Горизонт — он может быть близко или далеко. Может приближаться или удаляться.

Нет, не только. Он может подниматься и понижаться. Особенно морской горизонт. Особенно при ярком солнце и синем шелке неба.

Граница воды и небес как будто отмечена Божественной кистью.

Автобус поднимается в гору, море все больше открывает себя. И вот оно уже в полнеба. Морская поверхность поднимается и развертывается всей своей громадой. И удивляешься — как вода не опрокидывается, не захлестывает…

Наклоняешь голову и смотришь снова. И вот глаза уже ниже горизонта, еще ниже… Что же это? Это снижается море.

Только для поднимающегося, восходящего, рвущегося ввысь оно открывает себя, свою красоту, простор и приглашает к себе, приближаясь.

Чем выше в гору — тем шире и дальше открыто море… Они равновелики. Они — для тех, кто способен их одолеть. Нет ни эллина, ни иудея. Есть стремящийся ввысь дух и его символы — море и горы.

Разве прошлое — это плен?

Если оно сохранено в тебе — это и есть главное в твоей жизни. Это то, что остается от суеты, что свято, что выкристаллизовывалось как соль, это соль жизни (или сахар, все равно), это кристалл. Он небольшой, но он — то, что остается, отстаивается, передается другим, сохраняется в атмосфере, в информационном поле, в космосе.

А можно ли быть в плену у настоящего, у будущего? Да. Если быть в плену у суеты, быть пустым мечтателем, утопистом.

Только тот, кто знает прошлое, способен не быть в плену и у настоящего, и у будущего.

Знать прошлое означает иметь точку отсчета, или фундамент, на котором стоишь и с которого начинается твой путь. Это начало изменения, как в спорте. Надо знать уже достигнутые показатели, чтобы думать о новых, надо чувствовать, от чего оттолкнуться прыгуну.

Вся-то наша жизнь — это медленное наращивание прошлого, прибавление к нему. Это наращивание кристалла.

Немалая часть прожитого отбрасывается, забывается, как пища, которую мы поглощаем.

Отношение к прошлому почти всегда искажено. На это отношение влияют эпоха, сегодняшние события… Во время бурных революционных перемен все чрезмерно увлечены близким «завтра», кажется, оно вот-вот придет. Эти настроения подогревают идеологи, политики, чей капитал — эмоции дня. Но проходит какое-то время, и начинается откат. Люди как будто спохватываются. Что же мы наделали?

А идеологи (псевдоидеологи) по-прежнему призывают отказаться от прошлого, забыть его, вычеркнуть как ошибочное, выплеснуть полностью. Наступает истерия всеобщего стремления в это самое «завтра», все дают обещания, сулят, все увлечены вкладами, инвестициями в будущее. Прошлое отодвинуто и забыто. Это-то и есть «плен» прошлого.

Не спеши. Терпение — и все уладится. Куда спешить? Действительно, куда?

Ведь истинный твой путь — к самому себе, так зачем же спешить?

Что есть — то есть, что будет — то будет и никуда от тебя не денется. Чему суждено состояться — то состоится.

Это на-строение, со-стояние, стояние разлито во всем. Случайная попутчица в автобусе интересуется, давно ли я здесь. И делится: это только кажется многим, что их привели сюда трудности — экономические, политические — или другие проблемы. Всё не так. Их позвал сюда внутренний голос, они подошли к этому, поняли это, каждый по-своему, в свой час. И Земля приняла их. И дала все: хлеб и солнце, крышу над головой, доброту.

И солнце не уходит безвозвратно. Каждое утро, в шесть, оно везде. И так будет завтра, послезавтра, всегда. Уже пять тысяч лет оно поднимается в этот час из-за моря и награждает своим теплом этот небольшой народ, этот кусок земли, вскормившей их предков, земли, давно ставшей символом иудейских, христианских, мусульманских святынь, Земли Обетованной.

Вокруг полно людей. Открытые и раскованные дети, ухоженные старики, которые в 80 лет ходят на рынок, носят шорты, водят автомобили.

Почему так мало благословенной земли? Почему не везде так? Почему у других — все наоборот? Голод, страдания, войны. А каково малым детям? А немощным, роющимся по помойкам, или накладывающим на себя руки старикам?

