитарной помощи нашей армией.

А в ней нуждались, и нуждающихся была масса — от госпиталей до детских домов. Но кое-кто и во власти был не прочь поживиться имуществом ЗГВ. Еще не успели штабы ЗГВ покинуть Германию, а прокуратура этой страны уже предъявила претензии конкретным лицам, в том числе командующему ЗГВ генералу Бурлакову. В штабах армии новой зарождающейся России тоже решались личные проблемы, а тут препятствие — Фонд помощи инвалидам войны. Не до него!

Находились и добровольцы, не уполномоченные заниматься нуждами инвалидов и ветеранов. Они помогали, чем могли. Так Донат Сидоров, подполковник в отставке, сам ветеран войны, на девятом десятке лет своей жизни ездил на подаренном немцами грузовике по отдаленным районам, подешевле покупал картофель для инвалидов войны, экономя для них копеечку, пока хватало сил.

В госпиталях приходилось неоднократно слышать о ценности и большом дефиците эластичных бинтов. Мы с доктором Зюссом отправились к директору фирмы «Холтхаус Медитекст» по производству перевязочных материалов господину Щёне. Эпизод с появлением бинтов от этой фирмы, по моему представлению, вполне можно вписать в историю становления новой России.

Это был октябрь 1993 года. Москва, как и вся Россия, бурлила в борьбе за власть. События тех дней транслировались, комментировались по телевидению, во всех СМИ. Танки стреляли по зданию Верховного Совета, лилась кровь. Видели это и в Германии. Я с ужасом следил за происходящим. Слышал слова журналистов о том, что в столице много раненых, но нет бинтов. И не был бы доктор Зюсс Зюссом, если бы в разговоре не затронул вопрос о возможной помощи бинтами пострадавшим в Москве. Санитарные «УАЗ» и «Волга» с красными крестами на дверцах машин спешно были загружены бинтами. Позднее говорили, что вроде бы в тревожные дни октября у Белого дома генералитет ЗГВ из Германии оказывал помощь перевязочными материалами. О том, что эта помощь была оказана немецким Обществом помощи ветеранам войны в России, не упоминалось…

С тех давних лет до сих пор видятся мне полыхающие костры, в которых горели десятки, если не сотни тысяч индивидуальных спецпакетов в упаковках из резервов специального назначения. А в это время мои соотечественники покупали на свои нищенские пенсии для себя бинты, стирали их в лечебных учреждениях… Сейчас уже и поверить трудно, что такое было!

Наш фонд для ветеранов войны, для госпиталей от армии ЗГВ не получал перевязочных материалов, не говоря уже о медикаментах и медицинской технике, разве что где-то пяток колясок инвалидных удалось перехватить, когда их давили в машинах-мусоровозах…

Сейчас нас в очередной раз заверяют, что госпитали для ветеранов войны России ни в чем не нуждаются. Но мне хочется усомниться в этом. Я до сих пор пациент таких госпиталей.

…В госпитале Екатеринбурга ветераны лежат на функциональных кроватях с матрасами какого-то физиологического назначения, невиданных ранее. На блокпостах медицинских сестер появились медикаменты европейского стандарта, о которых даже начальник госпиталя говорит: «Не слышал, не видел, в руках не держал». Медперсонал госпиталя щеголяет в чудесных костюмчиках от медицинской академии Дрездена: курточка и брючки. А подвалы госпиталя заполнены впрок медтехникой, постельным бельем, одеялами, мылом и шампунем…

Я видел, как собирались эти дарения там, в Германии. Люди доставляли гуманитарную помощь с трудом, везли на автотранспорте, своем и общественном. Тащили чемоданами пакеты к центру. Хотя в любом уголке этой страны есть специальные контейнеры, куда опускают вещи для нуждающихся, не затрудняя себя никакими поездками. Но люди сами несли и везли все, что смогли собрать. В вестибюле администрации города звучала русская музыка, раздавались народные мелодии, гостей встречал Дед Мороз с мешком угощений.

Мне доводилось в Германии присутствовать на собраниях в общественных организациях. Примечательно, что в городах с населением менее ста тысяч жителей действует более пятидесяти таких общественных организаций. Для меня это явилось неожиданностью. Мне невольно подумалось: вот бы побывать на подобном собрании у нас в Екатеринбурге! Сколько просторных вестибюлей, коридоров только в одном здании администрации города… Вот где можно бы разгуляться! Не тут-то было. Видимо, недосягаема для нас модель взаимодействия администрации и общественности, которая бытует в Германии.

Коротко говоря, ниточка, протянутая немцами, помогла в конечном итоге сохранить или продлить жизни тысячам тяжелобольных старых солдат России, а детям из детских домов — получить одежду, обувь, даже игрушки.

