Наше знакомство с Киром Назимовичем Несисом, просто Киром, длилось более сорока лет. Мы были очень тесно связаны. Но теперь я вдруг обнаружил, что воспоминания мои крайне отрывисты. Даже при хорошей памяти сохраняется далеко не все. Видимо, происходит кристаллизация, отбор самого важного. Вольно или невольно, я вынужден говорить и о себе, так как был участником этих встреч.

Мы жили с Киром в разных городах и связаны были перепиской, а в последние годы обменивались электронными записками. Встречались нечасто.

Приезжая в Москву, я останавливался у Кира. А Кир останавливался в Калининграде у меня. Мы пересекались и в Одессе, Севастополе, Питере, Абердине. В 1960 году я вместе с другими такими же счастливчиками принял участие в первом рейсе знаменитого тогда, а сейчас позабытого учебно-экспедиционного судна «Батайск». В судьбе многих ученых, ставших докторами наук, «Батайск» сыграл решающую роль. А тогда мы вышли в первый рейс по Баренцеву морю. Первое траление донным тралом было сделано недалеко от Шпицбергена, ближе к небольшому островку Эдж.

Когда мы вывалили на палубу первый улов, мой учитель Владимир Львович Вагин, распределяя задания, сказал мне, махнув рукой на бьющуюся массу креветок: «Рудик, это твое!» — и определил на всю оставшуюся жизнь направление моей работы в науке. Кто ж это мог предвидеть тогда? И сколько раз я сам потом определял жизненный путь новичков! Но вернемся к моему первому в жизни улову.

После завершения работы на палубе я сидел в лаборатории. Все оказалось неожиданно сложно. На меня обрушилась лавина терминов, понятий. Тело креветки состоит из двадцати одного членика, девятнадцать пар придатков состоят из своих члеников! И прочее, и прочее, и прочее. Но я все же разобрался — с помощью замечательного определителя северных морей под редакцией Н. С. Гаевской («мадам» — так называл автора Владимир Львович).

И опять неожиданность. Через тридцать лет я получил кафедру, которой заведовала «мадам» и которую закончил Кир Несис (о его существовании я в то время и не подозревал).

Креветок оказалось видов пять-шесть, и среди известных Lebbeus polaris, Eualus gaimardi, Spirontocaris spinus, Sclerocrangon borealis, Sabinea septemcarinata обнаружилась особь, не поддающаяся определению. Позже в Казани я определил, что это был представитель рода Bythocaris, но какой вид? Такого у «мадам» не обнаружилось. Под знаком разгадки этой тайны и прошли следующие два года. Сколько книг я переворотил! Но в сухопутной Казани найти что-либо нужное мне было невозможно. И в январе 1962 года Вагин выхлопотал мне командировку в Ленинград, в Зоологический институт Академии наук СССР. Можете представить себе парнишку из сухопутной Казани, в своем первом улове креветок нашедшего новый вид? В это было страшно поверить, и все надо было тщательно проверить. Уж кто-кто, а Владимир Львович это понимал. Отсюда и командировка.

Я с трепетом ехал в Питер. Впервые один отправился в чужой город, где у меня было всего лишь несколько знакомых по Белому морю студентов ЛГУ. Главное, я ехал в Зоологический институт с его знаменитым музеем — в Мекку зоологов нашей страны, где работали знаменитые ученые. В моем сердце и сегодня жив тот трепет, с которым я когда-то проходил коридором с многочисленными дверями. Какие фамилии значились на этих дверях! Дух захватывало.

Наконец нужная дверь, за которой меня встретила знаменитая Евпраксия Федоровна Гурьянова (или просто Ася Федоровна, как ее все называли). Я поздоровался, протянул записку от Вагина и объяснил, в чем суть моей проблемы. Там оказались еще два молодых человека, но в своем волнении я на них не обратил внимания.

Ася Федоровна тут же приволокла мне кучу редких для меня книг, посвященных исследованиям Арктического бассейна и написанных участниками прославленных экспедиций. Уже через полчаса копания в книгах я понял, что мой битокарис действительно вид, неизвестный для науки. Я возликовал. Я даже придумал, как назову его. Ксерокопирования тогда не существовало, и я, вытащив обыкновенную школьную тетрадку в клеточку, стал переписывать то, что мне было необходимо. И тут через мое плечо протянулась худая веснушчатая рука с пачкой библиографических карточек, разрезанных пополам. Они были исписаны бисерным почерком. Я оглянулся. Это и был Кир Несис. Кстати, второй человек оказался Олегом Кусакиным, в будущем выдающимся ученым, академиком РАН.

Вспоминая Кира, я вижу его в обычном домашнем одеянии — черных плавках. Сухощавый, даже тощий, со слегка мосластыми коленками, а в последние годы со слегка наметившимся животиком. Чаще он встает передо мной в своем вельветовом черном костюмчике, который смотрелся на нем удивительно ладно, даже элегантно...