……………………………………………………………………

А сегодня вечером… как будто раскаты грома. Оказывается, бомбардировки. Кажется — над головой. Радио передало: израильские ВВС вылетели на ливанскую границу. Жутковато. Мы еще не привыкли. Нет рая.

Овдим, ломдим, медабрим (иврит) — работаем, учимся, разговариваем.

Овдот, ломдот, медаброт — работают, учатся, разговаривают.

Жаркий август. Шесть часов утра.

К морскому берегу Бат Галим* подтягивается народ. Это старики. Моложе 60 и не увидишь. Большинству — 70—80.

Здесь относительно тихая заводь, от волн предохраняет каменная коса.

Старики упорно плетутся, прихрамывая, с тросточками, с легкими сумками, в разбитой обуви, кое-как приспособленной к больным ногам. Идут парами, поддерживая друг друга, или поодиночке. Отчаянные старушки, знающие, что только они сами могут позаботиться о себе.

Все раздеваются, обнажая больные тела. Расплывшиеся женщины, с трудом собравшие свое тело в так называемый купальник, и мужчины с истаявшими мыщцами — кожа да кости.

Они привязывают свои сумки к заборчику возле будки спасателя. Медленно, опираясь друг на друга, заходят в воду. Вода — плюс тридцать.

О блаженство! Ради этого мгновения и едут они из пригорода двумя-тремя автобусами именно сюда.

В воде тело вспоминает себя, каким оно было. Забыт возраст, не ноют больные ноги, как будто исчез груз прожитого!

И они плывут. И под водой, и на спине, и нет усталости, и кажется, можешь все. Ты вновь ощущаешь себя человеком.

Мягкая волна навстречу, а впереди простор, насколько может охватить взгляд.

Над головой стрелой пролетает птица, стайка рыбок блеснет, играя на поверхности воды.

Только плыть, вперед и вперед.

И только далеко в тумане маячат военные корабли на рейде, которые будто оберегают тебя. Рядом военная база, дозоры всюду. Здесь все слишком близко: мир и война, рай и ад, жизнь и смерть.

Постепенно, расслабленные, старички уже кучкуются тут же, в воде. И заводят разговоры, знакомства. Женщины — о внуках и детях, мужчины — о политике. Прямо Гайд-Парк на воде. И все смеются, улыбаются, радуются жизни. Договариваются приехать завтра и послезавтра. Но приедут не все…

Эта жизнь, почти полноценная, продолжается для них ОДИН ЧАС. Им кажется, что их болезни немножко притормозили. Они думают, что сохраняют себя, чтобы помочь детям и внукам, чтобы никого не отягощать собой.

Потом они с трудом выбираются на берег.

Они не нежатся на песке, как молодые. Им не до этого. У них заботы. Может быть, и небольшие, но они не дают покоя и заставляют спешить. Эти люди мало могут себе позволить.

В небе кружат самолеты-беспилотники. «Безголовники», — шутит кто-то. Мир все более жесток и неуправляем. Надеяться не на кого.

Если не я за себя, то кто за меня?

Если же я только для себя, что я?

И если не теперь, то когда?**

Пишу на родину.

А где она, Родина? Разве здесь ее нет?

Разве этот многострадальный народ — не мои предки? И эта земля, политая потом и кровью этого народа, чужая?

Ведь то, что было здесь, было везде. СЛОВО, сказанное здесь, слышали почти все (не скажу «все», уважая тех, у кого другие боги).

Главное — в сути. Мир един.

Я везде, где мои родные, близкие, друзья, кровим, хаверим. Где соплеменники, единомышленники, и не только они. Где и те, кто не согласен, с кем вступала в спор, с кем даже в ссоре, в отдалении. Я и там, и с тем, кто меня не любит… но знает, помнит. Ибо я помню и посылаю сигналы памяти.

Здесь родина праотцев. Но и там родина праотцев. Здесь — отца, там — матери. Во мне течет кровь их обоих. Она смешивается или нет? Вообще кровь смешивается? Мне кажется, нет. Ее частицы как бы рядом, бок о бок. И гены рядом: вот — от отца, вот — от матери. Они были разными, но во мне соединились, сошлись. Это и определило мою судьбу. Прибыть сюда и сделать все, что не успела сделать там.

