|
|
|
|
 |
|
|
|
3 января 2015 года тюменскому писателю и журналисту Борису Галязимову
исполнилось бы 75 лет. Уже пять лет его нет с нами. Этот человек стоял у истоков
журнала «Проталина» и во многом определил его лицо.
У писателя остался большой архив неопубликованного, содержание которого
созвучно и сегодняшним проблемам. Борис Галязимов стремился успеть передать свое
отношение к событиям современности, в котором пульсирует эхо намеренно забытых
страниц нашей жизни, много и честно работал — преимущественно «в стол», не
обладая хваткой и пробивными качествами. Но и в это время через полную
неопределенность своего положения Борис Галязимов продолжал свой поиск,
откапывал уникальные факты и удивительные судьбы и был непоколебимым в своей
позиции.
И мы в память о нашем друге считаем своим долгом публиковать его материалы,
чтобы и сейчас звучало искреннее горячее слово, обращенное к читателю.
«Красные тени» — так должна была называться его книга, куда он включал
историко-документальные рассказы и очерки, связанные во многом с Тюменским краем
и историей нашего Отечества. Сегодня на страницах журнала два очерка из этой
несостоявшейся книги.
Кровавый поток
Маршал угасал. Угасал медленно. Некогда лихой рубака, большой непоседа и веселый
плясун, он постепенно превратился в сухонького, безвольного старичка, не
способного держаться на своих двоих. Завернутого в полосатый плед, его вывозили
на скрипучее крылечко дачи в узенькой коляске. Легкие требовали свежего воздуха.
Легенда это или быль, но мне рассказывали, что за несколько дней до кончины
маршал попросил, чтобы ему доставили его любимого коня. Жеребца звали Гранатом.
Желание маршала исполнили. Он обнял трясущимися руками теплую морду лошади и
заплакал. Потом, слегка успокоившись, сказал домохозяйке, чтобы та поднесла
доставившим ему коня старым казакам по рюмочке. Та в ответ отрезала: «Были
казаки да сплыли!..» Тем самым как бы подвела черту под жизнью самого маршала…
Но здесь я вынужден сделать небольшое отступление. О судьбе маршала Буденного я
вспомнил совсем недавно и, не удивляйтесь, в Париже, возле места захоронения
праха Наполеона — возле неимоверно огромного саркофага, выполненного из красного
карельского порфира. И думал я вот о чем. Когда ветры удач били в спину
Наполеона, народ готов был целовать его ботфорты. Когда счастье от императора
отвернулось, он остался наедине со своей тенью. Так было всегда. Народу
полководец нужен, когда он крепко держится в седле. Но если чуть накренился, в
толпе найдется смельчак, который поможет завершить падение, а там та же толпа
сольется в хоре: «Распни!» Она любит принимать участие в кровавых концовках.
Наполеон говорил: «Когда настанет час опасности, меня все покинут». Семен
Михайлович историю знал весьма плохо. Да и вообще он был человеком
малограмотным. Выражался, например, так: «Да-а-а, положения наша, казаки, шибко
хреновая». Но если бы бывший сверхсрочный вахмистр, грудь которого украшал
полный набор царских крестов, знал, какой черной неблагодарностью обернутся его
ратные заслуги, он бы, возможно, поспешил исправить свою судьбу.
Перед концом жизни одинокий и больной маршал часто прокручивал одну и ту же
пластинку. На ней был записан «Марш конников Буденного». Бодрый, будоражащий
душу марш, созданный совсем еще молодым, плодовитым композитором Дмитрием
Покрассом. Пластинка обладала удивительной особенностью. Стоило поставить на нее
иглу, как Семена Михайловича тут же уносило в годы лихих сабельных рубок то под
Горловку, то под Лисичанск. Иногда он спрашивал себя, как молодой, ни разу не
бывавший в кровавых сечах человек смог понять настроение конника и переложить
его на язык музыки? Тогда Буденный не знал, что Дмитрий Покрасс, несмотря на
свои юные годы, был знаком почти всей салонной Одессе. Его романсы (особенно
романс «Эта роза случайная чайная») распевали в тех ресторанах, в которых любила
тусоваться богатая знать. Росту славы Дмитрия способствовала его весьма
авантюрная мамаша. Накинув на плечи взятую напрокат чернобурку, она появлялась в
частном магазинчике по продаже нот и, доведя голос до таинственного шепота,
спрашивала хозяина веселого заведения: «У вас есть какие-нибудь творения юного
гения Дмитрия Покрасса?» Владелец магазина, убитый тем, что ничем не может
помочь богатой гостье, вкрадчиво заверял: «Зайдите на следующей неделе. Ваш
заказ будет выполнен». Авантюрная мамаша благодарила и шла искать другой
магазин…
Конников Буденного Дмитрий увидел в тот день, когда они входили в залитый
солнцем Ростов. Дробный цокот копыт, разноцветные бунчуки, до ослепительного
ярко надраенные медные трубы и… почти уничтожающие весь антураж разбойные песни.
