Одинокий фантаст

Елена Минакова,

Мы в гостях у знаменитости — у Сергея Другаля, ученого, писателя-фантаста, ну и, как он сам о себе скромно говорит, очень талантливого человека.

Знаменитость живет в Екатеринбурге на шестом этаже с женой Екатериной Митрофановной и со своим постоянным (в отсутствии жены) собеседником — кошкой Казюкой.

За время моего визита Казюка не соизволила приподнять хвоста.

Кресло, в котором сидит знаменитость, похоже, старше всех присутствующих в доме — пора сдавать в антиквариат. Но время для открытия музея еще не наступило.

Сергей Александрович выключает «фонарь» — свой телевизор, и мы начинаем разговор.

Елена МИНАКОВА: Сергей Александрович, сейчас многие отождествляют то, что стало, с тем, что было с нами, с нашей страной в годы культа личности. Не преувеличенны ли эти слухи?

Сергей ДРУГАЛЬ: Наше время и близко не совпадает с тем, что творилось, потому что культ личности — это ужас. Какой-то нутряной.

Е.М.: Осознание «нутром»? Неужели было в те годы понимание происходящего?

С.Д.: Было, но все молчали.

Е.М.: Было, по-вашему, у всех?

С.Д.: Не у всех. Часть кричала вполне искренне: «Да здравствует товарищ Сталин!» Вполне искренне…

Е.М.: Кричали — от нежелания задумываться?

С.Д.: Не задумываться, не думать. Ни о чем. Лишь бы тебя не трогали. Очень смешной пример: демонстрация, куда выгоняли всех — и работающих, и неработающих. Раздавали флаги. С ними люди шли через площадь. По одну сторону стояли те, кто кричали «Да здравствует товарищ Сталин». По другую размещались машины, куда демонстранты складывались свои плакаты и транспаранты. Потом подох Сталин, но походы продолжались…

Е.М.: Некоторые и сегодня вспоминают Сталина добрым словом. Да еще памятники ему ставят, стихи посвящают.

С.Д.: Гнуснее того времени вообще не было. В истории России не было! Мой отец пять лет отсидел в Воркуте как враг народа. Потом его выпустили почему-то, но запретили жить в городах областного значения. Дали билет, с которым отец поехал в Астрахань. Там он жил на базаре, питался объедками. Потом пришел в органы и сказал, что подыхает с голоду. Попросил разрешения уехать к своим сестрам в Курск. В Курске застрял — там его настигла война. Пошел на фронт добровольцем.

Е.М.: А кем был вам отец?

С.Д.: Никем. Потому что то служил, то воевал. Завхозом работал... Родители мои, вообще-то, были ссыльные. Отца сослали. Я даже не знаю за что. Там, в ссылке, он матушку встретил. В результате я родился. В ауле, в юрте. Тогда была организация МОПР — Международное общество помощи революционерам. Оно высылало посылки и деньги. Мои родители ни в чем не нуждались. А потом ссылка кончилась. И все кончилось…

Е.М.: Сергей Александрович, вы тоже помалкивали, когда помалкивали все?

С.Д.: Помалкивал. Если бы не помалкивал, и меня бы посадили. Я был беспартийным, но… талантливым человеком. Защитил диссертацию, потом вторую. Это всех поражало. Как это так, будучи беспартийным, такую карьеру себе сделал! У меня очень много научных работ — сотни статей. А потом получилось так, что на меня стали нажимать по научной линии, и я стал писать рассказы. Фантастические. Платили за них неплохо. И я радовался, что у меня приработок есть. Написал три фантастические книжки.

Здесь надо бы отметить, что давно перестала стрекотать пишущая машинка Другаля «Оптима». Последний свой роман «Кентавры» автор держит в незавершенном виде. По словам писателя, он довел героев до наших дней, но не знает, что с ними делать дальше...

Е.М.: Сергей Александрович, ну если бы однажды, тихим солнечным утром, на вашу голову свалилась Нобелевская премия, как бы вы ею распорядились? Не подумайте только, что я спрашиваю не всерьез.

С.Д.: Раньше я ответил бы, что отдал бы родным. Но сейчас уже родных не осталось. Я даже не знаю (смеется)… Отдал бы жене. Она бы положила деньги на книжку. Мне-то они не нужны.

Е.М.: Положа руку на сердце, мечтали ли о таком признании?

С.Д.: Нет, что вы, разве можно об этом мечтать — о Нобелевской-то премии!

Е.М.: Поэтесса Надежда Кондакова пишет: «Семидесятые — глухие, Восьмидесятые — слепые, и Девяностые — лихие… А нынче на дворе какие?»