Я помню всех. И тех, кто был до них… моих предков, родившихся в 1883 году, их близких, погибших в Катастрофе. Они не смогли побывать здесь. Я — за вас всех здесь. И вы — во мне. Вы ходите по этим камням, молитесь у Стены Плача, постигаете свой древний язык.

Так сложилось, что здесь — средоточие человеческой памяти, памяти отдельных людей и памяти цивилизаций.

Сама память тоже удивительна. Она — процесс. Это вечный поиск мира со своими соседями, вечное стремление к совершенствованию души. Сегодня современный иудей штурмует и толкует Тору, как и тысячи лет назад. Он снова и снова сопоставляет историю Ицхака с персонажами сегодняшнего дня, он ест кошерную пищу и свято соблюдает субботу. Здесь убеждены, что суббота спасла народ, сохранила его в истории. Когда я случайно в разговоре с хозяином мелкой лавочки спросила: «Вы ведь завтра не работаете?», он с чувством задетой гордости ответил: «О чем вы говорите, мадам? Завтра суббота, а я еврей». И я испытала почти физически состояние стыда. В субботу надо думать о душе, а не о деньгах, следовало из его ответа.

Солнце! Оно здесь особенное.

И каждый день

В одно и то же время

Оно выходит

На круги своя.

Холмы, простор,

И кто-то поднимает

Огненный шар

На этой сцене.

И гаснет последняя

Звезда над Вифлеемом,

И мы играем жизнь…

Это космический день.

Как будто меняется ток крови.

В этот день страдала моя мать, и я, наверное, тоже.

И все, что будет со мной впредь, родилось в этот день и час. Оно появилось, это нечто, будущее, в этот день или в эту ночь.

Родилась и моя будущая семья, мой сын и его будущая семья, его дети и дети его детей…

Потому этот день общий.

В этот день появились все мои предстоящие годы.

Появились заботы моих родителей, изменилась их жизнь, наполнилась мной, нашими отношениями.

Вместе со мной появилось мое предназначение. Быть, выполнить, осуществить.

Появилось предназначение родить сына. И его предназначение — появилось. Сначала во мне, потом в нем.

Эта цепь неразрывна. Она космогонична, она — всё. Рождения скрепляют ее. Смерть не имеет значения. Рождение — всё, смерть — ничто.

Появилось родство… родственники и отношения с ними, отношения с другими людьми.

Появились эмоции, память, обиды и радости, слова, деятельность, дом, город, другие города и люди, с которыми имела и имею отношения.

Все родилось в один момент, сразу, с криком, под солнцем, и заявило о себе: я есть, я буду.

Как мало людей вокруг. Как пренебрегают они своей жизнью.

Он похож на пророка. Правда, без бороды. Строгие черты лица, прямой нос, длинные вьющиеся седые волосы. Невысок, плохо одет. Пророк и бомж одновременно.

Я давно его не видела. И вот он снова появился. На том же месте, перекрестке дорог, всегда в одно и то же время — рано утром, в 7.30. В середине потока машин. Все едут на работу, здесь всегда пробка.

Обычно он был с посохом и с сумой. А сегодня, смотрю, опирается на алихон — приспособление для передвижения стариков.

Он никого ни о чем не просит. Он гордо, чуть прихрамывая, пересекает шоссе по зеленому сигналу туда-обратно. Его все видят. Поток останавливается, как будто перед ним.

Я боюсь к нему подойти и заговорить. Возможно, он не поймет этого.

Здесь, на Святой Земле, от голода не умирают. Конечно, у него есть пособие… Но дело не в этом.

Он напоминает всем, чтобы не забыли — есть милосердие.

Он выбрал свою миссию, он несет ее, он — на своем месте.

Я пришла в больницу по делу.

Больница называется «Бней Цион» (Братья Сиона). В Израиле все больницы имеют свои названия. Кстати, эту называют еще «Больница Ротшильда», так как построена она на его деньги. В Израиле многое построено на деньги семейства Ротшильдов.

