По-разному прекрасного, некоторыми ночами совершенно алмазного неба, как в Будылино, нигде не увидишь.

— Ох, какое не-ебушко пригожее! Глаза просмотришь! — с сиплым придыханием пропела мама и звякнула полым бидоном, будто колоколом. — Вот что, сынка, надо рисовать-то!

— Я его и рисую, — мирно отозвался сын, прислушиваясь к тающему звуку бидона.

— Рисуй, рисуй. Какая красотища-то? Да!

— Красиво.

Кирилл вспомнил про небо, которое видел на тяжелых страницах широченных школьных альбомов «Европейская живопись». Но там небо было не главным. А в поселке оно всегда видно и везде постоянно высокое. Не бывает тут низкого неба, как в городе. Это от того, что на пяти холмах, опоясывающих неглубокий водоем, раскинулся их поселок, открытый небу. Тут в каждом окне — не кривой сарай с огородом, а бесконечная панорама стеклянно прозрачных облаков или звездный бездонный купол.

И кому бы пришло в голову от такой красоты уезжать? И все-таки многие уезжали — продолжать свою учебу.

А у Кирилла Будылина была своя причина не уезжать после девятого класса. Дело такое: мама впервые всерьез заплакала. И он остался, не сволочь же. Кирилл, как все, пошел себе работать на стекольный завод в бригаду Кирющенко.

А ведь собирался было в училище, в город.

Готовился-готовился, через силу одолевал учебники и книги по программе на два класса вперед. И вот остался. Вечерами он теперь торчал или у Юрия Петровича в клубе на занятиях, или на собственном чердаке, который оборудовал под студию-мансарду. Ладно, дома тоже хорошо.

Здесь жили-были сказочные лебеди. Рождались они в разной технике: карандаш, перо, пастель, гуашь, акрил, масло. Писал Кирилл чаще всего именно их, лебедей.

Учитель Юра громко и почти восторженно нахваливал не только лебедей, но и малочисленные пейзажи, предметы, даже шрифты — все, что рисовал Кирилл. Ухватывал еще не просохший лист и носился с ним по поселку, с гордостью показывая картинку встречным.

Худой, взъерошенный, громкоголосый, размахивая длинными гибкими пальцами, он то снимал, то напяливал очки. Потом несся обратно в клуб одевать свежий Кириллов шедевр в паспарту и багет. Персональная лебединая галерея уже едва умещалась в клубном фойе.

Юра в поселковой школе преподавал многие предметы: историю, литературу, биологию. Он настоятельно советовал Кириллу продолжить образование, ехать в город. И ведь не поленился, скатал уже в город, прихватив несколько работ Кирилла, разыскал там своих старых однокурсников, у которых были знакомые в художественном училище. Друзья похвалили рисунки.

Безысходные мамины слезы изменили планы Кирилла.

Кирилл рано стал понимать, в какие моменты матери или больно, или скверно, или трудно. Знал, что мама непременно впадает в уныние каждый раз, проводив отца, который давно переселился в город и появлялся дома лишь в праздники «потрескать водки»…

Год без малого пролетел, как Кирилл трудился на заводе под началом балагуристого дядьки Назара Кирющенко. И пришла пора собираться в первый отпуск.

Кирилл радовался целому месяцу свободы: «Теперь непременно космического лебедя закончу!»

Этот лебедь рождался трудно. Кирилл бился над ним уже несколько месяцев. Выдумался он быстро, а на холст никак не шел. А хотелось бы быстро! Попутных пейзажей «из окна» Кирилл написал к тому времени целую папку. За красотой ходить не надо. Открыл окно своей мансарды и пиши, сколь хочешь. Новый сюжет с лебедем оказался непростым. Край водоема, облачное небо и поросшая леском пирамида самого высокого холма, прозванная в поселке сопкой, — вот и весь сюжет. Все начиналось как обычно. Потом облака на листе потемнели, и сквозь них проступили точки звезд. Потом облака вовсе растворились в бархатной черноте. Звезды теперь словно россыпи дробленого риса. Их становилось все больше и больше, пока они не сбежались в лебединый силуэт. Удивительно, сам собою проявился космический лебедь!