Аптеки Германии располагали более эффективными и качественными медикаментами, чем наши, российские. Поэтому и было решено брать все, что предлагают немцы. Впоследствии такие медикаменты концентрировались на складах фирмы «Наведа» и по мере их накопления германским Обществом помощи ветеранам войны отгружались в Россию двадцатитонными железнодорожными контейнерами в адрес госпиталей. Стоимость доставки полностью оплачивало общество.

При оформлении документов на дарение я понял: их стоимость значительна — два миллиона триста тысяч немецких марок! Я обомлел! Как-то раз, пакуя медикаменты, обратил внимание на коробку с таблетками. Их стоимость превышала пятьсот марок. Перевел на рубли, снова в марки и запомнил: на такие деньги можно купить в магазине напротив сто пятьдесят бутылок французского коньяка. Удивился. А вскоре увидел эти таблетки при сортировке у себя в госпитале. Беру упаковочку — и к руководителю госпиталя Семену Спектору. Тот смотрит на меня:

— Где взял?

— Как где?! Привезли по «гуманитарке» из Германии.

— Это же чудо медицины! Первый раз в руках держу… У нас в России больные после инфаркта лежат по месяцу и больше, кто как выживает. А у немцев, да и во всей Европе, три дня в больнице — и с этими таблетками домой на своих ногах. Я читал…

При отправке в Россию в документах стоимость гуманитарных дарений не указывалась. По законам таможни любой груз именуется товаром и должен иметь стоимость, чтобы определять таможенную пошлину. Но гуманитарная помощь не может иметь стоимости и цены — это дарение. Такие подарки оценивать в деньгах аморально. Вот и указывали стоимость всего контейнера не выше пяти тысяч, хоть в марках, хоть в евро, хоть в рублях, чтобы не было мороки.

Рассказывая об этом, поясню: нам следовало получить разрешение властей на сбор медикаментов. Чего это стоило доктору Зюссу, невозможно даже представить! Поначалу шли поиски структур, с которыми нужно иметь дело, потом — сбор информации, подготовка документации, комиссии, визиты. Куда только ни приходилось нам обращаться! Все это в полном объеме легло на плечи доктора.

Обычно ближе к осени, чтобы не подвергать контейнеры с медикаментами перегреву от летнего жаркого солнца, в нашем присутствии на складах фирмы «Наведа» загружался двадцатитонный железнодорожный контейнер. В нем — медикаменты из аптек и фармацевтических фирм, дарения Бундесвера. Медикаменты из аптек укладывались в коробки навалом, без сортировки. На контейнер ставилась пломба общества, и он отправлялся получателю — в госпиталь. На таможне контейнер находился два-три месяца для всевозможной проверки. Только затем дарения признавались гуманитарной помощью. После — проверка правительственной комиссии. Терпи и жди. А у медикаментов разные сроки годности. Задержался груз, в дороге просрочен — выноси на помойку.

И все-таки удавалось продираться сквозь все препоны. В результате на Урале, в Екатеринбурге и Челябинске, около 60 тысяч инвалидов и ветеранов Второй мировой войны, афганской и чеченской войн стали получать необходимую помощь по европейскому стандарту.

Большие объемы гуманитарной помощи от общественности Германии пришлись как раз на тот период, когда финансирование госпиталей в России было нищенским. Кроме того, ряды ветеранов войны стали пополняться пострадавшими в чеченских событиях. Они и вовсе оказывались без прав, в отличие от ветеранов и инвалидов Второй мировой, и не имели на тот момент солдатского статуса, не считаясь инвалидами войны. Об этом просто и откровенно говорили участники афганской и чеченской войн в фильме «Солдаты в пижамах», снятом немцами в госпитале Екатеринбурга. Фильм этот обошел Европу. Его перевели на немецкий, английский и французский языки. Впечатление у зрителей оставалось одно — никого не волнует судьба ребят, прошедших эти войны, никого не волнует судьба старых ветеранов.

Начальник екатеринбургского госпиталя Семен Спектор, выступая во всех СМИ, где только было возможно, говорил, что государственный госпиталь функционирует только благодаря немецкому Обществу помощи ветеранам войны в России и Фонду помощи инвалидам войны.

Государственное финансирование госпиталя было грошовым, нищенским. А ведь надо было еще платить заработную плату сотрудникам! Случалось, и телефон отключали.

В один из дней Семен звонит мне:

— Хлеба нет! Кормить нечем…

Через пару часов я уже в редакции газеты «Уральский рабочий». И на следующий день в газете выходит мое обращение к народу с просьбой пожертвовать госпиталю на кусок хлеба. Результаты потрясли. Масса очень скромных переводов госпиталю поступила от инвалидов войны и ветеранов, от простых людей, поделившихся своим кусочком хлеба. Но это не спасало. От государственных организаций, частных фирм, предприятий и банков не поступало ни рубля.