Но не только. В любой больнице можно увидеть мраморные таблички возле палат. Например: «Эта палата оборудована на пожертвования Ривки и Исаака Лейдерман» или другие имена. Это греет. Как будто тепло этих людей передается больным, находящимся здесь.

Еду в лифте — большом, больничном, наполненном. Входят двое молодых людей. У одного — больного — подкашиваются ноги, он с явными отклонениями, свое состояние передает мычанием. Другой, по-видимому, старший брат, прижимает его голову к себе, целует, успокаивает.

Больной. Не может стоять, говорить, не может ничего. Но его любят. И от этого все вокруг замолкают и сжимается сердце.

Цева адом — цвет красный — сигнал тревоги.

Что день грядущий нам готовит?

Весна в Израиле пахнет не грозой, а войной. Как и лето, и осень…

Как будто кровь в жилах, расходясь, хочет еще крови. Напряжение нарастает.

А выплескивается оно только в агрессии. Больше не в чем. Знамение времени. Чем лучше, тем хуже. Если у человека есть что-то, ему надо больше. Чего — он не знает. А душа бурлит и требует излиться. Агрессия к ближнему — самое частое проявление отношений.

А на другом полюсе — сочувствующие. Это их призвание, ставшее профессией. Таким образом, мир поделен на жаждущих силы и жаждущих сочувствия.

А между ними — игроки на деньги. Они делают ставки: кто кого. Иногда, если игра стихает, сговариваются, чтобы «подбодрить» участников дополнительными стимулами (оружие, деньги и т. п.), подкупают, засылают.

А есть еще (для полноты картины) пассивные наблюдатели. Это мы. Наша функция — аналитика. Иногда ругаемся по причине якобы неправильного понимания. С est la vie!

Рай человеку и не нужен. Не хочет он его. Он хочет мщения. Он хочет иметь врага всех бед своих, врага своей семьи, противника своего дела.

Человеку нужны излишества, как хорошо сказал Ортега-и-Гассет. Вот иметь врага и есть роскошь, излишество. Или блажь, украшение. Если нет врага, то какой же я человек?

У всякого свой враг. Как своя зубная щетка. И есть еще общий враг, когда договорятся по поводу него, или лучше — придумают.

Враг делает жизнь интереснее, наполняет ее смыслом. Без врага — как в пустой комнате. Что с того, что райская природа вокруг, солнце, небо, звезды… Это все есть и будет и никуда не уйдет. (А то, что это может уйти, невдомек). А соперник, враг, захватчик, оккупант — вот это да! Кровь людская — водица.

Гибель человека — это и есть изгнание из рая. Здесь все это буквально. Вот рай, а вот «идущие из рая» «пускатели ракет». Какой еще тебе рай? Он здесь, на Земле, а ты его не видишь.

Надо бы остановиться, одуматься.

Куда ты мчишься, птица-тройка? Кто тебя выдумал?

Что-то кони твои стали привередливые…

Воевать, и убивать, и умирать. И не жалеть. Кто жалеет, тот слаб, того бьют.

Не уступать, не поддаваться, теснить, напирать, жать к стенке, захватывать, не давать опомниться. Подавить, распнуть.

Человек идет и проходит свой путь. Как не исчезнуть на этом пути? В какой-то момент меняются направление и уровень.

Это не возврат, а восхождение к человеческому в себе.

Политическая форма жизни-борьбы признавалась революционерами высшей. Но за ней пришла технологическая. Что же, она еще выше? Жизнь доказывает, что эти ступени — не высшие. Не случайно Аристотель называл современного ему человека политическим животным. И когда это было! Мысль эту поддерживали и многие последующие философы.

Нет, политика — только оболочка, временная одежда, служащая для определенных целей, заслоняющих главное. А главное — это свобода выбора, нравственного, конечно же. Вот о чем человек уже подзабыл в пылу «борьбы». А чтобы вспомнить, нужно освободиться от политической агрессивности и вернуться к самому себе.

Политика становится самодовлеющим механизмом и требует все новых и новых жертв. Она научилась увлекать и затягивать, как наркотик, разрушающий жизнь.

Президенты все моложе. Скоро будут выбирать из студентов. А потом? Пойдут во власть дети, сидящие за компьютерами и соревнующиеся между собой.