С.Д.: А сейчас на дворе — бестолковые, я бы так их определил. Вредные, поганые годы. Смотрите, начальство как нас ненавидит! Ничего — для людей. Похоже, нам каких-то монстров подсовывают. Я их терпеть ненавижу. Не знаю, как вы к ним относитесь… но думаю, тоже вам ничего хорошего они не сделали. Они подлые, беспардонные, нечестные. Доверять им совершенно нельзя.

Е.М.: Чисто российская беда?

С.Д.: Я не знаю про другие страны. Но в России — это сплошь мерзавцы.

Е.М.: Кто же нам их подсовывает?

С.Д.: Но только не говорите, что мы их выбираем! Мы никого не выбираем… Не знаю, это так исторически сложилось, что в России в господах мерзавцы ходят. Вы только посмотрите на их морды!

Е.М.: Как вы думаете, сегодняшние дела оставят след в истории?

С.Д.: Не-а… Пройдет всяческая накипь и дальше потянется. Будет все хуже и хуже. Посмотрите, все дороже и дороже становится жизнь. А они все треплются. Как можно на хлеб цены повышать? Это же безумие!

Мы какое-то время молчим. Я обдумываю услышанное. Все-таки мы на разных полюсах времени. Но мысли наши далеко не расходятся.

Е.М.: Многие отмечают, что ценности тоже девальвируются. Русский язык невероятно замусорен. Что с ним-то будет?

С.Д.: Думаете, исчезнет?.. Я боюсь говорить на эти темы, но он, язык, вырождается. Он становится псевдоязыком. Дети маленькие, и те говорят матом. Как-то иду по улице. Навстречу красивые девушка и парень. Такие красавцы, под руку идут и дико матерятся. Зачем, не знаю.

Е.М.:  Многие любители словесности отмечают, что сегодня вымывается мудрое писательское Слово. На смену ему приходят дешевые поделки…

С.Д.: Понимаете, язык еще как-то держится за счет писателей, потому что писать — это, значит, что-то выдумывать.

Е.М.: Сергей Александрович, через три с половиной миллиарда лет люди будут покидать Землю. Будь вы на их месте, какие бы книги взяли с собой (кроме своих, конечно)?

С.Д. (серьезно): Евангелие бы взял. Дальше — вам будет смешно — «Современную идиллию» Салтыкова-Щедрина и «Матера и Маргариту» Булгакова. Вот три книги, которые я бы взял с собой. Я угадал ваш вкус (улыбается). «Идиллию» наизусть знаю — это же гениальнейшая сатира, ничего подобного в мире литературы нет! Потрясающая современная книга. Губернатор, царский чиновник, а такие вещи сочинял! Это говорит о чем? О том, что во время Щедрина интеллигенция была на очень высоком уровне. Сейчас такой почти не осталось. Вот вы десяток писателей назовете — тех, которых стоит читать? Я, например, не назову. Детективов назову много. А из художественной литературы не назову…

Е.М.: Сергей Александрович, в двух творческих Союзах в Екатеринбурге на сегодняшний день числится тьма писателей. Можете рассказать, что лично вам дали и дают «корочки» Союза? Что вас привело в его ряды?

С.Д.: Я вступил в тот Союз, где не было антисемитов. Меня пригласили, я написал заявление, меня сразу приняли. Мучений никаких не было. В наших рядах находился писатель Дробиз. Кто-то его обозвал, я возмутился, и мы вместе с Дробизом вышли. Сейчас я член другого Союза писателей. Иногда приглашают на «Пушкинские дни» к памятнику Пушкину. Там детишки читают стихи. Потом уходим в Союз, и там пьянка делается…

Е.М.: Как вы пришли в литературу?

С.Д.: У меня был друг — Виталий Бугров. Он работал в «Уральском следопыте». И вот как-то я принес в журнал рассказ. Не помню уже какой. И мы сразу сошлись, сразу сдружились. Журнал тогда обитал в здании на площади 1905 года. Мы там собирались. Там же я познакомился с Крапивиным, вернее, нас познакомил Виталий. Они были друзьями.

Е.М.: Бугрову в этом году исполнилось бы 70 лет. А каким он был человеком?

