В тот день в квартире у Ильзы Карловны раздался неожиданный звонок. Намечался праздник — День защитника Отечества. А в такие официально-державные дни, как правило, вспоминают пожилого человека, стремясь окружить его вниманием. Зовут в школы, приглашают на концерты. Не забудут оказать и иной знак внимания в виде конвертика с деньгами или букетика цветов. А то еще и скромный «паёк» вручат.

На этот раз в трубке защебетали детские голоса. Это звонили ребята из шестого «А» одной из екатеринбургских школ. Тимуровцы. По заданию классной руководительницы разведали они, что рядом есть человек необычной судьбы. И отправились поподробнее узнать о жизни и выпустить стенгазету по этому поводу. Ведь на судьбу этой женщины пришлись военные годы! Она являет собой живой урок истории. Да и живет она через дорогу от школы.

Для Ильзы Карловны Иванесенко любой гость — в радость. От прилива чувств она расплакалась.

— Очень вы способные! — похвалила она ребят. — Я на все ваши концерты в школу хожу и думаю: как же так, кругом судачат: «Такие-сякие дети!» А эти-то откуда взялись?

Не артисты «с концерта», не солидные гости, а желторотые школяры пожаловали к домоседке. С шумом вошли, да робко столпились у дивана в комнате. Табурет, приставленный к нему, полон лекарств. На столе — тетрадочка с записями и аппарат для измерения давления. На стеклянных дверцах шкафов — фотографии. Лица незнакомые. Другой мир.

— Ильза Карловна, вы были на войне? — самый находчивый паренек, едва справившись с волнением и наморщив нос, наконец-то выдал вопрос.

— Нет, я родилась в Грузии, ребята. Там закончила два класса, свободно разговаривала на грузинском. Училась, как и вы, и тоже на сцене выступала, пела…

— Ильза Карловна повела свою не то исповедь, не то повесть. — Сама я немка. И мои предки тоже из Германии. Когда-то они приехали в Грузию, но подробностей даже моя бабушка не знала. А тут началась война с немцами! В первый же день пришли к нам какие-то люди и сказали: «Собирайте вещи, поедете в эвакуацию». Распорядились, какие вещи можно взять. Обходились с нами, как будто мы в чем-то виноваты. В общем, повезли оттуда. Ехали целый месяц — оказалось, в Казахстан. В Грузии, сами знаете, всегда тепло, и мы — в туфельках и легких пальтишках.

Ильза помолчала, отдавшись воспоминаниям, и продолжила:

— Жили мы под подпиской о невыезде. Каждый месяц наведывался к нам в село комендант. Считай, под арестом жили. Реабилитировали только в пятидесятые. У меня сохранилась книжка о реабилитации. Ну а когда закончилась война — всем миром радовались! Хлеба не было, соли тоже, картошку варили и макали в воду, взятую из соленого озера. Радовались мы и надеялись тогда, что раз война кончилась, будет другая жизнь, станем теперь одеваться и хорошо кушать.

Жизнь действительно пошла иная, да не та, о которой мечталось. В деревне, куда поселили, была одна улица. И был на всех один учебник. Ребята передавали его из рук в руки. А чужой да неграмотной кто даст, когда она не просит? По-русски вообще ни слова не знает. Так и осталась Ильза без школы, без общения. В работу впряглась рано…

Ребята сидели не шелохнувшись. Не на всяком уроке так слушают. А «учительнице» — далеко за семьдесят. С русской речью она, немка из Грузии, похоже, сладила. Только одно слово не поддается. С трудом выговаривает она «реабилитировали» и морщится при этом, как от боли.

— Ильза Карловна, а как сейчас-то вы?

— Был у меня дед, — грустно взглянув на один из портретов, отозвалась она. — Но умер. Жили мы на его пенсию и мою — маленькую. Этого хватало. А сейчас я даже не знаю, как буду жить. Дочка — в Казахстане. Там у меня еще две сестры. Они получают подарки, очень хорошие, и бесплатные лекарства. Ну а я ничего не получаю, хотя на одних лекарствах живу. Такие они дорогие! Из-за того, что я неграмотная, всю жизнь с малых лет работала. Там и здоровье оставила. Операций много перенесла.

