«Сердце не отдыхает, мучается, не спит», — в этих Сашиных словах — суть его жизни и поэзии, в них вся глубина его восприятия мира. Ну как при таком всепонимающем, всепропускающем через себя сердце не получить несколько инфарктов! К сожалению, сердечные и душевные силы не безграничны. Тем более для человека, который не ищет предела в своем творчестве. Что болело, что волновало, что любил и что ненавидел — всё переплавлялось Сашей в стихи. Стихи его запоминаются сразу после первого прочтения.

Я перечитал сборник «Возвращение», и таким там все оказалось знакомым и очень близким — и про березовый сад, и про птицу, ночующую под крылом своим, и про то, что на сливе вызревает слово «слива». Это стихотворение (конечно же, не про сливу, а про жизнь) было едва ли не первым сильно ударившим меня впечатлением от Сашиной поэзии. Надо же, думал, как написал, загнул, изобразил — сразу в точку, прямое попадание. И дальше уже хочется читать и запоминать. Вроде бы не должно слово на ягоде вызревать. Но это у простых смертных не должно, а у поцелованных Богом поэтов должно.

Своей грустью, порой тоской, порой восторгом Саша делился с природой: птицы, звездное небо, деревья для него такие же собеседники, как и люди. Как-то во время застолья (был Сашин день рождения) я сказал, что у него есть орган, которого нет у нас, его друзей и товарищей. Я назвал этот орган не очень-то звучным словом «чувствилище». Не часто бывая на природе, Саша замечал в ней такие тонкие и глубокие явления, которые не замечались нами, заядлыми туристами. Он был настроен на одну волну с окружающим. Он умел слышать и видеть неслышимое и невидимое, сердцем прикипать к этим мирам. Отсюда огромная нагрузка на сердце. Саша не позволял ему лениться и день, и ночь. Поэту было необходимо донести свои переживания другим — найти точные слова, верную интонацию.

Как он их искал, видно из черновиков. Зачеркнуты, перечеркнуты слова и предложения, где начало, где конец, где середина — одному ему известно. Наверняка это был тяжелый, но сладкий труд.

Школьная тетрадка с черновиками лежала на кухонном столе, и заглядывать в нее было нельзя. Мне открылись эти черновики много позже в Сашином музее. Так тщательно работают над словом, полируют текст профессионалы. Таким профессионалом и был Саша, что выделяло его среди тюменских литераторов. Он знал себе цену как поэту и марку держал. Недаром даже в самую тяжелую свинцовую для книгопечатания пору сумел хоть и через десяток лет добиться выхода своего сборника стихов в Москве, в самом престижном издательстве.

Но Саша был не только «тихим поэтом» и тонким пейзажным лириком. В его стихах всегда ясно проявлялись гражданские симпатии и антипатии. Таких, которые «лебединую песню не хочут, лебединого мяса хотят», он просто ненавидел. Продажность, предательство, лизоблюдство, погоню за деньгой, стремление богатеньких шикануть своим баблом, достатком он отвергал. Хотя с горечью признавался, что противостоять этому становится все труднее.

Но Саша был тверд в своих принципах.

В начале 1990-х мы вместе работали в демократической, жаждущей справедливости, равноправия (какими мы были наивными!) газете «Согласие». Первые «навороченные» дома «новых русских» тогда только стали появляться в Тюмени. Гнездо таких особнячков высилось на обрывистом берегу Туры, у самой реки. На какие шиши? По какому праву? Саша решил действовать втихаря. Маскируясь, дежурил на элитной стройке. И ночью следил. Его вычислили, угрожали, даже, помнится, приложились к Сашиной симпатичной кудрявой голове. Кое-какой компромат Саша успел накопать, мы в газете напечатали. Но эти канареечные коттеджи все равно построили. Плевать их сановные владельцы хотели на газетные заметки.

Место, где Саша мог бы (о чем ему так мечталось) разбить свой березовый сад, новые хозяева жизни захватили окончательно, навсегда. Еще одна трещина прошла через Сашино сердце.