Во всяком случае, здесь, на Ближнем Востоке, арабские дети с десяти лет спокойно и вполне естественно стоят за прилавком вместе с отцами или вместо них. Они смышлены и хитры (их родители не пьют в нескольких поколениях), свободно владеют оружием. Они быстро и легко осваивают языки и компьютерную технику. Они и будут у руля.

А мы будем их обслуживать, заниматься их детьми (как когда-то греки у богатых римлян), лечить их, разрабатывать новые технологии. Но управлять будут они, сменяя друг друга.

Не вступай в отношения с нечестивыми ни словом, ни делом — сам неправеден будешь, нечист.

Честь и чистота — один смысл. Потерять их — означает согрешить. А отмываться от грехов как от нечистоты непросто. Нечистота заразительна, у нее магия Сатаны. В традиционных религиозных обществах и сегодня кровью смывают нечистоту.

А подстерегает Сатана всюду.

Мадам решила обратиться к услугам частного демиурга, создателя «образов», этакого современного волшебника. Естественно, по рекомендации тех, кто «знал» его.

Ну и что? Все они, специалисты по «лицам», на одно лицо. Скорее, пока клиент не передумал, взять его, уговорить, обработать и получить свое. Даже при, казалось бы, имеющемся благочестивом имидже выдает себя, свою нечистоту. Не хватило мне доверия к самой себе в моих предчувствиях. Ведь никаких бумаг, анамнеза и вопросов.

Здесь, в этой стране, многое строится на доверии. Такова традиция. В прошлом серьезные денежные дела решались банкирами на устном честном слове. На это я и купилась. Моя роковая ошибка — захотелось убрать морщины, этот росчерк свыше. Не надо гневить Бога. Он меня щелкнул по носу. Спасибо!

Во второй визит «демиург» не смотрел мне в глаза. Правильно, подтвердил свою нечестивость.

Слава Господу! Еще один шаг к познанию. А платить надо за все, кровью.

Я оставалась на ночь с двумя детьми. Чужими. Но они мне как свои.

Их отец работал в ночную смену. А мама… Ее попросила подруга побыть с нею в больнице по случаю родов.

Здесь рожают много, и, по обычаю, при родах присутствуют родные, муж, кто-то из близких.

Муж 30-летней особы был из рода Коэнов (Коган — по-русски). По религиозным канонам, по Библии, Коэны — единственные, кому разрешен Всевышним вход в Скинию Завета. Это — каста священнослужителей. Подобное есть у индийских брахманов. Им нельзя прикасаться к покойнику, присутствовать при родах, ибо здесь — нечистота. И хотя потенциальный папаша был не очень религиозным, но фамилия обязывала.

А потенциальная мама вообще не жаждала ребенка. Когда вынашивала, все говорила: «Зачем он мне?» Она успешная бизнес-wumen, и ребенок ломал всю ее карьеру. А когда подошел срок, ее недовольство положением только усилилось. Она готова была за деньги переложить роды на кого-нибудь.

Шли уже вторые сутки, но ребенок не «шел». Доктора принялись искусственно стимулировать роды. Ребенок решительно не хотел появляться на свет Божий.

А в это время я одна металась жаркой ночью в душной квартире. Оба ребенка заболели вдруг. Старший кашлял и не мог уснуть, у маленького поднялась температура. В довершение всего я сильно повредила ногу, тут же, среди мебели и детских игрушек.

Под утро пришли бабушка и дедушка. Ничего там еще не разрешилось. Изнывали все.

Только в три часа нового дня родился мальчик, меньше нормального веса.

А дети на следующий день поправились.

Появление на свет — Божий промысел. Здесь наука и религия сходятся. Огромное влияние на развитие плода оказывают состояние матери, ее настроение, отношения с окружающими, ее мысли, желание ребенка. Пренейт — это уже человек, носитель всей информации, которая только возможна. И весь негатив, который он впитывает, неизбежно отразится на его характере, жизни, судьбе. И на его будущих отношениях со своими близкими.

Младенец не хотел появляться на свет. Он как будто уже мстил миру. «Вы не со мной, и я не с вами».

_______________________________________________________________