С.Д.: Бугров был идеальным человеком. Воплощением интеллигентности. Он не мог сказать плохого слова. Никогда не повышал голос. Никогда не матерился, даже смешно об этом говорить... У меня на работе был спирт. Я его приносил и говорил: «Это хищенка». И мы всей редколлегией пили эту хищенку. Это были годы как праздник. Праздник общения. Беседовали, в основном, о литературе, конечно. Никого звать не надо было — все сами приходили... Все прошло, все разрушено! Витя (В.И. Бугров — ред.) умер. Никто его не заменит. И даже не пытался заменить, потому что ничего бы не вышло. «Следопыт» сделал Бугров. При нем тираж журнала достиг небывалого роста. Бугров вел фантастику. Фантастика определяла лицо журнала. Раньше и «Аэлита» была как праздник. А сейчас его нет. Для одного из последних фестивалей каких-то артистов наняли. Они выступили. Я не досидел, ушел…

А без Бугрова я вообще перестал писать фантастику.

Е.М.: Я думаю, настоящая фантастика — это удел интеллектуалов. А вы, Сергей Александрович, как думаете?

С.Д.: Обычный автор никакого сравнения с фантастом не имеет, понимаете? Я имею в виду настоящих, таких, каких Бугров выбирал из тысяч. Только единицы из присланных рукописей ему нравились. Это была вроде вкусовщина. Бугров выбирал то, что ему нравится лично. Если ему что-то не нравилось, он всегда улыбался и очень мило отказывал. Он считал, и я с ним согласен, что писатель-фантаст настоящий — это, конечно, для обычного писателя недосягаемо. Ну, вон они (кивает на полки с книгами) стоят у меня: наверное, их тысячи. Особой пользы от них нет — они разового пользования. А фантастика — не разового, она перечитывается. Виталий Иванович многих, и меня в том числе, извлек из небытия. Через себя пропускал рукописи целыми пачками... Мне давал на рецензии. Пять рублей за рецензии платили. Были неплохие деньги тогда.

Е.М.: Не отравляло Виталия Ивановича чтение такой массы приходящих в журнал рукописей?

С.Д.: Нет. Как вам сказать… это был удивительный человек. Он очень быстро читал. У него был потрясающий вкус. Он как-то отбирал сразу — хорошо это или плохо. Были и такие авторы, которые лезли к нему. Всяческие комплименты делали. Но давить было без толку! Бугров давлению не поддавался. Просто улыбался и все. Я рад, что мы были с ним друзьями.

Е.М.: Фантасты, они оптимисты?

С.Д.: Все оптимисты…

Е.М.: А можно ли отказаться от определения «фантастика», если следовать мысли, что все интересное и есть литература?

С.Д.: Фантастика — это литература, а все остальное — писанина. Смотрите, сколько у меня стоит книжек на полках! Кто их читает (презрительно), кто их читает? Вы знаете, если по-хорошему смотреть, так фантастика охватывает все. Она и бытовое, и любовное, и приключенческое. К ней все примыкает, и все замыкается на фантастике. Элементы фантастики нужны, иначе литературы не получится. Вы понимаете, литература в бытовом смысле вырождается! Мало кто читает эту мало нужную книжку. Ну, кто будет читать сейчас «Мать» Горького? «Молодую гвардию» кто будет читать? Это же безумие какое-то — на чем мы воспитывались.

Е.М.: Школа, а еще точнее — идеология, навязываемая детскому сознанию, иной раз прививает отвращение к чтению.

С.Д.: Еще как! Возьмите ту же «Молодую гвардию». Я по ней доклад делал, почти наизусть выучил. Зачем? Не знаю. Как литература — это же нуль. Весь Фадеев — это нуль. Еще пытаюсь вспомнить кого-то, кроме Фадеева. Панферов, он написал «Цемент». Я его читал, но забыл. Еще кто?..

Е.М.: Вот вы говорите: читали и даже знали наизусть… Прозрение приходит — но когда?

С.Д.: У того, кто читает много, прозрение идет сразу. А для тех, кто не читает, оно вообще не наступает.

Е.М.: Литература формирует личность?

С.Д.: Да, пожалуй, вы правы, именно так и есть. Именно литература формирует личность. Если ты не читаешь ни черта, так и личность не сформируется. Ну, вот я кончил школу рабочей молодежи. В 9 классе не учился, а сразу — в десятый после восьмого. Меня формировала, конечно, литература, но не знаю даже какая…

Е.М.: В каком-то из своих высказываний вы заметили, что специально в писатели не выбивались, ибо ваш основной заработок был вне сферы литературы. Я это поняла по-своему: настоящий талант обязательно заметят, у него своя дорога... Но тогда зачем нужны Союзы писателей, что они дают?

С.Д.: А ничего. Это я им даю сто рублей. Членские взносы.