Мама увидела, ахнула:

— Какую же ты красоту сотворил!

Значит, получился.

А на воде все забуксовало. Небо же должно отражаться в воде — так правильно по всем законам композиции и перспективы! Кирилл был в отчаянии. Ну не хватает неба в воде, хоть тресни! Он уже несколько месяцев бился над отражением. Писал и закрашивал, писал и закрашивал. И как-то неожиданно его осенило, что между небом и водой всегда есть ветер, воздух. Значит, не может вода быть застывшим зеркалом неба. Таким оно никогда не бывает. Вот ведь зыбь ходит, и звездное отражение должно играть. Оно оживает вместе с водой. И пошли бесконечные пробы.

Да и заводские дела крепко отвлекали, не всякий день удавалось побыть у холста. Частенько приходилось оставаться после смены, чтоб «дотыкать» мордочки и крылья у зеленых стеклянных лебедей. Наловчился Кирилл делать из отбракованного лома вазы в форме птиц. Что ж, сам себе нашел эту работу, и не только себе. Весь цех уже занимался этим. Но мордочки и крылья так, как Кириллу, не давались никому. Мужики напрягались, но освоить это искусство не могли, вот и приходилось постоянно доводить чужую работу.

Бутылочные лебеди уже приносили доход всему поселку. Старшие дети и почти все заводские жены каждую ночь, как на работу, ходили на станцию продавать заспанным пассажирам зеленое чудо. Некоторым удавалось заработать за ночь больше, чем давали в получку за месяц. Умудрялись продавать даже «недотыканки».

— Стекло, стекло! Вазы, кружки! — зазывно вопил Иван, носясь вдоль железнодорожного состава. Увешанный сумками, Кирилл еле поспевал за прытким ходоком.

На тускло освещенную платформу лениво вываливались проезжающие. Мужики закуривали, тетки и старухи запасались едой, кто-то брал пиво в киоске. Крики про стекло и вазы висели над площадкой.

— Давай-ка еще пару ваз по вагонам пробежим, — сказал подскочивший Ваня. — Я восемь уже сбыл.

— Я по вагонам не пойду, — отказался Кирилл. — Билета нет, и как я там с коробками?

— Болван ты, Кира, я пойду. А ты иди за мной снаружи!

Кирилл дивился непривычной грубости Ивана, его торговым замашкам.

К хвосту состава коробки опустели. Оставалась одна «недотыканка». Иван схватил товар за шею и нырнул в толпу. «Ну и ловок», — только и подумал Кирилл.

В станционной торговле он больше не участвовал, хватило и раза. Там и без него продажа шла, дай Бог.

Кирилла на заводе сильно зауважали. Кроме как художником и не называли. А он недоумевал. Чушь бессмысленная, честно сказать, какая-то ерундистика, чепуха принесла ему настоящую славу и быстрое признание. Бутылочные лебеди заслонили все то, что было делом его жизни.

— Вы совсем чеканутые, что ли? — бешено орал директор завода Арам Ильич в лицо Кирющенко при всей его бригаде. — Допились уж до зеленых лебедей! Кто это у вас их делает?

— Арам Ильич! Да это ученик… в перерывах… из брака… Нельзя, что ли? — примирительно объяснял Назар.

Директор, тут же подобрев, рассеянно улыбнулся и принялся готовую вазу рассматривать на свет.

— Из брака-то можно! Хоть чертей лепите. Но зачем?

— Так красиво же…

— Красиво, не спорю, — разулыбался Арам Ильич, но сразу нахмурился. — А головы у них какие-то неправильные. Эмблемы на них нашей нет.

— Так она же на венчике бутылок.

— Вот вместе с венчиком и делайте. Хорошая реклама нашему заводу будет.

— Бутылочное горлышко на вазе как-то странно будет смотреться, — неуверенно заметил Назар, но возражать не стал.

Учитель Юра, изначально похваливший всю затею, новые бутылочные «морды» жарко раскритиковал. А Кирилл махнул рукой, его доводки уже не требовалось. А мама высказала огорчение:

— Ты все придумал, а зарабатывают теперь другие. Раньше они тебе хоть какую-никакую копеечку за головы платили, а теперь все сами делают. Сами ляпают и сами продают?