Вроде бы входила в Ростов вольница Махно.
В штабе конармейцев Покрасс появился с написанным «Маршем…» В грязной и холодной
комнате находились Буденный, Ворошилов и Щаденко. В углу стоял раздрызганный
рояль. Покрасс сел на стул и ударил по белым, как зубы, клавишам: «Мы красные
кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…» Марш военачальникам
понравился. Покрасса тут же зачислили в Первую Конную… композитором. Позднее он
не снимал с лацкана пиджака тяжелый, похожий на орден значок, удостоверяющий его
высокое звание. Значок этот, выполненный в единственном экземпляре, Покрасс
любил. А Буденный до конца своей жизни не расставался с «Маршем». Он считал, что
это одно из тех произведений, которые верно отразили историю Первой Конной…
И лютую ненависть питал маршал к другому своему бывшему подчиненному Исааку
Бабелю. За его «Конармию», обнажившую жуткую правду о буденновских походах. Там,
кроме всего прочего, рубили, как капусту, пленных, грабили костелы и насиловали
женщин. То был второй «железный поток» голытьбы, где пикой, а где
подружкой-саблей прорубающей дорогу к светлому завтра. Бабелю нельзя не верить.
Он двигался в этом страшном потоке и вел поденные записи. А документы к тому же
гласят: целая дивизия Конармии в те годы за бандитизм предстала перед
трибуналом. Кого-то расстреляли, кому-то предложили смыть вину собственной
кровью. И Бабель позднее тоже был поставлен лицом к стенке. За то, что увидел не
ту правду…
Маршал угасал. Теперь уже не знающая поражений воительница-смерть вступила в бой
с теми, кто рядом с ним шел на белые цепи, кто столовался с ним или же шил ему
моднящие хромочи. Все меньше и меньше оставалось их, былинников речистых, таких
вот, как тюменец Владимир Иванович Попов, которому когда-то он, маршал,
саморучно вручил саблю. Я послал маршалу фотографию ветерана: вспомните!
Буденному было восемьдесят пять. Рука уже не слушалась. Мне отвечал
подполковник-порученец: «Семен Михайлович поручил сообщить, что Попова он не
помнит. Прошло много времени, и память не сохранила всех, с кем Семену
Михайловичу приходилось встречаться и вместе сражаться за власть Советов»…
Через пять лет над головой маршала прогремят последние залпы…
Последняя любовь Юлии Друниной
Сначала она подошла к двери дачного домика, как можно надежнее прикрепила к ней
узенькую бумажную полосочку: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию, и вскройте
гараж». Записка была адресована зятю. Потом она направилась в сторону гаража.
Каждый ее шаг был твердым и осознанным.
Ее всегда тянуло в Тюменские края
О любви этих двух знаменитостей ходили самые невероятные легенды. То была
неземная — случается такая лишь на небесах — любовь. Алексею Каплеру было уже за
семьдесят, но он, как мне казалось, выглядел лет на двадцать моложе. Красивый, с
белой, как дым, шапкой волос, интеллигент от природы — породы. Юлия Друнина тоже
была в годах, но годы ее (у поэтесс такое бывает), казалось, не старили. Живая,
энергичная, особенно когда читала свои пропахшие порохом войны стихи.