Начался голод. Голодные обмороки случались прямо на рабочих местах. Голодали семьи сотрудников. Начальник госпиталя дал распоряжение: все, что остается в столовых после обеда пациентов, отдавать сотрудникам. Молодые родители приводили с собой на работу детей в надежде получить кусочек хлеба для ребенка. Среди нас, ветеранов, был брошен клич: «Врачи и медицинские сестры спасали нас, давайте спасать от голода врачей и медсестер!» В те дни в СМИ широко освещалась наша гуманитарная акция. В одной из газет огромным шрифтом — заголовок: «Мы еще живы благодаря… Бундесверу».

В адрес германского общества и лично Зюсса шли благодарственные письма от губернатора Эдуарда Росселя, от членов правительства области, областной думы, общественных организаций…

Параллельно с этим нас стала беспокоить заинтересованность нашей акцией со стороны спецслужб России. Мы были вынуждены обратиться к Президенту России Владимиру Путину. В письме подробно говорилось о работе и значении общества. Мы просили упростить и ускорить доставку медикаментов в российские госпитали, где находилось много тяжелобольных. Письмо писала Ханнелоре, редактировалось оно членами правления. В верхнем углу письма поставили яркий, от руки нарисованный знак SOS. Я, знающий советских чиновников, предложил отправить письмо через посольство России в Берлине, причем с обязательным уведомлением о вручении. 27 июня 2005 года письмо было отправлено.

В это время доктор Зюсс готовился к отгрузке медикаментов и впервые попросил коллектив фирмы «Наведа» провести их проверку, определить сроки годности и попытаться проверить, не посчитают ли какие-то препараты в России наркотиками. В связи с этим могли возникнуть проблемы с растаможиванием медикаментов: в России заработала служба наркоконтроля.

Тут нам сообщили из «Наведы»: фирма «Берлин — химия» доставила для для госпиталей ветеранов в России очередную партию медикаментов общей стоимостью 50 тысяч евро. Фирма подарила серьезные медикаменты, которые всегда ждут в госпиталях. Контейнер был отправлен. Все надеялись, что в ближайшее время медикаменты поступят в госпиталь Челябинска. На товарной станции к документам приобщили копию нашего письма Президенту Путину в надежде привлечь внимание к значению отправляемого дарения. Однако только по истечении трех месяцев после отправки контейнера смоленская таможня обратилась в адрес общества с требованием о предоставлении информации для решения вопроса о задержании товара. В перечне вопросов чувствовался интерес не только таможенной службы.

К этому времени начальник смоленского госпиталя ветеранов войны, где тоже искали «наркотики от немцев», испуганно резюмировал:

— Даже если немцы пришлют нам контейнер с чистым золотом, я прикасаться к процессу растаможивания не буду…

Начальник Челябинского госпиталя заявил чиновникам из служб наркоконтроля, что не от веселой жизни они просили медикаменты… Следом отказался от медикаментов начальник госпиталя ветеранов войны в Екатеринбурге Виктор Башков. А начальник Управления здравоохранения Екатеринбурга прямо сказал: «Пока мы еще имеем аспирин, мы живем как-никак. В медикаментах мы нуждаемся, но получить их по гуманитарной помощи от общества не в наших возможностях. Причина одна — проблемы с растаможиванием».

Все это время я вел телефонные разговоры с комиссией по гуманитарной помощи, Минздравом, чиновниками таможни. Разговаривал я и с чиновниками из наркоконтроля, просил не спешить с принятием крутых решений, подумать о ветеранах, не исключать надежды на то, что немцы дождутся ответа на свое письмо президенту. Кто-то мне начал угрожать. Один из чиновников по телефону отрубил:

— Немцы… немцы! Да они у меня трех дедов убили! — и бросил трубку.

Как только прошла информация о задержке контейнера, доктор Зюсс заявил правлению общества о снятии с себя полномочий председателя. Мотивировка его заключалась в том, что он немец, и за ним стоит народ, понимающий важность и ответственность этой мирной миссии. А не так давно этот человек, доктор Зюсс, был награжден президентом Германии высоким орденом, солидной премией именно за проведение гуманитарной акции. Но он отказался от принятия правительственной награды, объяснив, что не может принять ее от власти, которая посылала своих солдат на Балканы в период югославских событий. Это доказывает, что доктор Зюсс жил и оценивал окружающую обстановку с позиции подлинного гуманиста. Мы старались убедить его, что эта награда — признание людей, членов общества. Доктор Зюсс награды не принял.

Обстановка складывалась так, что мне ничего не оставалось, кроме как отказаться от своих полномочий. Обязанности председателя члены общества упросили взять на себя Ханнелоре Дандерс. Но я оставался членом правления, это обязывало продолжить борьбу за моих соратников, ветеранов войны.