Кирилл пробовал успокоить:

— Я и так нормально зарабатываю. Кирющенко перевел меня. Стеклобой уже не сортирую, с грохотами не вожусь. Я теперь кнопки нажимаю, за приборами смотрю.

— Куда-куда перевел?

— От шихты сразу на линию.

— И что?

— На семьсот рублей больше теперь будет.

— А ваза ваша на вокзале теперь сколько стоит?

— Иван продает по пятьсот.

— И часто ходит?

— Каждый день.

— Вот видишь! Люди уже мотоциклы покупают, а у тебя только семьсот рублей за месяц плюсом. Немного разживешься.

— Так мы этот мотоцикл вместе покупали…

— Дурачок ты, право! Иван теперь с мотоциклом, и Наталья рядом с ним. А раньше-то у тебя эта девушка на чердаке днями сидела, смотрела, как рисуешь. Пора бы и подумать.

— Потом подумаю. Космического лебедя закончу и подумаю, — примирительно ответил Кирилл. — А то соображать и рисовать одновременно не получается.

Начало долгожданного отпуска обернулось чередой неожиданностей.

В первое свободное утро он особо тщательно вымылся. Писать, как сочинять или играть, необходимо в чистом теле и свежем белье. А потом тихо и долго сидел в мансарде, бездумно глядя на свое полотно, только иногда меняя угол осмотра. Прикасаться к кистям и краскам вдруг совсем расхотелось, и тем более что-то дописывать или править. И тут пришло удивление: «Неужели закончил?» Решил не трогать, а отнести в клуб, Юре.

Юра встретил картину молча. Он повесил неодетое полотно на стену фойе и долго сидел напротив, все смотрел.

— Завтра сделаю багет. Здесь актуален белый и совсем простой, строгий, широкий. — Юра говорил полушепотом, как бы проснувшись. Он не отрывал зачарованного взгляда от холста. — Может, и правильно не стал ты учиться. Ты уже художник, только писать и писать. У каждого большого художника есть своя, неясная для многих магия. Ты просто повернут на лебедях. А у нас ведь что не понимают, то долбят. А потом за что долбили, за то и наградят. А ну-ка, скажи, что это за созвездие?

— Просто звезды.

— Ты что, такое с натуры нашел?

— С натуры здесь только берега и сопка. А остальное придумал.

— Но это же наверняка какое-то созвездие!

— Какое?

Юра был в раздумье.

— Я его уже назвал: «Звездный лебедь», — отозвался Кирилл.

— Ну-ну, — с сомнением хмыкнул Юра. — Оставляй его пока у меня. Завтра я багет сделаю хороший.

Весь остаток дня довольный автор шатался по пустынному поселку. Вечером направился уже было к дому, но почему-то повернул к плотинке.

Он часто ходил на заводскую плотину, не зная, зачем. Попросту сидел и ничего не делал, ни о чем не думал. Рядом безостановочно грохотал завод, с дороги долетал шум машин. А здесь — лишь тишина, вода и небо…

На своем обжитом месте он увидел Наталью. Обычно резкая, грубо-смешливая девушка на этот раз по-доброму улыбнулась:

— Привет!

— Привет, — буркнул Кирилл.

— Теперь я поняла, зачем ты сюда ходишь, — сказала Наталья. — Час сижу и насмотреться не могу на это небо. Ты с него и рисуешь?

— Да, — легко соврал Кирилл.

— Вот что, Кира, приходи вечером в гараж к Ивашке.

— Ну ладно, приду… — нетвердо сказал Кирилл.

— Приходи. Мы там каждый день собираемся.

В субботу неожиданности продолжились. Кирилл ожидал почувствовать свежесть утра, ощутить четкость мира. Не ощутил. Возникали и тут же исчезали какие-то неясные обрывочные видения: созвездия, Наташа, Юра, завод, вокзал, мама, лебеди. Надо было срочно все это прояснить. Но Кирилл тупо, без мыслей и чувств сидел у недавно загрунтованного холста. На душе было пусто. Пора было идти в клуб.