Двое словно бы приросли друг к другу и не отходили друг от друга ни на шаг. Юлия
до забавного заботливо ухаживала за мужем — так ухаживает мать за все понимающим
взрослым ребенком. Каплер отвечал ей тем же. Со стороны Юлии такая забота
объяснялась, видимо, еще и тем, что она знала: дни Алексея сочтены. Сам он об
этом даже не догадывался и продолжал стойко переносить медленно разрастающуюся в
его теле неизлечимую болезнь. Судьба им отведет на счастье быть вместе еще
несколько месяцев.
…Дорога Юлию Друнину, насколько я знаю, приводила в Тюмень четырежды. И всякий
раз ее тянуло в одно и то же место — в Заводоуковск. Слишком много у нее было
связано с этим маленьким, погруженным в тишину городком. В сорок первом сюда
была эвакуирована их семья. Отец в то время преподавал историю в оказавшейся там
же спецшколе ВВС, в которой, кстати, учился и будущий космонавт Владимир
Комаров. Отец был человеком весьма одаренным. Он даже составил несколько брошюр.
Одна из них была посвящена Тарасу Шевченко.
На бревнышке через Тобол
Однажды тайком от всех Юлия написала письмо на имя Верховного
Главнокомандующего, она просилась на фронт. Ответ пришел из… ялуторовского
военкомата и был кратким: «Без особого указания женщин в армию не призывают».
Юлия решила: служить она все-таки будет. И за короткий срок экстерном
заканчивает десятилетку и двухмесячные курсы медсестер при эвакогоспитале. А
вскоре пешком (поезда в Заводоуковске не останавливались) отправляется в
Ялуторовск. Какое-то время девчонка работает кассиром на молокозаводе. Но,
побоявшись влететь в растрату, увольняется. И уходит в бригаду лесорубов.
Тобол в тот год был полноводен, широк. Девчушка решила перебраться на другой
берег по железнодорожному мосту. Но ее остановил резкий окрик часового. Мост
охранялся. В те годы лес по реке сплавляли молевым способом, то есть
самосплавом, без связки в плотоматки. И Юлия, устроив из двух бревнышек нечто
наподобие плота, вскоре доскреблась до противоположного берега. А потом «на
семнадцатом году» девчонку-сорвиголову «бросило в седло»…
В Заводоуковск Юлия приезжала не только для того, чтобы вспомнить молодость.
Здесь в годы войны умер ее отец. Здесь же он был похоронен на городском
кладбище.
Юлия прошла суровую школу войны. Позднее, когда ее спрашивали, сколько раненых
она вынесла с поля боя, отвечала: «Сначала считала, а потом сбилась со счета».
Своей подруге, с которой она делила все горести и радости фронтового быта,
ставшей Героем Советского Союза, поэтесса посвятила трогательное стихотворение
«Зинка». С полей войны Друнина вернулась с несколькими наградами, среди которых
были орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».
Пять лет лагерей за дочь Сталина
Имя Алексея Каплера, которого Юлия называла «Рыцарем печального образа», в
тридцатые годы было овеяно легендами. Все-таки Каплер был автором сценариев
таких фильмов, как «Три товарища», «Шахтеры», «Котовский», «Она защищает
Родину», а главное, он являлся родоначальником экранной Ленинианы и тем самым
«автоматом» входил в касту пригретых властью. Его грудь сияла от орденов и
медалей, в том числе и от знака лауреата Сталинской премии. Но однажды ореол
славы начал терять былой блеск.
О том, что произошло в жизни Каплера, подробно рассказала в своей книге
«Двадцать писем к другу» дочь Сталина Светлана Аллилуева. Вкратце история эта
выглядела так…
Зимой 1942 года Каплер оказался на подмосковной даче Сталина. Привез его туда
вечно пьяный Василий, сын диктатора. Здесь Каплер и познакомился с совсем юной
Светланой. Дочь Сталина потеряла голову. Начались походы то в Третьяковку, то на
просмотры диснеевских фильмов, то в театры. Праздник шестнадцатилетней школьницы
и сорокалетнего драматурга, теперь еще и военного корреспондента, длился больше
года. Как позже призналась Светлана, Алексей за это время раскрыл для нее двери
в «мир искусства — незнакомый, неизведанный». Но, судя по всему, отношения двоих
зашли куда как дальше поцелуев в пустой квартире около Курского вокзала. Каплер
тогда не знал, что о каждом их шаге, о каждом телефонном звонке доносят грозному
Светланиному отцу. И настал тот час, когда терпение горца лопнуло. Он побил
любимую дочь, саморучно уничтожил все письма, все фотографии драматурга и
объявил, что Каплер — английский шпион и что он уже арестован!