Весной 2005 года я проходил очередной ежегодный курс лечения в челябинском госпитале. Бросилось в глаза необычное, какое-то напряженное настроение медперсонала. Оказалось, госпиталь подвергся атаке специальной службы по борьбе с наркоманией. При проверке в одном из сейфов обнаружили ампулу обезболивающего средства из категории наркотиков. Получали две — одна использована. Оказывается, ампулу нужно было хранить в особом сейфе, в отдельном помещении, изнутри отделанном металлом, с решетками на окнах. Все знали, что госпиталь получал гуманитарную помощь от германского общества — контейнеры, фуры с медикаментами и медтехникой. И пошло-поехало: досмотр сейфов, складов, шкафов, постов медсестер, чердаков и подвалов. Последовали собеседования с сотрудниками госпиталя, после которых люди просто заболевали. Было возбуждено уголовное дело. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы на защиту госпиталя не встало правительство области. Дело прекратили. Но тяжелый осадок остался.

В екатеринбургском госпитале в 2005 году в День Победы был организован торжественный прием. Начальник госпиталя Виктор Башков целовал руки активистке немецкого фонда Ханнелоре Дандерс и благодарил за помощь. А спустя год ей в этом же госпитале неожиданно сухо дали понять, что власть отныне полностью удовлетворяет все потребности нуждающихся ветеранов.

Таможенная служба проинформировала, что в контейнере с медикаментами, поступившем в челябинский госпиталь, были обнаружены упаковка таблеток, относящихся по российской классификации к группе наркотиков, и десяток упаковок сильнодействующих средств, по стандартам российской классификации относящихся к группе наркотиков. Но ведь общеизвестно, что средства эти свободно продаются в аптеках Европы! К тому же в нашей декларации было записано, что медикаменты не проверены и не рассортированы. Так появилось уголовное дело, связанное с нашей акцией. О дальнейшей судьбе медикаментов нам ничего не известно.

Сомнений больше не возникало: российская власть перекрыла каналы для поступления к нам гуманитарной помощи, не объявляя об этом открыто. Не получили мы ответа и от главы государства. Тогда и начала гаснуть наша гуманитарная акция. Хотя общество живет и по сей день. И не просто живет. Не так давно оно признано лучшим из сотен благотворительных организаций Германии! Эта награда принадлежит в равной степени и немцам, и нам, россиянам. Награду получали в Берлине, в Министерстве иностранных дел Германии. Звучали немецкая, английская речь, среди публики было много и наших, теперь бывших, братьев из среднеазиатских республик. Отсутствовали только представители нашей власти.

Помню, в 2001 году по пути в Екатеринбург мы заехали в дом детей-сирот в поселке Тюбук, с которым мы дружили и которому по возможности оказывали гуманитарную помощь. Нас радушно встретила директор Анна Дмитриевна Дядикова. На столе кипел самовар. Потом нам показали классы, пахнущие свежей краской, готовые к новому учебному году. Оказалось, что все это сделано руками воспитанников! Директор познакомила нас с ребятами. Немцы угощали их сладостями.

Когда стали собираться в путь, одна немка из нашей делегации по имени Петра подарила Анне Дмитриевне сто евро. Та, не скрывая радости, сказала:

— Завтра купим мыло...

Ребята, провожая гостей, крутились возле микроавтобуса и хором кричали:

— До свидания, до свидания!

А я вспомнил. В один из приездов, пока Анна Дмитриевна писала благодарность обществу, я увидел на столе тетрадь с наклейкой на обложке «Что нам дарят». На одной странице я прочитал:

«Три килограмма сосисок — фамилия дарителя, адрес…

Два куска хозяйственного мыла — от церкви…»

На следующий день делегация знакомилась с Екатеринбургом. Гидом была жена протоиерея отца Владимира матушка Людмила. Человек большой эрудиции, она знала даже немецкий язык, была партнером германского общества по реализации гуманитарной акции на Урале.

Большое впечатление произвел на гостей музей изобразительных искусств с павильоном чугунного каслинского литья. Поражала тонкость работы уральских мастеров по камню, заинтересовывала и живопись. Посетили и Храм-на-Крови, возведенный на месте дома, в подвале которого летом 1918 года была расстреляна большевиками царская семья. Из разговора в автобусе на обратном пути стало ясно, что многое из истории Урала было для немцев открытием.

В эти же дни на Широкореченском кладбище открыт был памятный камень на месте захоронения 52 военнопленных немецких солдат, умерших в лагерях под Свердловском.

Определить точное место захоронения немецких солдат оказалось делом нелегким. Во-первых, я узнал, что в университете, на кафедре этнографии профессор, доктор Владимир Павлович Мотревич серьезно занимался поиском мест захоронения военнопленных немцев. Я встретился с ним и получил от него напутствие и нужные пояснения. В течение двух лет я встречался с людьми, которые независимо друг от друга указывали места, где были могилы немецких солдат, нашел даже свидетеля захоронения.