Е.М.: Очевидно, не всякая литература формирует личность. Что для вас понятия «модная литература», «бестселлер»?

С.Д.: Я из бестселлеров читал только детективы. Маринину, еще кого-то… Эти авторы создают бестселлеры, вещи, которые расходятся тут же. Мне нравятся они. У меня вкус испорчен, видимо. Ну, пишут умело. Пишут мастера. Захватывают читателя полностью. А не думающему читателю больше ничего и не надо. Главное, не искать смысла! Если ты читаешь и не ищешь смысла — вот это и есть бестселлер, о котором вы говорите. А когда начинаешь искать смысл, то это уже другой вид литературы.

Е.М.: Сергей Александрович, что для писателя, по-вашему, самое страшное в его судьбе?

С.Д.: Видите ли, великого писателя не забудут. Булгакова не забудут. Салтыкова-Щедрина не забудут. Можно назвать еще около десятка имен, которые не забудут. А на остальных просто не надо обращать внимания — есть они, нет их, черт с ними.

Е.М.: Многие себе жизнь ломают, преувеличивая себя.

С.Д.: Да, и это ужасно! Я знал людей, которые из-за этого умирали. Я знал, например, одного мужика, который написал диссертацию, пришел, положил на стол ученых и умер. У меня в голове не укладывается это. Сколько же надо было надежд связать со своей диссертацией, чтобы из-за нее отдать Богу душу! Да в гробу я видал все эти диссертации! Кстати, я стал писать фантастику, когда меня стали зажимать с диссертацией: она лежала два года у начальства в столе. Я сказал себе, да черт с ней, буду писать фантастику. И стал писать.

Е.М.: Река дорогу найдет…

С.Д.: У меня есть дикая самоуверенность, что я талант. Вернее, раньше была.

Е.М.: Для писателя только время может явиться судьей и ценителем его таланта?

С.Д.: Конечно, время...

Е.М.: Современники не способны по достоинству оценить тебя?

С.Д.: Нет, смогут, почему не смогут? Щедрина ценили современники. Его «Современная идиллия» — это книга книг, которая никогда не устареет, не исчезнет. Талант, он либо есть, либо его нет. Либо есть Пушкин, либо нет Пушкина.

Е.М.: А как же соблазны времени? Та же мода, как явление, в литературе? Мне кажется, есть определенные трудности для пишущих в стол, связанные с этим явлением. Некоторые литераторы пытаются себе изменить, чтобы пробить дорогу к читателю.

С.Д.: Как они могут себе изменить, если нет таланта? И как они могут изменить себе, если есть талант? Таланты появляются редко! Они, так сказать, штучного производства.

Е.М.: Сергей Александрович, вам не кажется, что мы пошли обратно к пещере, образно говоря?

С.Д.: Вполне возможно. Пушкин, Щедрин, Булгаков — троих всего назвали...

Е.М.: А среди наших современников неужели нет имен для вас интересных?

С.Д.: Нету… У меня есть сегодняшние, как вы назвали, бестселлеры, детективы. Для развлечения. Ну, они мне нравятся… Вот я люблю детективы. Но детективы и литература — это разные вещи.

Е.М.: Маловато людей с чувством юмора?

С.Д.: Маловато (улыбается). Вообще, трудно найти такого человека.

Е.М.: Я вам задавала вопрос, и вы, неожиданно для меня, вполне серьезно его восприняли. А вы что, действительно полагаете, что через три с половиной миллиарда лет люди организованно покинут Землю?

С.Д. (задумывается): Я вам неправильно ответил. Я должен был сказать: начальство не допустит бытия людей! Недопустимо, чтобы люди столько лет прожили под жутким оком начальства. Я ненавижу его во всех видах — твердом, жидком и газообразном.

Е.М.: Демократия — это миф?

С.Д.: Какая там демократия! Абсолютный миф. Жуткое дело

Е.М.: А естественный отбор они, начальники, проходят, по-вашему, по каким качествам?

С.Д. (убежденно): По серости. Чем серее человек умственно и по образованию, и по своим человеческим качествам, тем он быстрее пойдет в начальники. И когда будут эвакуироваться, то эвакуируются самые серые. И бездарные.

Е.М.: У «серых» иммунитет, они сильнее, потому что думают они не о творчестве, а о том, как себя спасти.