— Ты зачем забрал картину? — возмущенно выпалил Юра прямо на пороге.

— Какую картину? — непонимающе спросил Кирилл.

— Ту, для которой я два дня багет готовил! Для лебедя твоего… Там ведь и дописывать нечего — одеть да и выставлять. Где она?

— Не знаю! Я не брал.

— А кто же взял?

— Не знаю…

Сумасшедшие поиски картины, беготню по людям Кирилл воспринимал через туман полусознания. Билось одно: лебедя нет и не будет. Что-то поменялось в мире.

— Нет, Кирюша, не нашли, — вечером плачущим голосом доложил Юра.

— Нормально. Не переживайте. Я еще напишу, — автоматически проговорил Кирилл.

— Ох, Господи, беда-то какая. Я же хотел тебя просить сделать пригласительные. Приезжает из города театр, а билетов-то у нас нет. Арамыч всё оплатил. Я маркером места пронумерую и раздам приглашения. Вот и будут как бы билеты. Начеркаешь мне макетик?

— Конечно. Сегодня?

— Лучше бы сегодня.

— Хорошо. Как называется спектакль?

— Да по-дурацки, сейчас посмотрим, — в растяжку промолвил Юра, листая страницы растрепанного ежедневника. — Комедия «Скотный двор».

Автоматически покончив с макетом, к Ивану Кирилл, конечно, не пошел, даже не вспомнил о гараже. Доплелся до дома и рухнул. В обед его разбудили Наталья и Иван — с самого утра, оказывается, было организовано активное расследование хищения картины. И детективы в один голос вопили о том, что преступление уже раскрыто. Главным подозреваемым был выбран Арам Ильич Сарьян, директор завода, в самый день происшествия вывозивший из клуба листы фанеры. Между этими листами вполне могла уместиться картина.

У Кирилла отлегло от сердца — появилась надежда.

А события шли своим чередом. Орава нарядных зрителей, желающих смотреть спектакль, уже направлялась к клубу. Это было непривычное для поселка действо. Друзья едва поспели занять места, усадили Кирилла. С первой секунды спектакля со сцены ударил грохот модной музыки, барабаны неистовствовали, полились потоки света. Актеры громко говорили, бегали, дрались, пели. Изображалась будто бы деревенская жизнь. В зале уже посмеивались, а то и хохотали. Комедия!

Внимание Кирилла было занято несколько необычными декорациями и одеяниями актеров, изображающих персонажей скотного двора. Удивляли натуралистические детали — намордники и поводки на некоторых исполнителях. Какая-то толстуха носила на себе седло со стременами. Что это за диво?

В середине спектакля народ уже безудержно хохотал. По сцене ходили люди, постоянно прикладываясь то к граненому стакану, то к большой бутыли с мутной жижей. В финале исполнители навесили себе на шеи крупные колокольчики.

В фойе к Кириллу подскочил взвинченный Юра и затрещал:

— Вот так авангард. Не театр это, а теарт, чисто шарлатаны.

Тут подошел взволнованный Арам Ильич и ухватил Кирилла за пуговицу рубашки:

— Слушай, мальчик, беги скорей на производство и бери там восемь ваших ваз на подарки артистам. Видел автобус, туда и принесешь.

Кирилл не мог возразить директору.

У ночной смены в цехе был технологический перерыв. В стороне от грохочущих станков на принесенных из курилки банкетках сидела бригада. На столике возвышалась двухлитровая бутыль с мутной бражкой и лежала закусь.

Изрядно подогретый Кирющенко вещал:

— Да какие вы стеклодувы! Стеклобои вы настоящие! Ни одной же смены не прошло у вас без брака. Горе-стекловары вы! А с каждой бутылкой надо нежно, ласково, как с девушкой. Особенно пока горячая.

— Дядь Назар, мне Арамыч приказал восемь ваз забрать на подарки артистам, — сказал Кирилл, подойдя к застолью.

— Бери, что за вопрос. Только бери те, которые с нормальной головой.