Как я уже говорил, 8 мая 1995 года, в 22 километрах от Екатеринбурга в поселке Уралниисхоз мне при поддержке ветеранов-земляков удалось добиться открытия кладбища для умерших в плену 13 немецких солдат. Этот шаг было первым в России.

На открытии кладбища в проповеди отца Иоанна прозвучали слова о том, что могила солдата, какой бы национальности и вероисповедания он ни был, священна. А после освящения могилы она неприкосновенна.

Отныне немецкие солдаты обрели на российской земле вечный покой под уральскими соснами.

В связи с 800-летием Дрездена Общество помощи ветеранам войны в России было приглашено в Санкт-Петербург с выставкой работ немецких художников, бывших солдат. За плечами у нас уже имелся опыт проведения подобных выставок в Челябинске, Екатеринбурге и других уральских городах. Но это происходило на Урале, где не было военных действий. А Ленинград, перенесший блокаду и помнящий весь ужас того времени! Меня волновало, как найдут общий язык участники встречи.

Из Дрездена связываюсь с председателем Совета ветеранов Санкт-Петербурга, профессором, доктором философии, полковником в отставке Геннадием Датчиковым. В программе визита делегации — принятие совместного обращения к мировой общественности «ХХI век — век без оружия и войн». К счастью, предложение это было принято.

В малом зале музея Анны Ахматовой открылась выставка немецких художников — ветеранов войны Христиана Модерсона, профессора Ганса Мрачински, профессора Адольфа Бёлиха. Это были рисунки, выполненные на фронте. С российской стороны на выставке были представлены работы художников объединения «Электросила», которые рассказывали о блокаде Ленинграда.

Встреча российских ветеранов с немецкими солдатами, замечу, такими же настоящими участниками войны, официально состоялась тогда впервые. И я заметил, что наши ветераны были скованны и сдержанны. Но постепенно стал появляться взаимный интерес. Оживали лица. Возникало все больше вопросов.

Подошло время обсуждения обращения — как его встретят питерцы? Обращение уже было принято на совместных конференциях в Челябинске, Екатеринбурге, ветеранами войны Дрездена и некоторых других городов Германии, переведено на немецкий, английский, французский языки. И ветераны Санкт-Петербурга не остались в стороне.

Далеко не сразу слово «примирение» получило в нашем обществе право на жизнь.

Сколько оставалось и остается еще белых пятен в нашей истории! В некоторые события тяжело и страшно поверить.

Обнаружили останки солдата и при нем орден Боевого Красного Знамени. Установили имя погибшего по номеру ордена, разыскали его родственников, даже родного брата. А те, измотанные преследованиями власти, отказываются приехать, принять орден, ибо их брат объявлен изменником Родины, и семья за его измену подверглась репрессиям. Военкомат, подчиняясь распоряжению власти, известил, что пропавший без вести — изменник и предатель. И сколько таких вот «изменников Родины» до сих пор ожидают возвращения своего имени!

В последние годы мне приходилось встречаться с участниками поисковых отрядов, в частности, на Урале. По их просьбе найденные на полях сражений медальоны немецких солдат я передавал в Германию Народному союзу, осуществляющему уход за могилами погибших на войне. Примечательно, что поиск безвестно павших становится интернациональным.

А ведь десятки лет после войны военнопленные были и оставались для меня предателями, изменниками Родины, как окрестил их Сталин! Что касается без вести пропавших — они как бы выпадали из поля общественного внимания. Хотя словосочетание «без вести пропавший» бывало на слуху.

Перестройка внесла неожиданные коррективы. Раньше говорить о безвестно павших воинах боялись, скрывали свою трагедию из страха перед властью. Сорок лет назад один из бывших фронтовиков, в войну служивший в военкомате одного из районов, освобожденных от врага, рассказывал мне о секретной операции. По приказу военкомата местные жители собрали убитых в бою наших солдат и захоронили, а документы и медальоны убитых сдали в военкомат. И там все это было уничтожено.

Воинов, убитых войной, власть вычеркнула из памяти живых. Только совсем недавно прозвучала информация, что власть скрывала сведения о гибели под Ржевом одного миллиона семисот тысяч наших воинов. Сейчас уже озвучивается цифра в два миллиона с лишним.

В 1993 году в Германии, на братском кладбище Цайтхайн, где покоятся около 30 тысяч русских военнопленных, я стоял на коленях и раскаивался. Раскаивался за растворенную в моем сердце частицу вины моего народа. Просил прощения за свою страну, что оставила этих воинов безымянными в немецкой земле.