Работу, где хорошо платят, так и не нашла. Уборщицей в школе была. И пенсия получилась крошечная. Хотя стажу вышло — сорок два года и девять месяцев!

Ильза Карловна опять разволновалась, и в голосе зазвучала откровенная обида:

— Если уборщица моет полы, моет туалеты, она что, меньше кушать хочет?!

Пенсия по старости для нее как пощечина. Все никак не может Ильза взять в толк, зачем сорвали ее с родного места и уравняли с теми, кто всю жизнь просидел без дела.

— День и ночь, — призналась она ребятам, — я плачу.

Сохранилась фотография, где она — доярка в совхозе Суворовский, что в Кустанайской области. Там она, как многие в ту пору, не столько по принуждению, сколько по зову сердца помогала стране разрабатывать залежные земли. Урожаи бывали большими, приносили немалые доходы. Совхоз обзавелся новыми тракторами. По путевкам прибывали молодые люди — первоцелинники. Среди них и встретила Ильза будущего мужа.

Жизнь на глазах хорошела. В совхозе появился асфальт, выросли красивая трехэтажная школа и дом культуры. Ильза рассказывала об этом даже с некоторой гордостью.

— Но все равно не так богато и красиво жили, как теперь, — неожиданно добавила она и умолкла.

Муж Ильзы был украинец. А детям своим дали они русские имена: Галина и Виктор. Каждому имени люди приписывают свою человеческую судьбу. И странным образом, как будто подтверждая это, имя Ильзы так же точно сломалось, как и ее судьба. По чужому недогляду выпал из ее имени мягкий знак, и превратилась она в документе из Ильзы в Илзу. Жила и ни о чем не думала, пока однажды, уже в России, не выделили ей государственное пособие — 600 рублей. И начались тут настоящие мытарства.

Пришла получать деньги, и оказалось, что по сведениям паспортного стола не существует такого человека — без мягкого знака. Чтобы исправить нелепицу, пришлось старикам Иванесенко засылать гонца аж в соседнее государство за новыми бумажками.

Во время перестройки звали Ильзу с собой ехавшие в Германию родственники. Но она от этого отказалась, потому что считает себя от немцев же «пострадавшей».

По ее словам, не будь войны, она так же, как все, могла бы быть грамотной, жить, как все люди. А оказалась «бомжихой». Слава Богу, хоть крыша над головой есть! Даже уютно у нее. Воспитывает Ильза Карловна внука Егора. Слез своих людям не показывает. От внимания больно расчувствовалась…

После этого рассказа повисла долгая пауза. И вдруг раздался звонкий голос мальчишки. У него даже веснушки на носу запрыгали:

— Скажите, а было ли у вас какое-нибудь хобби?

Она вопросительно взглянула.

— Ну… Например, занимались вы нумизматикой?

Спросил и осекся. А у Ильзы Карловны недоуменно изогнулись брови:

— Нумизматика? Что это такое?

— Ну… Коллекционирование.

— Господи, какое там коллекционирование!.. — Женщина всплеснула руками. — У нас в вашем возрасте вся жизнь была хобби. Жилось так трудно, что рады были любому делу. Вы этого не поймете. Одежду шили себе сами из чего придется. Вместо штор газеты вешали. Потом нитки появились. Мы из них вязали крючком шторы. Вот и все хобби.

Однако комната ее выглядит уютной именно потому, что полна ее поделок. Рукодельница Ильза отменная. И носки свяжет, и кукол наряжает. И каждая тряпочка светится теплом ее рук.

На прощание кто-то из ребят робко попросил подарить для школьной газеты пожелание с автографом.

На что она — неграмотная — только разулыбалась. Какой уж там автограф! Другой мир… Люди из другого царства.

— Я от всей души желаю, чтобы вам было хорошо! — произнесла Ильза как напутствие. — Вот порой из окна смотрю на дорогу — как по ней люди ходят, как едут. И все думаю: дай Бог им счастливого пути!

А для себя я другой жизни не желаю. Я дома, ко всему привыкла здесь. Я немка. Но немка я — здешняя.

На выходе дала она ребятам печенья.