Пять лет неудавшийся любовник отвел в зоне сумерек — вкалывал на шахте в
«колыбели человечества» Воркуте. Какое-то время был актером печально знаменитого
театра Воркутлага. А, вернувшись в Москву, был схвачен гэбистами снова. На этот
раз его дорога пролегла в Инту, где талант Каплера использовали на общих
работах. На волю человека вытолкнули лишь в 1956-м.
Утренний букет роз
И вот тогда судьба свела Алексея Каплера с Юлией Друниной. Каждый из них сразу
интуитивно почувствовал: жить друг без друга они не смогут. Это была поздняя, но
бурная любовь. Рассказывают, что Каплер мог послать жене телеграмму из поезда
или, воспользовавшись телефоном, попросить знакомых, чтобы ей утром доставили
букет свежих роз. Иногда он появлялся в магазине «Поэзия» и договаривался о том,
чтобы увеличили заказ на сборник стихов жены, обещая выкупить книги, если на них
не будет спроса. К тому времени у Юлии вышло несколько стихотворных сборников.
Среди них — «В солдатской шинели», «Ветер с фронта», «Тревога», «Светлокосый
солдат». В каждом из них она возвращалась в «боевые пороховые». И обжигали души
строчки о той мясорубке, которую не придумаешь.
Я только раз видала рукопашный.
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Уход из жизни Каплера для Юлии явился страшным ударом. Сама она потом писала: «Я
похоронила Алексея Яковлевича на скромном кладбище в маленьком городке Старый
Крым. С кладбища открывается вид на холмистую степь и петляющую дорогу, по
которой мы начинали наши многокилометровые походы по партизанским тропам, по
горным — буковым и грабовым — дремучим лесам. Иногда и сейчас мне кажется, что
за поворотом вот-вот мелькнет родной силуэт…»
Холмов-курганов грустная сутулость.
Тоска предзимья. В горле горький ком.
Твоя душа, наверное, коснулась
Моей души полынным ветерком.
Бреду одна в степи под Старым Крымом
В те богом позабытые места,
Где над тобой давно неумолимо
Гранитная захлопнута плита.
Твоя душа — я не встречала выше…
Партком разрешает самоубийство
Жизнь постепенно начинала терять смысл. Будучи депутатом Верховного Совета СССР,
Юлия вдруг покидает депутатский корпус. «Почему ухожу? — писала она. — По-моему,
оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными
локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, имея только крепкий
личный тыл…»
Крепкого личного тыла уже не было. В своей статье «Туча над темной Россией»,
опубликованной в «Правде», поэтесса пишет: «Тяжко! Порой мне даже приходят в
голову строки Бориса Слуцкого: «А тот, кто больше терпеть не в силах, — партком
разрешает самоубийство слабым…»
Последнее время Юлия спешит, торопится закончить составление каплеровского
сборника. В него она включает очерки мужа. Среди них — очерк и о нашем земляке
Александре Тимлере, с которым Каплер в годы войны летал за линию фронта, к
партизанам, чтобы снять киносюжет. Эту книгу, как и следовало ожидать, Юлия
назвала «Рыцарь печального образа».
У мужа с женой было много общего. Если Каплер всю жизнь сражался с «ветряными
мельницами», то и Друнина делала то же самое. Он ее называл «Дон Кихотом в
юбке». Когда начался путч, Юлия бросилась защищать Белый дом. Но вскоре вся
эйфория сошла на нет. Надежды на лучшую жизнь не оправдались.
…Она вошла в гараж, закрыла за собой металлическую дверку. Потом села в машину,
завела мотор — и вскоре ее не стало…
Далеко-далеко в просторах мироздания летит малая планета номер 3804. Она названа
в честь Юлии Друниной. Жизнь идет. Жизнь все-таки продолжается.
|
|
 |
|
|
|