Встречаюсь и знакомлюсь с узниками концлагерей в Германии. Я удивляюсь силе и мужеству людей, выживших в тех, казалось бы, немыслимых условиях, несовместимых с жизнью. А сейчас бывшие заключенные сняли с себя груз давней солдатской ненависти к врагу и вместе с немцами поднимают свой голос против войны и насилия, за дружбу наших народов.

Получаю очередной солидный конверт. Яркие буквы: Москва, Кремль — все красиво. Это письмо президента. Читаю: «Уважаемый Виктор Сергеевич… как свято чтим мы мужество, самоотверженность и героизм ВСЕХ фронтовиков… мы в неоплатном долгу перед вами… И низкий поклон и благодарность».

В первый момент это послание меня удивило и озадачило. Задумался. А всех ли? А те, без вести пропавшие?

В Екатеринбурге судьба свела меня с руководителем общественного движения «Семьи безвестно павших воинов», сыном пропавшего фронтовика Алексеем Зыковым. Движение просило всех, кто объявлен пропавшим без вести, признать участниками войны и посмертно наградить. Через год пришел ответ из Управления делами Президента: «…реализовать предложение… без учета конкретных заслуг, через 50 лет определить конкретный вклад в Победу невозможно… Расходы на награды в условиях бюджетного дефицита не оправданы…». Зыков добивался поддержки у областного комитета ветеранов, за что поплатился изгнанием из комитета.

Теперь за имя без вести павших солдат продолжают бороться уже внуки. Движение активистов в Екатеринбурге в центре города, в дендрологическом парке, открыло аллею памяти павших воинов. Ребята установили знак памяти, посадили деревья. Здесь они отмечают юбилейные даты. Установлена плита памяти безвестно павших воинов и на центральном кладбище, возле мемориала.

Председатель немецкой культурной автономии Свердловской области Александр Бухгамер сообщил: «28 августа 1941 года был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». В считанные дни сотни тысяч советских немцев были депортированы в Казахстан, Сибирь, в регионы Урала, их имущество было конфисковано… Трудармия… В Краснотурьинске на строительстве плотины за одну зиму 1943 года погибло 9 600 человек. Весной их скинули в общую могилу… В Свердловскую область было выселено около 150 тысяч советских немцев. Согласно переписи в 1948 году их осталась треть (49 тысяч)… И только в 1956 году немцам стали выдавать паспорта».

Холод, голод, нечеловеческий труд под конвоем. Только в одном захоронении в Челябинске под шлаковыми отвалами коксохимического производства остались навсегда в земле 27 тысяч россиян немецкой национальности. А сколько их в Копейске, Коркино, Пермском крае, Казахстане — даже и представить невозможно, жутко!

Молчание без вести пропавших длилось много лет. Многие из них нашли вечный покой как раз на немецких кладбищах.

Цайтхайн. На это святое место я приезжал вместе с узником Бухенвальда Яковом Непочатовым и Алексеем Зыковым. Были там и американцы, солдаты Второй мировой войны.

История появления российских ветеранов в Цайтхайне довольно интересна. На официальные запросы в наши архивы о захоронении на территории бывшей ГДР советских военнопленных всегда отвечали, что таких нет. Родственники же получали короткий ответ: пропал без вести. В Германии из неофициальных разговоров о военнопленных, погибших в лагерях, я слышал, что на каждого такого человека заводились личные карточки, и никто не мог бесследно исчезнуть. После окончания войны, опять же из неофициальных источников просачивались данные, что архивные материалы по советским военнопленным оказались в руках американской армии. Позднее они вроде бы были переданы Советской армии. Существовало мнение, что после получения этого архива материалы были сразу уничтожены. Оказалось — нет! Не уничтожила наша армия архивы: как мне думается, они были взяты под контроль спецслужб и скрыты от общественности.

Наконец-то в 2004 году появился совместный проект «Советские и немецкие военнопленные и интернированные». В результате возникла возможность серьезно заняться изучением судеб солдат Второй мировой войны, в том числе и в послевоенный период.

Информация Объединенного саксонского центра гласила: сотни тысяч советских солдат, которые числятся пропавшими без вести, захоронены на кладбищах Саксонии. Этот факт стал достоянием гласности в странах бывшего Советского Союза. Мне лично пришлось привозить в Россию книги-справочники на русском языке, изданные объединением «Саксонские мемориалы», в которых публиковались имена погибших в Германии советских воинов. А Алексей Зыков по радио называл имена безвестно павших защитников Родины, некогда объявленных Сталиным предателями, изменниками, которых десятки лет безуспешно разыскивали родственники.

Особое чувство испытываешь, когда помогаешь детям найти могилу погибшего отца.