Бригада разбрелась по участкам. А Кирилл стал собирать вазы. Он помнил наказ директора и отбирал китчевых уродин с бутылочными венчиками вместо голов.

Актерская труппа, окутанная сигаретным дымом, уже топталась у автобуса. Кирилл долго не решался приблизиться. Ждал, пока актеры начнут подниматься в автобус. И вот дверцы открылись. Нагоняя последнего пассажира уже в дверях автобуса, Кирилл наконец решил представиться:

— Здравствуйте. Меня зовут Кирилл Будылин, можно Кира.

— И что? — рассмеялся тот. — А я Евгений Нильский. Хотя, понятно, тоже Кира. У вас в Будылино, наверное, все Киры, киряют?

— Нет. Вот, Арам Ильич просил вам вазы передать.

— А кто такой у нас Арам Ильич? — веселился Нильский.

— Директор завода, Сарьян его фамилия.

— Как же, как же. Мы с ним подружились. Ну, давай сюда дары.

— Вот.

Кирилл протянул лебедя.

— Какая же это ваза? — ошарашенно прыснул Нильский. — Оставь-ка лучше их все себе… Будь здоров! Много не пей!

Автобус тронулся… А к горлу Кирилла резко подкатила досада: чего они вазы-то не взяли. Размахнувшись, он грохнул стекляшки об асфальт. Под ногами широким веером разлетелись зеленые брызги.

Вернувшись в клубное фойе, Кирилл неторопливо вынул из багетов все свои лебединые листы и картоны. Пересчитал.

— Юре завтра скажите, что я забрал свои рисунки. Ладно? — сообщил он сонной вахтерше и пошел на плотинку, на свое место.

В темной поверхности воды плескались звезды. До самого рассвета Кирилл неспешно отпускал лебедей, сминая каждый листок. Он бросал его как можно дальше, чтоб попасть в течение. Наблюдал, как белый силуэт плывет корабликом до верхней кромки водопада и ныряет вниз. Когда за сопкой робко заалела заря и над водой стал расстилаться туман, исчез последний кораблик.

Я купил эту картину спонтанно за какие-то гроши ночью на безымянном полустанке. И лишь потому, что мне навязал ее бойкий торговец. Хотелось поскорее отделаться от него и спокойно покурить. Когда вернулся в тихое купе, холст закинул на пустую полку, уверенный, что покупка там и останется. Вот бы глупость-то сделал, не погляди на картину утром!

Пронзительная, ясная и драматичная живопись. Пожалуй, самая лучшая работа в моей небольшой коллекции. Часами готов на нее смотреть, с разных точек открывая новые и новые детали. Где он, неведомый автор?

Картина никого не оставляла равнодушным. Меня постоянно спрашивали об этом мастере, где он и что с ним. Я сам был бы рад это знать, но где его отыщешь? Название того полустанка безнадежно забылось. Только и помню, что была ночь и кругом ничего не было видно.

Я придумал этому холсту название. Теперь произведение зовется «Созвездие Лебедь». Есть у него и домашнее прозвище — «Cygnus». Все просто: так называют лебедя орнитологи и астрономы.

Пришлось побиться в догадках, какое созвездие собрано на полотне. Автор явно был с астрономией накоротке. Это же лебедь из «Уранографии» 1690 года! С почти такой же изломанной и странной пластикой, как в атласе Гевелия.

Но только графика купленной мной картины вся соткана из света, в ней нет линий, лишь отблески, блики и потрясающее звездное сияние. На небе — лебедь, а вот в отражении — крест, силуэт лебедя, разрываемый бурной рябью морщинистых волн. Вот вам и Северный Крест! Драматично это и живописно. Такого больше нигде не увидишь, только в жизни да вот на этом полотне.

Назойливые размышления о том художнике, долго не дававшие покоя, однажды попросились на лист. Жизненная вязь обыкновенных слов сама собой сложилась в достоверную историю. Не очень-то пришлось придумывать и сочинять. Просто эта история складывалась из жизней многих знакомых мне безымянных мастеров. И герой повести также собран из обрывков судеб, как «Cygnus», разъятый рябью.