С.Д.: И еще я не назвал третий вид — это бездельники. Люди, которые ездят на чужих горбах. По-настоящему они ничего не учат, ничего не знают. Только из них единицы чего-то усваивают. По-моему глубокому убеждению, начальники приходят к власти незаконным путем. Никто их не выбирает. Они никому не нужны. Никто их не любит. Никто с ними не считается. Им, наверное, очень скучно… Вот я думаю: какую бы книжку предложил почитать такому типу? И кроме детективов легких ничего в голове у меня нет. Так ведь он ничего и читать не будет! Какими-нибудь добрыми делами заниматься он не будет. Писать сам он не может. За него чиновник мелкий пишет. И за него же речи пописывает.

Е.М.: Могу предположить: он спать ложатся со страхом, что его место может занять кто-то другой.

С.Д.: Страх — это, наверное, их основной движущий мотив. Угодить вышестоящему! Вся жизнь посвящена угождению! Угодил — хорошо. Причем, заметьте, ему не вообще важно угодить, а в данный момент! Вот он сейчас должен пойти и сказать что-то или подать, или как-то на себя обратить внимание. В данный момент. А что будет дальше, его уже не волнует. Это уже наступит другой момент. А ему надо угодить в этот. Вот он и угождает.

Е.М.: Это в природе человека заложена такая чертовщина?

С.Д.: Не знаю… Я когда смотрю на наших вождей, всегда поражаюсь: все сделано для того, чтобы угодить. Богатому. Сильному. Более красноречивому. Ну на чем многие делают карьеру? Ни на чем, на трепе. Лейтмотив: будем жить хорошо! Почему хорошо, ради чего хорошо? Кто это «хорошо» вам сделает? Сами сделаете? Все, что можно продать, продали. Что можно отдать, отдали… Судьба их, тем не менее, обеспечена. Богатые. Благополучные. Здоровые. Ни за что не отвечающие.

Е.М.: Вот был культ личности. Были лагеря. Застой. Перестройка. Сегодня многим очевидно, что и перестройка уже — в прошлом. А покаяния так и не было. Террор не осудили…

С.Д.: Не осудили, Они от этого бегут, как черт от ладана…

Е.М.: Вы думаете, есть в покаянии необходимость для России?

С.Д.: Об этом уже шла речь. Давно говорится, что должны публично, прилюдно, на коленях покаяться, сказать, что былое никогда не повторится. Не допустимы ГУЛАГи. Это просто не от мира сего и не для людей. Бездна какая-то! Как вспомню: отец мой сидел. Спрашиваю: за что ты сидел? Отвечает: не знаю. Он не знает! И многие не знали, за что сидели. Как же так? Главное управление лагерей — ГУЛАГ. И заметьте, несколько великих писателей, таких, как Солженицын, Шаламов, пытались на это обратить всеобщее внимание. Их опубликовали. И замолчали. Солженицын стал писать исторические романы… То есть, ГУЛАГ уже выпал, как бы ушел от внимания людей. А они, начальники, и рады, что замолчали ГУЛАГ. Им неприятно это, потому что они чувствуют кровное родство с этим ведомством.

Е.М.: Что же должно произойти со всеми нами, чтобы столь важное событие состоялось?

С.Д.: Ничего. Никогда этого не будет.

Е.М.: Ельцин ушел — его отпевали в храме. Взгляды иногда меняются.

С.Д.: Я это не смотрел, в этом не участвовал... Я считаю, что дальше будет только хуже. Дальше будет только хуже.

Е.М.: Интересно, а к олигархам вы как относитесь?

С.Д.: Я отношусь к ним, как к людям, за которыми не досмотрели. Вы согласны со мной?..

Е.М.: Пожалуй…

Не могу скрыть улыбку... Все-таки с чувством юмора у писателя все в порядке.

Е.М.: Сергей Александрович, вы, возможно, удивитесь, но читатели часто задают нам вопрос: «Где Другаль?» Видимо, соскучились по вашему доброму Слову.

С.Д.: Скажите, что еще жив. Кого я сейчас интересую, Бог ты мой…

15.05.08 г.

***

Другаль — «Проталине»:

«Нимфа и лейтенант» — это мой любимый рассказ, поэтому я вам его даю».

Другаль об одной из своих домашних достопримечательностей:

«Я копиист, сам рисовать не умею. А это просто копия работы моего любимого друга, моряка Пинаева. Он ахнул, когда увидел ее… Частичка пинаевского моря».

Хозяин кошки говорит гостю: «Казюка — очень самодостаточная кошка. Она гордится своим профилем».

Над пристенным журнальным столиком возвышается статуэтка. Приз фестиваля «Аэлита».

— Красивая... — говорю. — Я видела такую же в доме у фантаста Михайлова в Москве.

— Да (заинтересованно)? А может, у него красивее?