В Германию выехала Анна Антоновна Обвинцева с сыном, чтобы посетить лагерь... Ей уже за 80, а взгляд у нее живой и голос твердый. В июле 1941 года, с началом войны, Антон Писцов, отец Анны Антоновны, конюх колхоза имени В. И. Ленина из деревне Боровлянка Свердловской области, по призыву военкомата ушел на фронт. Вскоре семья получила извещение, что солдат в боях под Смоленском пропал без вести. Время было тревожное, непонятное, а тут еще появляется приказ Сталина, что у нас нет пленных, а есть только предатели Родины...

— Так мама и я, тринадцати лет, оказались в подозрении, в каком именно — не понимали. Сколько лет прошло, казалось, вся жизнь пролетела, а вспоминать то время и сейчас страшно. Бог знает, каким чудом выжили, — вспоминала Анна Антоновна.

Детство, деревня: после раскулачивания народ в деревне замер, не зная, что делать. Голодные годы, а как колхозы обозначились — работа и работа, а есть нечего, жили огородом, свою скотину держали и такие налоги платили, что самим почти ничего не оставалось. Школ не было, детвора не училась, в домах света не было — нет керосина, нет паспортов, боялись даже из деревни отлучиться. Вот так и жили, а тут еще война...

Разыскивать отца Анна Антоновна начала сразу после войны. Мытарства и бесконечные хождения по инстанциям знакомы всем, кому пришлось с этим столкнуться. Везде ей отвечали молчанием.

И только через поисковые отряды общественных добровольцев, в частности, через отряд «Возрождение» выяснилось, что солдат Антон Писцов был ранен в ходе боев за Смоленск и оказался в плену. В 2002 году из центрального архива пришло сообщение, что солдат в плену погиб и захоронен в Германии. Где — не сообщалось. В апреле 2008 года Алексей Зыков на передаче ВГТРК «Урал» перед камерой передал Анне Антоновне цветную копию карточки на военнопленного воина Антона Ивановича Писцова, ее отца. Солдат захоронен в лагере «Цайтхайн», что недалеко от города Риза, в Саксонии. Эту копию Зыков получил из Германии от фонда «Саксонские памятные места» земли Великая Саксония в Дрездене.

Беру на себя смелость заметить: именно от немцев в последнее время приходят архивные материалы о военнопленных. На русском языке издаются справочники с именами узников, погибших и захороненных на кладбищах лагерей. Имеющаяся информация размещается в Интернете.

Лагерь «Цайтхайн» считался как бы госпиталем для больных. Но условий, как и медикаментов, на самом деле там не имелось. Особо тяжкой была судьба советских военнопленных, объявленных Сталиным изменниками Родины. Они не попадали под Гаагскую конвенцию и не могли получать помощь от Красного Креста и других благотворительных организаций, на что имели право военнопленные всех стран, причем постоянно.

Цветная карточка от немцев. Так впервые дочь и внук увидели фотографию отца и деда. И неудивительно: в семье никогда не было снимков. Такое было время.

Немцы часто интересовались: «Ты говоришь о кладбищах немецких солдат, а почему не рассказываешь о ваших кладбищах, или мемориал в Сталинграде — один на всех?»

Чувство вины за войну не покидало немцев, я убеждался в этом постоянно. Нужно отдать должное тому, что средства массовой информации в Европе, и особенно в Германии, в последние годы дают много материалов о прошлой войне, о трагедии народов. Не забывают и о миллионах безвестно павших на войне советских солдат. Немцы ГДР ставили памятники на могилах наших солдат, погибших на территории Восточной Германии в последние дни войны, и до сих пор ухаживают за могилами.

Мне неоднократно приходилось принимать участие в траурных церемониях. Всегда обращал внимание на тот факт, что памятники ставили немцы.

Но вернемся к упреку. Немцы недоумевали, почему мы так мало делаем по розыску и захоронению своих солдат даже на своей земле? Сами они на фронте, когда погибал солдат, при всей сложности боевых условий старались предавать земле убитых. Обязательно ставили на могилах кресты, на которые надевали солдатские каски. Во время войны, при случае, я стрелял по этим каскам на крестах, показывая свою ненависть к врагу. Любое захоронение немцы отмечали на картах. Насколько помню, эта традиция была обусловлена приказом. Поэтому поисковики с немецкой стороны по архивным картам быстро находили места захоронений и переносили останки в братские могилы.

У нас же было все по-другому. Мне в руки попала статья Степана Кашурко «Без вести пропавшие и без совести живущие» в новой газете.

«О том, что погибших солдат надо хоронить, — писал он, — у нас никто не думал. Только перед войной, 15 марта 1941 года был издан приказ наркома обороны об учете потерь и погребении погибших в случае войны, но он не успел дойти до воинских подразделений. Ввели индивидуальные медальоны с информацией о воине, но 17 ноября 1942 года их отменили, и миллионы павших воинов оказались безымянными. В начале 1944 года было введено наставление по учету личного состава и определен порядок захоронения погибших в боях, с установкой памятников. В начальный период войны на своей территории оставались не захороненными многие тысячи бойцов и командиров. Потери были огромными...

1 апреля 1942 года Сталин издал постановление, обязывающее местные власти вести учет захоронения солдат. А испокон веков армия сама хоронила своих солдат.

Закончилась война. Павшие по-прежнему оставались на полях сражений. С большим опозданием появился приказ генералиссимуса, который гласил: «До 1 июня 1946 года взять на учет существующие военные кладбища и до 1 августа благоустроить военные кладбища и по возможности отдельные могилы перенести, чтобы сделать братские могилы». Все это вменялось в обязанности местных властей.

Тысячи разбросанных по стране одиночных и братских могил были враз «благоустроены». На самом деле с них сняли скромные фронтовые памятники, заодно снесли и могильные холмики, а взамен обустроили символические районные захоронения с помпезными обелисками...

Символические перезахоронения продолжались и в 1950-е годы. Другим словом, совершено было массовое очковтирательство».

В годы Великой Отечественной войны в Советском Союзе были убиты или умерли от голода и болезней около 11 миллионов гражданских лиц и более пяти миллионов были насильно угнаны на работы в Германию, из них погибли более двух миллионов человек.

Миллионы… миллионы… Они хотели жить, но у них отняли жизнь и бросили в безвестность.

Сегодня поиск безвестно павших на местах боев ведут общественные поисковые отряды на те средства, которые удается собрать от пожертвований. Это скудные средства. А работы эти обязана финансировать власть. Также следовало бы пригласить для проведения поиска офицеров в отставке, многие из которых имеют ценные знания. Важно создать государственную структуру управления поиском. Финансировать существующие отряды.

Все это время они обращались к власти за поддержкой. Власть молчала, потом пошли отписки, извещающие, что поисковыми работами теперь занимается армия.

В Германии же на государственном уровне продолжается работа по уходу за могилами наших солдат. Посещение таких лагерей всегда оставляет в сердце след. Прибранное кладбище, молодежь, одетая в специально пошитые рубашки с символикой, звучит гитара, слышатся песни, люди с цветами в руках, солдаты и офицеры Бундесвера… И каждый раз, когда я вижу внимание народа и государства Германии к жертвам войны, в душе нарастает возмущение — а мы-то почему бездействуем? Многие захоронения наших солдат по-прежнему брошены на произвол. Немцы ищут своих по всему свету, чтобы предать их земле. Итальянцы из Цайтхайна вывезли останки своих умерших в лагере солдат на Родину. Японцы никого из умерших в плену не оставили на территории бывшего Союза.

По закону жизни власть рано или поздно должна держать ответ за свои ошибки. Но заикнулся ли об этом народ, потребовал ли он от нынешней власти хотя бы объяснений? Нет! Народ молчит. Почему? Для меня ясно: сами во многом виноваты. И покаяния мало.

Гуманная акция Народного союза Германии уходит своими корнями в сознание народа, поддерживается государством на уровне президента страны не только морально, но и материально. Средства идут из государственного бюджета, а также от общественных организаций и фондов, пополняются добровольными пожертвованиями народа. Значительное место в гуманной акции по уходу за воинскими захоронениями Народного союза принадлежит церкви.

Но главная роль в работе Народного союза остается за общественностью. Немцы активно поддерживают эту организацию. Например, в 2007 году солдаты и офицеры Бундесвера на улицах городов и сел собрали от граждан для Союза более 300 тысяч евро.

Деятельность германского Народного союза по уходу за военными захоронениями постоянно и широко освещается в СМИ. Союз самостоятельно издает иллюстрированный журнал «Голос и путь». Все кладбища жертв войны в Германии и кладбища немецких солдат в России находятся под опекой этой организации. Уход за воинскими захоронениями наших солдат в Германии также организуется Народным союзом.

Теперь многое проясняется. Пошла информация из архивов, заговорили люди откровенно о своем прошлом, тяжелейшем времени своей жизни, о правде и бедах войны, о цене Победы. И правда эта не всех устраивает, судя по яростным дискуссиям. Уже прозвучал указ о создании «Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России». Что имеется в виду?

Правда об Отечественной войне, ее преддверии, боевых действиях и особенно жертвах была сразу не нужна власти. В порыве истинного патриотизма народ в свой крови утопил фашизм, забросал врага своими трупами. Об этих чудовищных потерях из-за ошибок власти писал фронтовик Виктор Астафьев в конце своей жизни.

Правда о войне пробивается из заточения. Ее голос волнует народную память и тревожит власть. И важно, хватит ли силы и народного понимания правильно принять сегодняшний ход истории? Научит ли суровый опыт вовремя оценивать ситуацию и, не надеясь на «доброго дядю», самим искать единственно верный путь в нашей русской жизни